Валентин Катаев - Зимний ветер Страница 42

– Кого – нас?

– Русский пролетариат.

– Они-то, может быть, и не предадут, да беда в том, что власть у них находится в руках кайзера и его генералов.

– Не сегодня-завтра кайзеру дадут по шапке, как нашему Николашке.

– Все равно. Останутся генералы, капиталисты, ихние Корниловы и Рябушинские.

– Ну, брат, со своими генералами и капиталистами немецкие рабочие как-нибудь справятся. Дело наглядное. Лиха беда – начало. У нас будут учиться. Теперь покатится. По всему миру. Не остановишь.

– Ты, брат, не слишком заливай, – сумрачно сказал Петя и сплюнул под ноги.

– Ничуть! Знаешь, как мы научились управляться с нашими генералами? Они нас теперь ух как боятся! Чуть что – сдаются. Не веришь? – сказал Гаврик, заметив недоверчивую улыбку Пети, и прищурился одним глазом, словно прицелился. – Марина, показать ему?

– Покажи.

Гаврик вынул из полевой сумки пачку бумажек и, послюнив пальцы, достал одну. Протянул Пете.

– Грамотный?

Петя прочел забрызганную кляксами бумажку с подписью ЗаряЗаряницкого.

– Видал? – сказал Гаврик, похлопывая по генеральской шашке с золотым эфесом и георгиевским темляком, которую взял себе как трофей и повесил через плечо. – Не серчаешь, что пришлось так грубо обойтись с твоим будущим родственником?

О Петином романе, конечно, было известно всем. Да он его и не скрывал. Напротив. Ему было лестно, что слух о его победе над Ирен долетел даже до Ближних Мельниц. Тому же, что она дочка генерала, он не придавал значения. Вернее, он об этом как-то не удосужился серьезно подумать.

Он не ожидал, что дело может обернуться таким образом. В сущности, он не представлял себе, что Заря-Заряницкий может играть какую-то – как теперь выяснилось, довольно крупную – роль в политике, в лагере контрреволюции, в войсках Центральной Рады.

Петя простодушно думал, что генерал служит где-то у гайдамаков, ловчится вроде того, как ловчился Жорка Колесничук.

Однако дело вышло посерьезнее.

Любовь любовью, но ведь генерал Заря-Заряницкий и впрямь его будущий родственник.

"Тесть, свекор, зять, свояк или как это в таких случаях называется", – думал Петя, совсем по-солдатски растирая сапогом окурок, и морщился.

– Что же ты от меня хочешь? – спросил он Гаврика напрямик, хотя и с некоторой напряженностью, но все же смело глядя в глаза своего друга.

– Хочу тебя предупредить, что твой Заря-Заряницкий – большая-таки сволочь.

– Во-первых, он не мой, а во-вторых, лично мне неизвестно, что он сволочь.

– Это я тебе говорю, – сухо сказал Гаврик, нажимая на "я". – Редкая контрреволюционная гадина. Кадет, корниловец, изменник… Солдаты один раз его уже чуть не отправили в "штаб Духонина". К сожалению, тогда ему удалось спасти шкуру. Сегодня ему очень сильно повезло. Я бы мог поставить его к стенке, да не захотелось мараться. Я просто забрал у него оружие, заставил дать подписку и отпустил к чертовой матери. И, слышь, ты ему передай, что если он, не дай бог, нарушит данное слово, то пускай тогда не пускает сопли, потому что все равно не поможет.

– Это меня не касается, – сказал Петя.

– Не знаю, – сказал Гаврик. Петя вспыхнул.

– Во всяком случае, я никому не позволю вмешиваться в мои личные дела!

– Молодец, – сказала Марина. – Вот именно за это я тебя и уважаю. Не говорю "люблю", потому что не знаю, как на это посмотрит он.

Марина мельком взглянула на Гаврика, как бы слегка поддразнивая.

– Валяй, валяй, – сумрачно сказал Гаврик.

– "Коль любить, так без рассудка". Верно, Петя? – сказала она, красиво встряхивая головой, как всегда, когда цитировала стихи или говорила о чем-нибудь возвышенном. – Тут я целиком на твоей стороне. Никто не смеет влезать в чужую душу.

Помолчали.

– Она тебя сильно любит? – спросила Марина вдруг, пристально глядя своими блестящими, темными, немного мрачными глазами, и Пете трудно было понять, чего здесь больше – дружеской прямоты или женского любопытства.

Он молчал.

– Для настоящей страсти нет преград, – сказала она, не дождавшись ответа, а глаза ее продолжали пытливо блестеть. – Если она по-настоящему любит, то перешагнет через все преграды и пойдет за любимым человеком хоть на край света. Что ей отец, мать, семья, если за любимым человеком правда и… В конце концов Софья Перовская была дочь генерала…

Она не закончила фразу. Ее глаза стали еще ярче.

