Иван Стаднюк - Сердце помнит Страница 4

Ему было давно ясно, что в основе этих связей — экономические интересы некоторых американских концернов, интересы группки могущественных людей. И конечно, Америка не несет здесь никакого урона. Но не дай бог, чтоб узнали об этом его подчиненные — офицеры и солдаты, — чтоб узнал народ или сам президент… или кто-нибудь из тех сенаторов, которые больше всего кричат о демократии… Расценят это как предательство!..

И оттого, что он, полковник Доллингер, теперь причастен к связи с нацистами без приказа сверху, без убежденности в том, что так угодно начальству, а не одному майору Мэлби, ему было не по себе. Какая-то холодная, давящая пустота ширилась в груди, томило недоброе предчувствие. Доллингеру казалось, что душа у него расклеилась, расслоилась, и эти полоски безнадежно перепутались. Трудно было сосредоточиться на одной мысли.

В самом деле, а вдруг капитан заметил, кто стрелял по его машине, а майор Мэлби откажется от всего?.. Почему от Дина нет до сих пор радиограммы? Удалось ли ему благополучно приземлить самолет?..

Доллингер уже не мог сидеть. Он поднялся и, взволнованный, начал ходить по кабинету, освещенному матовым светом настенных ламп, ввинченных в бра. Ему припомнилось, как два года назад в Штатах шумели газеты по поводу раскрытия в стране фашистского заговора, как негодовали рабочие. Федеральным следственным бюро были арестованы и преданы суду сотни людей, в том числе видные политические деятели. Был арестован даже генерал Каллагэн — ярый противник большевиков, один из руководителей изолядионистского комитета «Америка прежде всего». От своего бывшего начальника генерала Эдвардса Доллингер слышал, что Каллагэн в 1919 году набил себе карманы в России. Он, тогда полковник американской армии, под командованием британского генерала Финлесона принимал участие в вывозе с оккупированного севера России всех ценностей. Много пароходов ушло из Архангельского порта, груженных мехами, лесом, пенькой, медом… Видимо, богатство, связи и спасли Каллагэна. Он отделался небольшими неприятностями.

Размышления полковника Доллингера прервал звонок. Он подошел к столику с телефонами и только теперь заметил, что стрелка часов уже приближается к полуночи. С волнением взял трубку:

— Хэллоу!

Услышал незнакомый рокочущий голос:

— Генерал Каллагэн…

Доллингер почувствовал противную слабость в коленях и задохнулся. Ведь только сейчас он думал об этом человеке, хотя никогда с ним не встречался. Что бы значило такое совпадение? Что привело в Англию эту старую лису? Подавив суеверный страх, полковник слушал:

— …Везу вам поклон от Эдвардса. В курсе ваших тревог… Буду через двадцать минут, заказывайте ужин — я голоден…

Джеймс Доллингер воспрянул духом: от генерала Эдвардса! Само небо посылает ему помощь… Доллингер чувствовал, как его душа постепенно приобретает цельность, исчезает пустота в груди… Эдвардс! Генерал Эдвардс! Совсем недавно он был полковником, командовал авиадивизией. А теперь!..

Впрочем, ничего удивительного. Ведь и сам Джеймс Доллингер с головокружительной быстротой шагнул вверх по служебной лестнице. Не так уж много времени прошло с тех пор, как был он капитаном, командиром «лайтнинга» — самолета-разведчика. Он летал через Ла-Манш во Францию, оккупированную немцами, и с высоты двух тысяч метров фотографировал объекты, над которыми побывали «летающие крепости».

Однажды, когда Доллингер, тогда еще капитан, вернулся с задания, выяснилось, что ему заснять ничего не удалось — фотопленка оказалась засвеченной.

— Я могу в рапорте обстоятельно доложить о результатах бомбардировки, — заявил он тогда командиру авиадивизии полковнику Эдвардсу, который вызвал его для личного объяснения. — Видимость сегодня превосходная.

Разговор происходил один на один в помещении оперативного дежурного на командном пункте аэродрома, где теперь базируются самолеты Доллингера. Эдвардс сидел за маленьким круглым столиком перед недопитой бутылкой кока-колы, освещенный мягким предвечерним светом, струившимся сквозь прозрачную, как хрусталь, стенку из плексигласа. За ней виднелись стройные ряды самолетов и убегающие вдаль бетонированные взлетные дорожки. Джеймс Доллингер хорошо видел каждую черточку на лице полковника Эдвардса, настороженный прищур его карих глаз.

— Что вам удалось заметить? — спросил тогда полковник, торопливо поднимая из-за столика свое грузное тело. В тоне его голоса, в его движениях, во взгляде чувствовались плохо скрытые тревога и недовольство.

