Евгений Войскунский - Наш друг Пушкарев Страница 4

— Вы Пушкарев? — сказала она и вдруг кинулась Льву на шею.

Наш Лев сделался таким красным, что смотреть на него можно было лишь сильно прищурившись, как на солнце. Надя всхлипывала и вытирала глаза платочком. Мы стояли растерянные, ничего не понимая и привлекая внимание прохожих. Потом мы с Костей и Майей ушли в парк, а у Пушкарева с Надей был какой-то долгий разговор…

Судя по сбивчивому рассказу Льва, вот что произошло в те далекие от нас времена.

В один из последних ноябрьских дней сорокового года краснофлотец Пушкарев Николай познакомился со студенткой консерватории Надей Соколовой.

Знакомство состоялось в выборгском Доме культуры на студенческом балу — Николай случайно забрел туда с двумя-тремя приятелями. Белокурая студентка играла на пианино. Она очень прямо сидела на табурете, ее тонкий белый профиль четко рисовался на синем бархате занавеса. Николай не сводил с нее глаз. Как раз незадолго перед этим он дал себе железное слово, что переборет природную робость, над которой посмеивался его друг и земляк торпедист Васька Клепиков. Одним словом, когда кончился концерт и начались танцы, Николай разыскал в огромном зале белокурую пианистку. Она разговаривала с подругами и смеялась. Он тронул ее за локоть и отдернул руку, будто обжегся.

— Разрешите пригласить, — пробормотал он.

Она повернула к нему свой независимый носик, посмотрела на красное худенькое лицо, холодно сказала:

— Я не танцую.

Николай еще пуще покраснел. Но железное слово требовало решительных поступков.

— Я тоже, — сказал он. — Так что в самый раз будет.

Она снова посмотрела на него. Вероятно, ее позабавил контраст между его растерянным видом и настойчивыми словами.

— Хорошо, — ответила она, помедлив. — Но не рассчитывайте, что вам удастся меня проводить.

— Мне провожать некогда, — заявил Николай. — Мне через полчаса на рейсовый катер бежать надо.

Они прошли один круг в быстром фокстроте.

— Почему вы молчите? — спросила она.

— От напряжения.

Надя откинулась на его руке и засмеялась.

Потом, когда заиграли новый танец, к Наде подскочил студент в очках и увел ее в круг. Николай, вытягивая шею, смотрел ей вслед. Тут подошел Ткаченко, электрик с их лодки, и сказал, что пора идти, а то на катер опоздают.

— Подожди, Иван, — отстранил его Николай.

Он бочком втерся в круг танцующих и, лавируя, пробрался к Наде. Она удивленно взглянула на него, а студент в очках строго сказал:

— Товарищ моряк, это хулиганство.

Николаю некогда было вступать в спор со студентом, Он обратился к Наде:

— Я в следующее воскресенье опять приеду — где вас найти можно будет?

— Нигде, — отрезала она.

Николай побагровел и пошел прочь.

Они примчались на пристань, когда на рейсовом катере уже убирали сходню. Еле успели прыгнуть. Катер побежал по черной, густой, дымящейся воде в Кронштадт. Николай курил, смотрел на уплывающие огни Ленинграда.

— Скоро станет Нева, — сказал Ткаченко.

— Угу.

— Она, знаешь, где учится? — сказал Ткаченко. — В консерватории.

Николай посмотрел на друга:

— Откуда узнал?

— У подруг ее спросил, когда ты уволок ее танцевать.

Николай промолчал.

В следующее воскресенье съездить в Ленинград не удалось: залив замерзал, лед был еще тонок для пешего пути. И еще две недели прошло. Наконец, получив увольнительную, Николай на попутной машине поехал по замерзшему заливу в Петергоф, а оттуда электричка привезла его в Ленинград.

В консерватории, по случаю воскресенья, было пусто. Николай бродил по коридорам. Несколько студентов попалось ему навстречу, он спрашивал их, не знают ли они Надю, беленькую такую, которая на пианино играет. «А как ее фамилия?» Этого Николай не знал. Студенты улыбались, пожимали плечами.

Отчаявшись, он побрел к выходу. Из-за двери какой-то комнаты доносились звуки пианино. Николай приоткрыл дверь — и остолбенел. Тонкий белый профиль, тонкие белые руки, очень прямая посадка…

Он шагнул в комнату. Надя оглянулась, брови ее взлетели вверх. Игра оборвалась.

— Военно-морской флот перешел в наступление, — насмешливо сказала она, вставая. — Напрасный труд, товарищ моряк.

— Вы на коньках катаетесь? — спросил он.

— Нет.

— Тогда, может, в кино пойдем?

— Не хочу.

— Все равно я не уйду, — сказал Николай.

— Хорошо, — сказала она, помолчав. — Я разрешаю проводить меня к подруге.

