На широкий простор - Якуб Колас Страница 43

смертельного страха. Одна мысль пронзила его сознание: пропал! Разгоряченный, он продолжал безрассудно бежать напрямик к лесу. Лес был уже недалеко. Лес — его спасение. В лесу не поймают. Но расстояние между ним и конником уменьшалось с каждым мгновением. Кондрат выбивался из сил. От тяжелого и быстрого бега весь покрылся испариной, со лба катились крупные капли пота. Сердце стучало отчаянно и готово было разорваться на части. Ноги и руки дрожали, а горло сжимали сухие спазмы. Конник нагонял Кондрата и уже держал наготове саблю. Ему не терпелось испробовать ловкость и силу своего удара. Но в решительный момент конь под ним расслабленно зашатался, нырнул, погрузился передними ногами в яму, присыпанную снегом, и повис над ней, зажав правую ногу конника и окунув его в холодную сыпучую снежную постель. Рука с поднятой саблей погрузилась в снег. Ни конь, ни всадник не могли теперь вырваться из этой западни без посторонней помощи. Кондрату оставалось несколько десятков саженей, чтобы добежать до леса. Группа легионеров — человек пять — выбежала из леса и наблюдала за погоней человека на коне за человеком без коня. И, когда человек вместе с конем упал, а пеший готов был уже скрыться в лесу, они бросились помогать коннику, но тут же остановились и вскинули карабины. Прогремели выстрелы, и Кондрат Бус свалился в снег, да так и остался там лежать, словно загнанный и подстреленный зверь. После этого солдаты снова пустились бежать на выручку коннику. Но тут произошла неожиданная заминка: из лесу прозвучал выстрел, и один легионер, выпустив карабин, повалился в снег, схватившись за ногу. Четверо других пришли в замешательство и остановились. Раздался второй выстрел, и пуля со змеиным шипением пролетела над самой головой одного из солдат. Легионеры залегли в снег и начали отстреливаться от невидимого врага, отползая назад, чтобы найти прикрытие.

Перестрелка встревожила легионеров, оставшихся в деревне. Оттуда выслали разъезд в обход невидимого врага. А этот враг сделал еще два метких выстрела и одним из них пробил голову залегшему в снегу легионеру. Больше выстрелов из леса не было.

Подоспевшие из деревни солдаты вытащили из ямы коня. У конника была вывихнута нога и обморожена рука. Подобрали убитого легионера и второго, раненного в ногу. А Кондрат Бус лежал один на холодном снегу. В конце концов ему теперь было все равно. Даже тогда, когда в деревне Вепры загорелось несколько хат, среди них и хата Кондрата Буса, он продолжал лежать неподвижно, с застывшим, спокойным лицом.

13

В хате было сильно накурено. Струйки дыма от цигарок из табака всевозможных сортов сплелись, перемешались и целым облаком висели под низким потолком крестьянской хаты. Когда раскрывались двери наружу, синеватая дымная пелена резко колыхалась, словно потревоженное ветром озеро, и клубы дыма волнами вырывались на простор, на свежий воздух. Люди, сидевшие за столом и на скамьях, были преимущественно командиры, начиная от взводных и кончая командиром батальона Шалехиным. Ни на плечах, ни на воротниках этих людей не было никаких знаков их командирского звания. Сидели как попало: в шапках и без шапок, в помятых, потертых, видавших виды шинелях. И совсем не чувствовалось, что тут сошлись вместе рядовые бойцы и командиры. Сидели и разговаривали свободно, ни чуточки не тянулись друг перед другом, курили и ловко сплевывали сквозь зубы после глубоких махорочных затяжек. Была даже какая-то поэзия и красота во всей этой беспорядочной обстановке военного походного быта. Бросалась в глаза солдатская простота, непринужденность.

За столом, занимая центральное место, сидел сам командир батальона. Рядом с ним — взводный Букрей, неуклюжий и широкий, как шкаф. Два ротных командира принимали участие в застольной беседе. На голом столе лежали ломти хлеба, а посредине стоял глиняный жбан с медом. Каждому, кто хотел полакомиться медом, предоставлялось право подойти к столу и запустить в жбан руку с куском хлеба. Командир батальона, как хлебосольный хозяин, приглашал всех входивших в дом отведать медку. Мед разогрели в печи и ели вместе с сотами и пчелками, исходя из того правила, что солдатский живот переварит и винт, и гайку, и ружейную смазку. Было шумно и весело. Люди забывали про войну, говорили на разные темы, далекие от войны. Батальон стоял на отдыхе — надо же было немножко отдохнуть!

Двери отворялись и затворялись. Сизые клубы холодного воздуха врывались в хату. Колыхалась под низким потолком синеватая завеса дыма, накуренного красноармейцами.

На этот раз двери растворились медленно и торжественно, и порог переступила живописная фигура штатского человека с ружьем и охотничьей сумкой, наполовину прикрытой волчьей шкурой, перекинутой через плечо. За этим человеком вошел красноармеец. Будь это дед Талаш или не дед Талаш, на него вряд ли обратили бы внимание, если бы не волчья шкура. Но волчья шкура невольно бросалась в глаза и выразительно оттеняла своеобразный облик старика. Дед Талаш был в кожушке, в старых суконных, обшитых кожей брюках и в чунях.

Как же можно было не обратить внимание на этого полесского инсургента? Дед Талаш громко произнес: «Здравствуйте», — и острыми, быстрыми глазами пробежал по лицам военных. Губы его расплылись в довольной улыбке, когда он заметил за столом товарища Шалехина. Дед порывисто бросился к нему. Приветливая улыбка пробежала и по лицу командира.

— А, старый друг! Какая буря занесла тебя сюда?

Он крепко пожал руку деду и усадил его возле себя.

— Это мой старый приятель, дед Талаш, я у него жил на квартире, — объяснил он бойцам, а потом спросил деда: — Ну, что у вас нового?

— Ох, товарищ командир, — вздохнул дед, — нового много, да не радует оно!

— Что, измываются паны?

— Грабители, насильники, провались они в болото! — И дед Талаш возмущенно махнул рукой.

Поведал тут дед про все, что случилось с ним: про стожок, про свое унижение перед польскими легионерами, про их насмешки и надругательства и про то, как вспыхнуло в нем возмущение. Когда дед рассказывал, как он упрашивал легионеров не забирать у него последнее сено, голос его звучал покорно и жалостливо. А когда дошел до стычки с захватчиками, глаза деда вспыхнули огнем борьбы, он весь помрачнел, сжал кулаки, вскочил со скамьи и, размахивая руками, показал, как он угостил легионеров, как они полетели от него и как он вырвался и бросился в лес.

— Браво, дед! — похвалили его красноармейцы.