Борис Бондаренко - Залив Терпения (Повести) Страница 42

— Иди делай уроки, а я вымою посуду.

— Сейчас, — со вздохом сказала Наденька. — Я только немножко поиграю с Настей, можно?

— Можно, — сказал он, стараясь говорить безразличным тоном.

Наденька играла с полчаса, и потом Александр напомнил ей:

— А не пора ли браться за уроки?

— Пора, — с сожалением сказала Наденька и, усадив куклу, неохотно стала раскладывать тетради. Александр спросил:

— Тебе не нравится делать уроки?

Наденька потупилась.

— Нет.

— Почему?

— Скучно, — пожаловалась она. — Заставляют одни и те же слова писать по десять раз. И читать тоже. А я все это еще в прошлом году выучила. Мама хотела отдать меня сразу во второй класс, но меня не пустили.

— Тогда действительно скучно, — согласился Александр. — Но раз велят — надо делать.

— Я делаю, — опять вздохнула Наденька.

— А какие у тебя отметки?

— Пятерки, — сказала Наденька таким тоном, словно других отметок вообще не существовало.

И когда он смотрел, как Наденька старательно выводит буквы, высунув язычок и склонив голову набок, — он подумал о том, как хорошо было бы остаться здесь навсегда и каждый день видеть, как Наденька готовит уроки. О том, как это могло бы произойти, он старался не думать, зная, что тотчас же возникнут вопросы тяжелые и вряд ли разрешимые, а ему ничем не хотелось омрачать свое радужное настроение. Просто приятно вообразить хотя бы на минуту, что такое возможно…

Пришла Лиля, и снова был вечер спокойных разговоров, но когда наступила третья ночь, Александр, простояв на кухне два часа и выкурив множество сигарет, понял, что не может больше вынести этой неопределенности. Он тихим, но решительным шагом вошел в комнату и уверенно сказал:

— Ты не спишь.

— Нет, — ответила Лиля, и он присел на край ее постели и осторожным движением взял ее руку, приятно пахнущую чем-то душистым, и прижал ее к своему лицу. Рука Лили безвольно касалась его губ. Она молчала — и когда Александр выпустил ее руку, попросила:

— Не надо, Саша. Иди спи.

— Почему не надо?

— Завтра у меня свободный день, и мы обо всем поговорим.

— Хорошо, — не сразу сказал он. — Спи.

И, не удержавшись, он легким движением коснулся ее плеча, смутно белевшего в темноте, и ушел на кухню. И опять, как и в предыдущие ночи, смотрел в темноту и много курил. А потом услышал, как осторожно встает Лиля, и замер от тревожного предчувствия: «Сейчас…»

Было два часа ночи.

Лиля, не глядя на него, зажгла плиту и поставила чайник, сказала, не оборачиваясь:

— Если хочешь, могу сварить тебе кофе.

— Не нужно.

Она вытряхнула пепельницу и сказала:

— Ты очень много куришь.

— Извини.

— Я не потому. — Лиля наконец-то улыбнулась. — Кури, сколько хочешь, но ведь это же вредно.

— Зато я не пью, — вымученно улыбнулся Александр. — А курю действительно много, особенно во время работы. Когда прохожу рентген, у меня даже не спрашивают, курю или нет. Сразу в лоб: «Сколько курите?»

Лиля села напротив него и спросила:

— Ты часто вспоминал меня?

— Да, — солгал он, отводя взгляд от кружевного выреза на груди Лили.

— А почему раньше не приезжал? Почему не писал?

Он промолчал — что он мог сказать? Как объяснить, что он забыл ее, а когда вспомнил и приехал сюда — понял, что любит ее и любил всегда? Любил всегда, несмотря на долгие годы разлуки?

— Чего ты хочешь, Саша?

— Тебя, — выпалил он и впился в нее глазами.

— Вот как, — сказала она, не удивившись его словам. — Ну, допустим на минуту, что это случилось — и что же дальше?

— Я разведусь с Леной, мы поженимся, и вы переедете ко мне, — медленно и твердо сказал он свое решение, принятое за последние дни и ночи.

И этому она как будто не удивилась.

— А что же будет с ними? С твоей женой, твоим сыном? Что будет с нами, наконец?

Александр, не вдумываясь в ее слова, — их заглушили усиленно подчеркнутые ею «твоей», «твоим», — поспешно сказал:

— Я думал об этом. Можно устроить все так, что никто не будет в обиде. Мою квартиру легко разменять на однокомнатную и двухкомнатную, и работа тебе там всегда найдется.

Она подняла брови.

— Ты не понял меня. Я и не сомневаюсь в том, что ты сделаешь все так, что им будет удобно. А я не боюсь неудобств, если бы они и были. Я о другом говорю. Вы прожили вместе восемь лет — это очень много, Саша. И прожили, как я думаю, неплохо. И потом… Ведь у твоего сына не будет другого отца.

— Да-да, я понимаю, — заторопился он. — Все это не так легко и просто, как может показаться из моих слов. Но ведь я… люблю тебя.

Лиля молчала, сложив руки на груди и глядя прямо перед собой.

— Что же ты молчишь? — робко сказал Александр.

— Мне кажется, — Лиля прямо взглянула на него — большими и строгими сейчас глазами, не умеющими лгать, — что ты слишком поспешно все решил.