Нечасто приезжал Николай в Ленинград. Каждый раз он звонил с Балтийского вокзала к Наде в общежитие. Они встречались, бродили по морозным улицам, иногда шли в кино. Как-то раз забрели в Таврический сад. Надя расшалилась: кинула в Николая снежком, побежала по аллее. Николай догнал ее, посадил в сугроб. Она, смеясь, выбралась из сугроба, отряхнула снег. Их лица на мгновенье сблизились. Смех в ее глазах погас. Николай отвернулся, закурил. Когда они вышли из сада, Надя сказала:

— А вы совсем не такой, каким представляетесь.

— Какой же? — спросил он.

— Разыгрываете грубого морского волка, а на самом деле… — Она замолчала.

— Вам неинтересно со мной? — сказал он после долгой паузы.

Надя чуть пожала плечами:

— Сама не знаю… Если я когда-нибудь полюблю, — задумчиво продолжала она, — то это будет сильный человек. Похожий на героев Джека Лондона. Вот.

— Понятно, — сказал он уныло. И подумал: «Был бы я хоть ростом немного повыше…»

Однажды увязался за Николаем Васька Клепиков. Это был статный, красивый парень, бойкий на язык и избалованный вниманием девушек. Познакомил Николай его с Надей, и Васька не долго думая принялся за ней ухаживать. День был весенний, вымытый дождями. Втроем гуляли они по городу, Клепиков рассказывал смешные истории, запросто брал Надю под руку, вышучивал Николая.

— А я и не знала, что у Коли такой веселый друг, — сказала Надя. — Правда, немного хвастливый, — добавила она, смеясь.

— Немного — не считается, — заявил неотразимый Клепиков.

А Николай как бы вскользь заметил:

— Сильные люди — они все немного хвастливые.

Надя взглянула на него искоса — и промолчала. Вечером, когда друзья на рейсовом катере возвращались в Кронштадт, Клепиков сказал:

— Понравилась мне твоя музыкантша. — И подмигнул Николаю: — Смотри, отобью.

Это случилось пятнадцатого июня, в последнее мирное воскресенье. Николай не застал Надю в общежитии и пошел в консерваторию. Он нашел ее в той же комнате, где разыскал тогда, в первый раз. Надя играла что-то быстрое, бурное. На Николая она даже не взглянула. Он подошел сзади, прочел на нотном листе:

— Мендельсон. Скерцо.

И осторожно взял Надю за плечи. Она вскочила с табурета, крикнула:

— Руки прочь!

— Что с тобой? — спросил он изумленно.

— Мне некогда. — Надя враждебно посмотрела на него. — Я готовлюсь к экзамену. И вообще больше не приходите.

— Да что случилось? — воскликнул Николай.

— Хорошо, — сказала она ледяным тоном. — Расскажу.

И рассказала. Вчера, в субботу, заявился к ней неожиданно Клепиков с билетами в кино. Она отнекивалась, но он уговорил пойти. В темноте кинозала стал уверять ее, что жить без нее не может. Она возмутилась: нечего сказать, хорош товарищ. Тогда он нашептал ей в ухо: Николай, мол, на днях хвастал дружкам, что «Надька — его с потрохами»…

— Сильные люди — хвастливые, — презрительно сказала Надя в заключение. — Уходите.

Николай не стал уверять ее, что Васька нагло соврал. Чернее тучи вернулся он в Кронштадт, разыскал Клепикова и, не говоря худого слова, съездил ему по морде. Вышла некрасивая драка — хорошо еще, что Ткаченко вмешался, оттащил Николая прочь.

За драку Николая крепко наказали. Сняли с командира отделения.

А через неделю началась война…

Поздней осенью, после двух боевых походов, лодка Николая встала в Ленинграде на ремонт. Покрытая маскировочной сетью, она на многие месяцы прижалась к гранитному парапету Невы. Большая часть команды ушла на сухопутье. Те, что остались, сами окоченевшими от мороза руками ремонтировали лодочные механизмы. Голодная блокадная зима. Хмурым январским днем Николай переходил Неву неподалеку от моста лейтенанта Шмидта. Возле проруби он увидел Надю. С трудом узнал ее, страшно исхудавшую, с головы до ног закутанную поверх пальто в серый платок. Она опускала в прорубь ведро на веревке. Николай подошел, молча забрал у нее ведро. Она испуганно посмотрела на него, а узнав, сказала негромко:

— Не трудитесь. Я сама.

Николай отвел ее руку. Вытащил из проруби полное ведро и понес его в Надино общежитие. Она медленно шла за ним, и снег поскрипывал под ее старыми валенками.

На следующий день он пришел к ней, положил на стол три куска сахару и ломоть хлеба, черного и тяжелого, как глина.