Борис Бондаренко - Залив Терпения (Повести) Страница 40

— Почему?

— Ну, как это почему? — удивился он. — А зачем это нужно?

Лиля засмеялась.

— Ну вот, уже ерунду сказала… Действительно, зачем? Но ведь это так модно сейчас. Чуть ли не в любой современной книге герои то и дело пьют — по поводу и без всякого повода, а между выпивками совершают открытия, объясняются в любви, — ну, и все такое прочее. Но мода, как нам популярно объясняют в женских журналах, отражает требования жизни. И в данном случае, к сожалению, аналогия вполне уместна. Мне не так уж редко приходится направлять своих пациентов к психиатру — лечиться от алкоголизма.

— А Владимир пьет? — почему-то спросил он.

— Нет… Хотя однажды он мне признался, что иногда ему очень хочется напиться. Но при мне этого так ни разу и не случилось.

— Почему?

— Он говорил, что хирургам нельзя пить. Каждая рюмка в конце концов скажется.

— Железные у него принципы, — усмехнулся Александр.

— Да, он человек очень целеустремленный, — спокойно сказала Лиля.

— Почему ты ушла от него? — вдруг быстро спросил Александр.

Лиля помедлила с ответом и сдержанно сказала:

— Наверно, потому что не любила его.

— А когда выходила замуж — любила?

Она опустила голову и тихо сказала:

— Не надо об этом, Саша. Может быть, потом я расскажу тебе… Ты ведь не завтра уезжаешь?

— Нет.

— У тебя что, отпуск?

— Да.

Он хотел сказать, что в его распоряжении месяц, — а если она захочет, он сможет задержаться и дольше, — но боялся испугать ее и промолчал, потянулся к бутылке с коньяком. Лиля сказала:

— Мне — вина, пожалуйста.

И когда снова выпили, Лиля, улыбнувшись, сказала:

— Ну что, начнем с воспоминаний?

Его чуть-чуть покоробила эта прямолинейность, которой он не знал у нее раньше, и опять удивило, что она так верно поняла его, но не стала говорить об этом прямо, а внимательно посмотрела на него и начала издалека:

— Все-таки верно говорят, что профессии накладывают на людей свой отпечаток и в чем-то меняют их характер.

— Как же я изменился?

— Да в общем-то не слишком сильно… Разве что стал солидным, уверенным в себе.

— А разве раньше я был неуверенным?

— Нет, конечно. Но то была, пожалуй, не столько уверенность, сколько самоуверенность юности. Тем более что у тебя были все основания ждать от жизни немалого.

— А у тебя разве не было?

— А у меня не было.

И неожиданно просто Лиля сказала:

— Пока мы были вместе, я тоже ничего не боялась и была уверена, что и мне… выпадет доля значительная. Только не подумай, что я жалуюсь. У меня есть все основания считать себя неплохим врачом, — не потому, разумеется, что я умнее своих коллег, а просто — несколько иначе, может быть, отношусь к своей работе.

— И эта работа тоже изменила твой характер…

— Да, конечно. Когда вплотную сталкиваешься с болью, горем, страданиями и как-то вмешиваешься в это — поневоле начинаешь смотреть на жизнь несколько иначе, чем все смертные… Как-то проще, может быть, даже грубее, но в то же время и глубже. Знаешь, я довольно много читаю…

— Да, я заметил это по твоей библиотеке.

— И вот что иногда удивляет меня. Во многих книгах, — а особенно молодых писателей, — герои живут как будто в каком-то… надземном мире, что ли. Можно подумать, что они воспитывались в каких-то инкубаторах и никогда не жили в семье, не видели ни ссор, ни обид, ни болезней. А что особенно раздражает меня — как пишут о любви. Как будто это что-то… из ряда вон выходящее, настолько необыкновенное, словно и не любили до них миллионы людей. И, кстати, у меня иногда появляется ощущение, что многие люди живут так, будто мир образовался только при их появлении на свет, а до этого — ничего не было, и как умрут они — тоже ничего не будет. То есть они, конечно, знают, что и до них жизнь была и после них будет, но… не чувствуют этого, прошлое и будущее никак, в сущности, не сказываются на их сознании… Не замечал ты этого?

— Да как-то не задумывался, — признался Александр и — подумал: «А я — уж не из таких ли?»

— Да, о чем это я говорила? — спросила Лиля и засмеялась. — Я что, уже пьяная?

— Ну что ты!

— Ну, ничего, если и есть немножко, сегодня можно… А о чем я все-таки говорила?

— О необыкновенной любви.

