Григорий Федосеев - По Восточному Саяну Страница 43

— Кажется, все! Осталось только слить тур, сколотить пирамиду, и можно идти на Кубарь, — сказал Лебедев.

На севере, среди мощных хребтов, величественно возвышался голец Кубарь. Его бесчисленные отроги, спадая, терялись в глубине долины. При вечернем освещении голец, будто богатырь, стоял окруженный надежной охраной суровых гор.

На Ничку

Прозрачным, свежим утром 23 мая мы спустились с хребта Крыжина на Кизир. В результате работы на вершине Надпорожного белка поднялась шестиметровая пирамида. Она видна отовсюду и словно маяк возвышается над волнистой поверхностью угрюмых гор. Под пирамидой в монолитную скалу крошечной площадки мы впаяли чугунную марку, а над ней вылили бетонный тур для установки на нем высокоточных инструментов.

Спустившись к реке, сразу же начали свертывать лагерь. Нужно было торопиться с выполнением программы работ — лето в Восточном Саяне короткое. Снега тают поздно. В конце мая самый большой паводок. Это время, пожалуй, и самый трудный период для экспедиции. Ключи, речки становятся недоступными для брода, перевалы же и хребты еще завалены снегом. Но не успеет он растаять, как закружатся над горами холодные ветры, и в конце августа свежий снег посеребрит вершины.

Экспедиция разделилась на две группы. Трофим Васильевич с Бурмакиным и еще четырьмя товарищами должны были вернуться на устье Таски и затем с лошадьми пробираться до Чебулака, чтобы закончить там начатые мною геодезические работы; я же намеревался обследовать долину Нички и Шиндинский хребет.

В двенадцать часов дня мы расстались. Двое рабочих повели по тропе лошадей, а Трофим Васильевич с остальными товарищами уселся в лодку. Вместе с ними отплывал и Левка. Он уже стоял на носу и хитро поглядывал на Черню, точно хотел сказать: «Вот, смотри, без меня не могут обойтись, а тебя тут оставляют».

Мы долго стояли на берегу. Кизир, мутный и недоступный, бежал вспугнутым зверем, точно спасаясь от кого-то. Лодку несло к черной скале, туда, где в тумане дико грохотал перекат. Долбленка то исчезала за пенистым хвостом отяжелевших волн, то дыбилась, пытаясь выскользнуть из зыби. Так она и исчезла в глубине темного леса.

День был солнечный, и ничто, казалось, не должно было омрачать путь отплывшим людям. Мы условились встретиться через две недели под Фигуристыми белками, близ устья истоков Паркиной речки.

Товарищи начали переправлять имущество на правый берег Кизира. Мошков после операции чувствовал себя хорошо. Опухоль на руке спала, рана затягивалась.

Пока перебрасывали груз, Самбуев пригнал лошадей. Все они поправились. Но Бурка и Дикарка совсем одичали, и нам долго пришлось бегать по лесу, прежде чем удалось их поймать.

Переправа лошадей заняла несколько часов, причем не обошлось без неприятностей. Коня по кличке Сокол отнесло течением ниже переправы. Не найдя там пологого берега, он вернулся и, выбираясь из реки уже ниже устья Белой, распорол себе живот. Рана была большая и глубокая. Но пристрелить лошадь было жалко. Мы свалили Сокола на землю, зашили рану шелковой леской и, сняв узду, оставили его на произвол судьбы. Конь метался по берегу и так жалобно ржал, что сердце сжималось от сострадания.

Тайга, подошедшая с севера к Кизиру, встретила нас непролазной чащей. На неширокой береговой полоске, казалось, столкнулись в борьбе за каждый вершок почвы почти все породы леса, растущего в Восточном Саяне. Тут и кедры, и ели, и пихты, а между ними тополь, береза, ольха, черемуха, рябина. Это еще сравнительно молодой лес, пришедший на смену давно погибшей от пожаров тайге. Огромные деревья, когда-то украшавшие береговую полосу Кизира, завалили проходы, и нам пришлось взяться за топоры.

Когда чаща осталась позади, взору открылась слегка всхолмленная низина, ограниченная с востока и запада высокими, сглаженными к реке отрогами. Редкие кедры, покрывающие низину, низкорослы и чахлы. Это оттого, что растут они на сильно увлажненной, а местами даже на заболоченной почве. В глубине ложбин и по берегам ручейков виднелись ели. На всех деревьях лежал отпечаток сурового климата и холодных ветров, гуляющих зимой по низине.

Выбравшись из чащи, мы пошли быстрее и скоро увидели озеро.

К счастью, озеро оказалось богатым рыбой, больше всего окунем. Отсюда и названо оно Окуневым.

Отдав распоряжения по устройству стоянки, я свернул к ближайшей возвышенности, чтобы наметить путь на завтра. Черня сопровождал меня.