– Не так ли, товарищи? – спросила она, гордо глядя попеременно то на Гаврика, то на Петю.

В другое время этот разговор о любви возле только что одетого броней паровоза, среди гудения переносных горнов и масляного чада остывающей клепки, на виду у рабочих-красногвардейцев и матросов, обмотанных пулеметными лентами, мог показаться невероятным.

Но сейчас, в ночь победы, в мире, казалось, ничего не могло быть невозможного.

– Верно, Марина! – сказал Гаврик, поддаваясь ее настроению. – Не дрейфь, Петя! Плюй на генерала. Жми. Воюй. Не выпускай из рук своего счастья.

Со двора в цех валил народ.

Придерживая кобуру маузера, Чижиков взбирался на тендер.

Вносили профсоюзные и партийные знамена железнодорожного района, полотнища лозунгов.

Начинался митинг.

На другой день, поставив караул возле нового бронепоезда и хорошенько выспавшись, Петя отправился к Ирине.

В их отношениях всегда было что-то недоговоренное, странное. Он был ее женихом, а между тем она юг разу не поинтересовалась, где он живет и что намерен делать в дальнейшем.

Они не строили никаких планов на будущее, как обычно делают влюбленные. Они жили минутой. Будущее как бы подразумевалось само собой: после войны он останется в кадрах и генерал будет его "тащить", возьмет в адъютанты или что-нибудь подобное.

Причем Петиного мнения не спрашивали.

Вероятно, Заря-Заряницкие очень удивились бы, если бы узнали, что Петя живет в сарайчике на Ближних Мельницах, что Петин отец снимает угол у еврейского портного, а сам Петя служит в Красной гвардии.

Но теперь все это должно объясниться.

Идя к Заря-Заряницким, Петя вспомнил, как недавно он встречал у них Новый год.

Электричества не было. В холодной квартире горели свечи, погребально отражаясь в черных стеклах, тронутых морозом.

Было много гостей. Блестели ордена и погоны. Дамы были в бальных платьях. У Ирины в розовых ушках блестели маленькие бриллиантовые серьги. От нее пахло французскими духами. Он взял ее за руки. Они были ледяные. На ней было белое шелковое платье, тоже ледяное. Под ним угадывалось разгоряченное тело, и, когда Ирина притянула его к себе, Пете стало страшно от этого двойного ощущения холода и тепла. Ее глаза за решеткой ресниц блестели неестественно расширенными зрачками, как будто бы в них накапали атропина.

Часы стали бить двенадцать, и Петя с Ириной поцеловались через стол, через какое-то длинное рыбное блюдо, залитое майонезом с зелеными каперсами.

– С Новым годом, с новым счастьем! – сказала она чопорно.

Она играла роль строгой невесты, и, по-видимому, это ей доставляло удовольствие.

– Почему ты без погон? – спросила она строго.

Петя пожал плечами. Теперь многие офицеры принуждены были снять погоны. Он впервые в жизни попробовал шампанского, которое ему налили из бутылки с золотой головкой, облепленной двумя скрещенными зелеными лентами.

– "Кордон вер", – сказала Ирина, – марки "Моэтишандон".

Неприятно холодное вино защекотало Петин язык, ударило в нос. Петя чуть не поперхнулся.

Вокруг целовались, поздравляли друг друга с Новым годом. Звенели бокалы. Пили за генерала Щербачева, за Корнилова, Каледина, за единую, неделимую Россию.

Петя решил дальше не откладывать объяснения с Ириной. Он почему-то был уверен, что она поймет его. Ему казалось, что в ней есть что-то свое, независимое. Может быть, даже революционное. Слишком дерзко смотрели иногда ее серо-лиловые глаза, и слишком презрительно улыбался ее рот, когда пили за Учредительное собрание, которое наконец прекратит революцию.

– Послушай, Ирина, нам надо поговорить. Выслушай меня, – сказал он решительно.

Но вокруг было слишком шумно, пьяно. Она не услышала. Она в это время тянулась своим плоским бокалом с пузырьками к матери, и ее отставленный мизинчик с отделанным перламутровым ноготком казался против свечи полупрозрачным.

И Петя не сказал ей тогда ничего.

Но сегодня он скажет все, что у него на душе. Сегодня он, как никогда, верит, что для настоящей страсти нет преград. Он верит, что она пойдет за ним, перешагнув через все преграды, как сказала Марина. Нет, он не выпустит из рук свое счастье. Он будет за него бороться. Все-таки победа была за ними. И он прибавил шагу.

Но едва он дошел до угла Пироговской и Куликова поля, как услышал орудийный выстрел и немного погодя разрыв снаряда.

Стреляла трехдюймовка, гранатой. Это Петя определил без труда, на слух. Но за сильным ветром, не перестававшим дуть со вчерашней ночи, трудно было понять, откуда и куда стреляют.