Борис Бурлак - Реки не умирают. Возраст земли Страница 42

— То-то я смотрю... — невнятно сказал он и трудно улыбнулся. О, эта вымученная улыбка тяжело раненного человека. — Хорошо, что ты со мной, Поленька.

Она склонилась над ним, поцеловала его в седой висок и тут же отвернулась, чтобы он — не дай бог! — не увидел слезы.

— Не плачь, выживу!

— Да-да, конечно, конечно! — подхватила она.

— Я думал, медики не плачут.

— Простите меня, Сергей Митрофанович... Скоро доберемся до госпиталя. Там главный хирург армии сделает вам операцию, и вы сразу почувствуете себя лучше.

— Как, сам полковник Журавский? Какая честь. — Он опять слабо, вымученно улыбнулся, закрыл глаза.

Полина с нетерпением ждала, когда Сергей Митрофанович соберется с силами. Щеки его немного потемнели, лицо уже не казалось таким безжизненным, как несколько минут назад, и на висках выступили бисерные капельки пота. «Душно ему», — она опустила боковое, в веерообразных трещинах, мутное стекло. В машине повеяло свежим ветерком с тонким запахом тираспольской айвы.

— Спасибо, дочка. — Он вздохнул, поморщился, но не застонал.

— Ну, что там, сержант? — торопливо спросила она водителя, который усаживался за руль.

— Сейчас, сейчас, товарищ капитан, освободят дорогу..

— Поленька...

— Слушаю, Сергей Митрофанович.

— Возьмешь в моей сумке адрес, напишешь домой, если...

— Да что вы?

— Подробно напиши. Дома у меня дочь-невеста. Сын-то погиб в сорок первом на канале Москва — Волга. Так пусть Рита знает все... Не перебивай. Мало ли что. Сама берегись. Ты еще не жила. И не сторонись Валентина. На его руку можно опереться: недаром с Валей охотно идут в разведку. Обещаешь жить, как советую?

— Обещаю.

— Ну и умница...

Автомобиль натужно тронулся по глинистому раскату. Сергей Митрофанович замолчал, плотно сжал губы, чтобы не стонать. По обе стороны дороги стояли шоферы встречных грузовиков, готовые помочь санитарному легковику.

А Сергей Митрофанович снова начинал бредить.

Есть своя логика в том, что называется бредом, пусть и невозможно бывает со стороны соединить разорванные мысли в логическую цепь. Полина не раз убеждалась, как обостряется память у людей, когда они борются один на один со смертью. Память — последнее, что остается с человеком до конца, хотя и говорят, что он без памяти.

Сергей Митрофанович заговорил о Шкодуновиче, который не пускал его на передовую, а он все-таки ушел с НП. «Эх, если бы не Бендеры...» — сказал он, И Полина поняла, что он ранен под Бендерами, куда по комиссарской своей привычке должен был пойти непременно, чтобы находиться среди солдат в день штурма крепости.

Машина подходила к реке: между вековыми деревьями-великанами посверкивали солнечные блики плеса. «Только бы не застрять на берегу», — забеспокоилась Полина, оглядывая Сергея Митрофановича. Длинный накат мучительного бреда, кажется, ослабевал.

Наконец открылся весь Днестр — в пене, взмыленный от непосильной круглосуточной работы. По мосту шла бесконечная колонна автомобилей — понтоны оседали так, что вода хлестала по радиаторам, Нечего было и думать, чтобы остановить всю эту лавину, хлынувшую на запад по рубчатому следу танков. Но выше моста как раз отчаливал от того берега паром.

— Давайте на паромную переправу, — сказала Полина шоферу.

Однако и здесь выстроились машины, загородившие самый въезд на подмосток. Шофер властно засигналил. Тогда к санитарному легковику подбежал лейтенант-сапер.

— Кого везете?

— Раненого, — ответил сержант.

— Вы, к сожалению, не один.

— Но поймите, — вмешалась Полина, — мы просто не можем ждать. Я везу опасно раненного полковника Родионова.

— Как, полковник Родионов ранен?! — не поверил лейтенант и, распахнув дверцу автомобиля, заглянул внутрь, отшатнулся. — Он же меня принимал в партию... На Кавказе...

Лейтенант окликнул своих автоматчиков. Машину пропустили на паром вне очереди. И тут, как на грех, начался обстрел берега.

— Сволочи! — крепко выругался этот взмокший лейтенант-сапер. — Бьют из Бендер каждые десять минут, — добавил он, точно оправдываясь. — Но вы, товарищ капитан, не волнуйтесь, они скоро утихомирятся.

Налет оказался, верно, коротким и, к счастью, никто не пострадал.

— Отчаливай! — крикнул лейтенант на катер.