С возвышенности была хорошо видна неширокая низина. Нигде на Восточном Саяне нам не приходилось встречать столь пониженный рельеф в междуречьях, как в районе Окуневого озера между Кизиром и Ничкой. Перевал почти незаметный. Видимо, когда-то эта низина являлась продолжением долины Нички.

Я долго стоял на возвышенности, осматривал утопающие в вечерних сумерках долины. Вдруг Черня, лежавший возле меня, вскочил и, сделав прыжок, замер, напряженно всматриваясь в даль…

Кругом было тихо, но Черня, вытянув морду, жадно вдыхал воздух и прислушивался. Затем он сделал еще два прыжка, на миг задержался и стремительно бросился вперед по редколесью. Сомнений не было, собаку взбудоражил находившийся где-то неподалеку зверь. Я подождал немного и стал спускаться к своим.

Лебедев и Козлов небольшой сеткой поймали около полусотни крупных окуней. В нашем меню давно не было рыбы, и можно представить, как все были довольны ужином!

Черня в этот вечер не вернулся. Не было слышно и его лая.

После ужина недолго играла гармонь, и все угомонилось, только колокольчик на шее лошади тревожил лесную тишину. Медленно затухал костер. Молчаливая ночь повисла над нами.

Укладываясь спать, я взглянул на Павла Назаровича, почему-то решившего заняться хозяйством. Он стащил в одну кучу вьюки, сверху положил седло и все это покрыл палаткой, затем стал прибирать разбросанные вещи.

— Чего не спишь, Павел Назарович? — спросил я старика.

— Как бы утром не было дождя — вишь, потянуло с реки. Не к добру это.

Небо было чистое, звездное. Только легкий ветерок, прорвавшись от Кизира, лениво шумел по вершинам деревьев. Казалось, он не предвещал дождя.

«Напрасно беспокоится», — подумал я.

А Павел Назарович все еще возился под елью. Он сделал заслон от ветра, развел маленький костер и долго пил чай.

Выступление было назначено на ранний час. С рассветом все были на ногах.

Погода действительно изменилась. День начался без зари. Солнце всходило за тучами. Пока одевались, появился туман. Он то заволакивал отроги, то спускался в долины и, наконец, закрыл серыми шапками вершины гор. Пошел дождь.

Нам ничего не оставалось, как переждать непогоду. За чаем разговорились с Павлом Назаровичем о прогнозе.

— А тут дело нехитрое. Так оно получается: ежели в ясную ночь подует ветер снизу, будь это на реке или в ключе, добра не жди, непременно погода изменится, и обязательно к дождю. Скажем, ежели туман кверху лезет, по вершинам хребтов кучится — тоже к дождю, тут без ошибки. К непогоде и тайга шумит по-иному, глухо, птицы поют вяло; даже эхо в лесу не откликается… Погоди-ка, кто это там бежит? — оборвал он рассказ, всматриваясь в мутное от дождя пространство.

К лагерю нашим следом бежал Черня, а за ним Левка. «Откуда же Левка появился? Ведь его взял с собой Трофим Васильевич. Неужели случилось что-нибудь?» — с тревогой подумал я. Еще более загадочным было — другое: каким образом его разыскал Черня?

Пока мы стояли в раздумье, вопросительно посматривая друг на друга, Черня стряхнул с себя влагу, обнюхал всех и, подойдя ко мне, завилял хвостом. Затем он уселся рядом и умными глазами посмотрел на меня в упор, как бы силясь передать этим взглядом что-то важное. А Левка ни к кому не подошел: видно было, что он напроказил.

— Иди сюда! — крикнул повелительно Прокопий.

Левка посмотрел на него вскользь и улегся под стоящей рядом молодой елью. Но стоило только Прокопию встать, как сейчас же поднялся и он.

— Иди сюда! — уже более мягко позвал Прокопий. Собака, поджав под себя хвост и семеня ногами, перешла под другую ель.

— Умный пес, ведь понимает, что нельзя было удирать от Трофима Васильевича, вот и стыдится, — говорил повар Алексей.

— Нет, тут что-то другое, — возразил Прокопий. — Я-то его знаю!..

Каких только предположений не было высказано по поводу внезапного появления в лагере Левки! Он принес с собой неразрешимую загадку: что же в действительности случилось с нашими товарищами? Неужели их постигло несчастье?

А дождь шел все гуще и холоднее. Все намокло, набухло, повисло. Кочковатая земля грязнилась лужами. В такую погоду дремлет зверь, забившись в чащу или спрятавшись в скалах, спит притихшая птица в густых хвойных кронах, мокнут лошади, согнув спины. Непогода умиротворила суету в лагере, люди притихли, кто спал, кто занимался починкой. Гасло пламя забытого всеми костра.