— А, да… — Лиля вдруг поскучнела и небрежно бросила: — Да что о ней говорить… О любви, как известно, давно все сказано, как, впрочем, и о смерти и множестве других вещей, из которых состоит жизнь человеческая… Разница разве что в том, — Лиля усмехнулась, — что любовь не у всякого бывает, а вот умирать — каждому придется…

Упоминание о смерти заставило Александра спросить:

— А тебе часто приходилось видеть… как умирают?

— Немало. Как правило, это люди старые, беспомощные, и сами они порой ждут смерти как избавления. Но мы их лечим, конечно, — бесполезно и долго лечим. Но с этим еще как-то можно примириться, а вот когда умирают молодые, особенно дети, — это всегда страшно. И привыкнуть к таким смертям невозможно… Я, по крайней мере, еще не привыкла, — задумчиво добавила Лиля и, улыбнувшись, сказала: — Что-то мы на невеселую тему разговор завели. Ты ешь, а то остынет. И пей, если хочешь, я больше не буду.

— И мне не хочется.

Стали есть, перебрасываясь ничего не значащими фразами. Потом Лиля принялась убирать со стола. Александр спросил:

— Тебе помочь?

— Нет-нет, я только отнесу на кухню, а мыть буду потом. Ты покури пока.

А вернувшись, Лиля сказала слова, безмерно обрадовавшие его:

— Знаешь, иду сейчас — и как-то даже не верится, что здесь сидишь ты, куришь, ждешь меня. Я ведь часто думала, как мы встретимся… Ведь не могло быть так, чтобы мы не встретились?

— Не могло, — радостно сказал Александр.

— Ну вот и встретились, — ласковой улыбкой ответила она ему. — Я иногда думаю, как часто мы необдуманно рвем старые связи и этим как-то обкрадываем себя, свое прошлое, — а тем самым и свое будущее, потому что прошлое и будущее связаны друг с другом прочнее, чем мы думаем. Как часто мы все сводим к категориям «да — нет», словно и не существует множества промежуточных состояний…

Александр слушал ее — и удивлялся, почему он раньше не задумывался над такими простыми и очевидными вещами, и сразу вспомнил некоторые свои слова и поступки, когда нужно было бы все тщательно взвесить, обдумать, помедлить с решением — но он отрубал всякие сомнения категорическими «да» или «нет». И стало неловко, что еще полчаса назад он обвинял ее в прямолинейности. Он сказал:

— Как верно ты говоришь…

— Ну, это не бог весть как ново, — небрежно сказала Лиля, не глядя на него, и спросила: — Наш лес помнишь?

— Конечно.

— Первое время я довольно часто бывала там, все наши тропинки исходила, на все полянки поглядела…

Его и радовало, что она говорит «наш лес», «наши тропинки», и неприятно смущал ее бесстрастный тон. Лиля продолжала:

— А потом там строить начали, все перерыли, вырубили почти все деревья — хотя вполне можно было обойтись и без этого. Сейчас от леса почти ничего не осталось — стройка к самой реке подошла. Да и река совсем не та стала — грязная, даже купаться противно, рыбу всю извели. В общем, все как у людей, — со спокойной иронией сказала Лиля, — растем, ширимся, строимся, — а заодно рубим сук, на котором сидим…

И такой спокойной и уверенной в себе показалась она сейчас Александру, — в ней ничего не осталось от неловкости и скованности первых минут их встречи, — что он сказал ей:

— Какая ты стала…

И замялся, не находя подходящего слова.

— Какая? — с неприятной для него небрежностью осведомилась Лиля.

— Ну… действительно очень независимая…

Она засмеялась легким, снисходительно-ласковым смехом.

— Ты так сказал, что можно подумать — тебе не нравится это.

— Нет, конечно… — торопливо стал оправдываться он, но Лиля спокойно остановила его:

— Ну, разумеется, нет… А быть независимой… что ж, надо сказать, это очень приятно. Может быть, это даже самое важное в жизни… Во всяком случае, жизнь меня не пугает, я знаю, что как бы трудно ни пришлось — я сумею справиться сама…

Помолчала и добавила:

— Жаль, что десять лет назад я… не была такая независимая. — Она взглянула на часы и сказала: — Однако пора Надю звать.

И пошла на кухню, позвала сильным уверенным голосом:

— Надя, домой!

И Наденька тут же явилась, весело затараторила с порога, захлебываясь словами:

— Ой, мамочка, ты знаешь, эта Люська такая дура, такая дура…

— Нельзя так говорить, — строго остановила ее Лиля.

— Я знаю, мамочка, я знаю, — торопливо сказала Наденька. — Я больше не буду, но ведь она и в самом деле… — Наденька осеклась и презрительно сказала: — А еще в третьем классе.