Паром начал описывать заученный полукруг, выходя на стрежень. Полина стояла на кромке дощатого настила, облокотившись на горячий капот машины. В открытую дверцу она слышала, как прерывисто дышал Сергей Митрофанович, но уже не бредил. Еще немного, совсем немного, и она доставит его в госпиталь. Ей казалось, что прошла вечность с той поры, как выехала из медсанбата... Она посмотрела вниз: там свивались в белые жгуты, набегая друг на друга, волокнистые речные волны. Это извечное движение воды помогало ей осиливать время.

Из-за пойменного леса долетел нарастающий снарядный посвист. В те же считанные секунды на Днестре взметнулись высокие фонтаны. Целый частокол фонтанов вырос у моста, по которому шли «студебеккеры». Водяные столбы не успевали оседать, как со дна реки вымахивали новые. На сей раз налет был жестоким: немцы, доживающие смертный час в Бендерах, вымещали зло на переправе. Движение по мосту прекратилось. Тогда немецкие наводчики, словно догадываясь об этом, перенесли огонь левее. Первый же снаряд сильно рванул подмосток, от которого недавно отошел паром, — доски взлетели над рекой вслед за желтым пламенем. Другой снаряд упал на восточном берегу, неподалеку от причала. Утлый, исхлестанный осколками паром оказался между двух огней. Чтобы выйти поскорее из зоны обстрела, маломощный катерок круто взял против течения, изо всех сил таща за собой свой воз. А снаряды бухали и на кипенном стрежне, где крутились шальные водовороты. Один из фонтанов грузно осел почти рядом. Полина едва устояла на ногах.

«Эх, если бы не Бендеры», — машинально повторила она слова Сергея Митрофановича. Обернулась — он лежал с открытыми глазами и с таким выражением на лице, будто силился понять, что же происходит вокруг него.

Видавший виды катерок упрямо выводил паром из-под огня. Ну, еще еще... Течение на излуке было яростным.

Шофер метнулся к Полине, чтобы заслонить ее, когда слева как-то сухо, трескуче лопнул очередной снаряд близ отмели. Но добрый сержант немного опоздал. Она рухнула раньше, чем он успел хотя бы удержать ее. Падая в кипящую воронку, Полина неловко перевернулась навзничь, будто желая увидеть небо, в котором величаво, высоко летели на Дунай вереницы дальних бомбардировщиков. Да и не увидела больше ничего, кроме сына, в последний миг. Только с ним еще успела она проститься.

Богачев стоял на днестровском берегу и не стыдился втрое горьких мужских слез. Лейтенант-сапер снова доложил ему, что все готово для отправки капитана медицинской службы к месту похорон, но Богачеву надо было подольше побыть наедине с Полиной.

Она лежала на примятой, начинающей желтеть траве. Даже мертвая она была прекрасной: темные, с рыжими кончиками пряди густых волос оттеняли девичью свежесть ее лица, длинные брови чуть приподняты, словно от удивления, и те же ямочки на щеках. Нет, непостижимо, невероятно, что она уже не улыбнется ему своей белозубой улыбкой, не порадует звучным, грудным смехом.

Он снял ордена с ее гимнастерки, вынул из кармашка новенький партбилет, тщательно завернутый в пергамент, и достал из санитарной сумки целую пачку писем ее сына. Перебирая их, нашел и собственные — на листках, вырванных из полевой книжки. Сунул свои в планшет, под целлулоидную створку, поверх боевой карты. И вдруг обнаружил Полинино письмо, адресованное сыну.

Он читал и перечитывал его. Поражали не слова, поражало само отношение к смерти женщины-матери.

И он с солдатским безмерным уважением опустился на колени перед ней.

А мимо шли и шли усталые, пропыленные люди. И бесконечно гудели самолеты в южном сияющем небе. И грозой наплывали на запад черные клубы земли, поднятой к самому солнцу. Наступление было в разгаре.

11

Милый сын мой, ненаглядный!

Как я соскучилась, родной мой...

Это письмо долго не решалась написать. Не потому, что суеверная. Больно прощаться заранее, пока еще светит твоя звезда.

Однако на войне можно умереть каждый день. С этим приходится считаться. И ни о чем так не жалеют солдаты, как о том, что не могут послать домой прощальную весточку.

Оттого, видно, я, насмотревшись на их муки, решила поговорить с тобой без скидки на малые годы. Вырастешь — поймешь, что я поступила правильно.

Мальчик мой! Ты встанешь на ноги уже в мирное время. Надеюсь, твоему поколению не придется воевать. Достаточно того, что твоя бабушка Вера погибла в открытом бою с белыми, а мать прошла почти всю Отечественную войну. Правда, отцу не довелось участвовать в боях, но и он умер как настоящий коммунист. Ты все поймешь со временем.