— Нет, — быстро сказал он и с досадой подумал, что эта торопливость может только усилить ее ощущение о поспешности его решения. Лиля ничего не сказала, стала заваривать чай, размеренными движениями нарезала лимон аккуратными дольками. «Почему она так спокойна?» — тревожно думал Александр. Сам он волновался до того, что под коленом задрожали мышцы, и, выкурив сигарету, тут же взял другую, даже не заметив этого.

Лиля дала ему чай, стала медленно размешивать сахар в своей чашке.

— Я люблю тебя, — повторил Александр. — Ты не веришь мне?

Она отставила свою чашку, с непонятным отчаянием взглянула на него.

— Господи, Сашенька, о чем ты? Да как же я могу не верить тебе?

«Верит», — сказал он себе, еще не смея верить в ее веру и тому, что не нужно ничего объяснять, — а для него сейчас важно было только это — его любовь к ней и ее вера в нее, — и чужим голосом, эхом отдавшимся внутри него, спросил:

— Тогда что же нам может помешать? Что может помешать нашей любви?

Он сказал «нашей», но Лиля словно не заметила этого и недоверчиво спросила:

— А ты не понимаешь?

— Нет, — сказал он, действительно ничего не понимая, и Лиля откинулась на спинку стула и убежденно сказала:

— Но ведь этого не может быть!

— Чего?

— Что ты не понимаешь. Ты же просто не о том говоришь!

Он растерянно смотрел на нее — а Лиля вдруг засмеялась, и таким странным показался ему этот смех, что его растерянность сменилась изумлением — над чем тут можно смеяться? А Лиля внезапно оборвала смех и, дотронувшись до его колена рукой, очень серьезно сказала:

— Да ведь все очень просто, Сашенька. Нашей любви не то что может — должна помешать наша же любовь, та, что была у нас двенадцать лет назад…

— К… К-как это понять?

Лиля молчала, давая ему время осмыслить ее слова. И он вдруг с ошеломившей его ясностью понял ее — и тут же поразился своему только что окончившемуся непониманию, провел по лбу дрожащей ладонью и сказал первое, что пришло в голову:

— Ну вот…

А Лиля, помолчав, поднялась и осторожно, словно боялась причинить ему боль, коснулась губами его волос и с неожиданной, поразившей его нежностью тихо, почти шепотом, сказала:

— А теперь тебе надо спать. Завтра мы продолжим этот разговор… Хочешь, я дам тебе снотворное?

— Давай, — покорно согласился он.

Александр выпил таблетку и, подождав, пока Лиля уляжется, пошел к своей постели.

Но оба так и не уснули в эту ночь — и молча лежали в темноте, прислушиваясь к дыханию друг друга, и оба боялись заговорить, оберегая тяжкий покой другого, ждали утра. И утро наконец пришло, — такое же яркое и солнечное, как и во все эти дни, и словно ничего не изменилось — прежнее солнце било в стекла окон, закрытых плотными шторами, прежний звон будильника напомнил о том, что надо вставать и провожать Наденьку в школу. Когда она ушла, Александр оделся и на вопрос Лили, будет ли он завтракать, покачал головой:

— Только чаю.

Чай пили молча — только «да», «нет», «спасибо», «пожалуйста». Потом, взглянув на часы, — было девять, — он сказал:

— Я пойду погуляю немного, а ты поспи.

— Хорошо, — кивнула Лиля.

Ходил он долго, не зная, где идет, — повсюду были одинаковые улицы с тощими прутиками акаций и кленов, горячее солнце однообразно сверкало в стеклах одинаковых домов, и люди казались ему одинаковыми — чужие, равнодушные, далекие. И усталость, которой он так хотел сейчас, никак не приходила к нему. Возбуждение его иногда становилось настолько сильным, что Александр начинал думать, что не удержится и ударит кулаком по какому-нибудь стеклу, и очень ясно представлял, как со звоном посыпятся осколки и как будут сверкать в лучах солнца, пока их не уберут… Спокойно, — говорил он себе, — спокойно… Давай разберемся. Зачем, собственно, ты ехал сюда, на что надеялся? Что Лиля все эти десять лет продолжала любить тебя и стоит только приехать и сказать ей об этом — и сразу станет все так, как тебе хочется? Чушь какая… А впрочем, почему непременно чушь, что в этом невозможного? Если такое случилось с тобой — почему же и с ней не могло быть? Но подожди, подожди, — остановил он себя, — разве ты думал о том, что все еще любишь ее, когда ехал сюда? Ведь нет же… Ехал только потому, что тебе захотелось увидеть ее, вспомнить прошлое, но ведь и в голову не приходило уйти от Лены и сына… А впрочем, что-то такое все-таки мелькнуло, когда подъезжал к городу, — он вспомнил, как подумал в поезде: «А может быть, за своим будущим?» Но мелькнуло и пропало, и вот прошло всего три дня и три ночи, и ты готов и на развод, и на расставание с сыном… А действительно, не слишком ли скорое решение? Он недолго подумал об этом и покачал головой: решение по-прежнему представлялось единственно возможным. Ведь не лгал же он ни ей, ни себе, когда говорил, что любит ее… И действительно, всегда любил, хотя казалось, и забыл ее. Пусть это и странно, но разве так не может быть? Значит, выход и в самом деле только один — снова быть вместе? Но как она сказала — «нашей любви должна помешать наша же любовь, та, что была у нас двенадцать лет назад…».