— Бомбы сброшены на причалы речного вокзала. Ни цеха завода, ни склады не пострадали, — ответил Доллингер, бесстрастно глядя в выхоленное лицо полковника.

Эдвардс отвел взгляд в сторону и раздраженно заметил:

— Плохо вы наблюдали, капитан! Очень плохо!

Проходила минута, вторая, а полковник Эдвардс стоял за столиком и безмолвно глядел сквозь прозрачную стенку на полосатое поле аэродрома. Он чувствовал на себе пристальный взгляд капитана Джеймса Доллингера и пытался угадать, какие мысли таятся за этим взглядом.

Но нелегко было угадать мысли Джеймса Доллингера. Его бесцветные глаза были как бы заслонкой, проникнуть через которую невозможно. Точно оловянные, они никогда ничего не выражали, не говорили о том, что думает и переживает Доллингер.

Может, поэтому у Джеймса не было друзей. Может, потому так официально-строго обращалось с ним начальство. Уж очень суховат капитан Доллингер, а это несвойственно американскому офицеру. Замкнут и непроницаем. Трудно понять, когда он в добром расположении духа, а когда раздражен, когда озабочен, а когда не обременен мыслями. В самом деле, сосет ли Джеймс через соломинку коктейль, проверяет подвеску бомб у самолета или читает письмо из дому — глаза его неизменны. Постоянно веет от них холодом, и этот холод точно заморозил лицо Джеймса. Ни взволнованности, ни оживления на нем.

Сама жизнь сделала Джеймса Доллингера таким. Когда-то его отец держал небольшую гостиницу в штате Пенсильвания на федеральной дороге, ведущей из Вашингтона в Питтсбург. В Пенсильвании эта старая, разбитая дорога петляла среди живописного гористого ландшафта, и шоферам приходилось на ней несладко. Если захватывала ночь, не многие рисковали продолжать путь. И гостиница никогда не пустовала.

Но вот группа сильных предпринимателей построила автостраду Гаррисбург — Питтсбург. Новая четырехколейная магистраль уже не вихляла в горах, а стрелой пронизывала их, проходила в туннелях через главный хребет Аппалачей, через малые хребты.

При въездах на автостраду Гаррисбург — Питтсбург стояли заставы, взимавшие подорожный сбор. И, несмотря на это, вся жизнь переместилась на новую дорогу, именуемую «Пенсильвания — торнпайк». Здесь машины могли нестись днем и ночью в четыре ряда на самой предельной скорости. И гостиница Доллингеров оказалась в стороне от людных мест. Только случайные путники пользовались ее услугами.

В течение года Доллингеры обанкротились…

Рухнули мечты и надежды Джеймса. Перспективы беззаботной, веселой, богатой жизни развеялись, как туман. Теперь приходилось думать о том, как бы обеспечить себя работой и минимальным достатком.

Но богатство — такое прекрасное и желаемое — по-прежнему манило Джеймса Доллингера. Он видел, что богатство вокруг него. Но доступно оно немногим. Тысячи предвиденных и непредвиденных, случайных и закономерных обстоятельств непреодолимой преградой стояли на пути человека, даже ловкого и оборотистого, искавшего возможностей разбогатеть. В массе миллионов человеку-песчинке всплыть на поверхность тяжело. Надо искать случая, связей, знакомств, надо оказаться нужным для власть имущего, и не просто нужным, а необходимым.

И Джеймс Доллингер стал упорно искать могущественного человека. Он искал его, когда работал младшим конторщиком в чикагской фондовой бирже, когда учился в авиационной школе и когда в чине офицера попал в авиакрыло полковника Эдвардса. Доллингер был уверен, что найдет себе босса, разгадает, поймет его желания, устремления, намерения и рабски, бездумно покорится им.

«Но человек не книга, которую раскроешь и прочтешь, — думал Доллингер. — Трудно узнать, какие мысли гнездятся в извилинах его мозга. Часто встретишь нужную тебе личность, но не приглянешься ей, не покажешься подходящим для какого-то ее дела — и неудача».

Поэтому Джеймс Доллингер решил: пусть боссы ищут его. Он решил стать человеком-загадкой, зная, что загадки привлекают к себе внимание. «Пусть ко мне присматриваются, пусть меня попытаются понять, — думал он. — А я тем временем сумею угадать, кого хотят во мне найти: товарища по коммерции или партнера по грабежу, доброго советчика или исполнителя чужой воли, болтуна, распространителя слухов или человека, язык которого на привязи… А пойму, какое зерно ищут во мне, его и буду выставлять напоказ. И если нет у меня того зерна, солгу, притворюсь, но покажусь в глазах нужного мне человека именно тем, кого он ищет».