Анатолий Ким - Будем кроткими как дети [сборник] Страница 44

Вошел в дом дядя, широко разводя руки и причитая на ходу, словно помешанный.

— Мой ма-альчик! Где он, мой ма-альчик? — как будто пел он странным протяжным голосом.

Подойдя к лежащему племяннику, он посмотрел на него мутными глазами и вдруг рухнул на пол, уперся головою в стену.

— Ох, мальчик! Ты живой, оказывается! — рыдал он. — А я-то думал, что не увижу тебя живым. Я шел через поле и искал на земле твои маленькие косточки. О, чего только не натерпелся я из-за вас, паршивцы!

Каменный Тигр, умытый, обласканный, восхваленный взрослыми до небес, лежал на животе, с примочками на заду. Люди смотрели на него с необычной радостью в глазах, словно испытывали к нему благодарность за то, что он, обреченный на неминуемую гибель, все же не погиб.

Лошади давали мальчику красивую древнюю радость, ради которой готов он был позабыть о всякой опасности.

Они батрачили в тот год у одного многолошадного хозяина, богатого, но бестолкового крестьянина. Сам хозяин и двое его взрослых сыновей вконец изленились, и широкий двор их, по которому вольно бродила скотина, утопал В навозе. Дядя с тремя своими племянниками занимал землянку, в которой зимою было холодно, как в леднике. Дядя сошелся с таким хозяином потому, что тот покуривал опиум, и они частенько запирались в хозяйском доме, вместе улетая в свой призрачный гибельный рай.

Была среди хозяйских лошадей молодая соловая кобылка, на которую Каменный Тигр уже давно посматривал с большим вниманием. Что испытывает наездник — какого рода страсть, садясь на хорошую лошадь, я не знаю. Но, слушая отца, когда он рассказывает о своих приключениях с лошадьми, я всегда волнуюсь. Словно та непостижимая страсть передается каким-то образом и мне, никогда не садившемуся на коня. И я пытаюсь постичь мужественное чувство, которое охватывает наездника, когда он видит перед собою полудикую, необъезженную лошадь.

То было небольшое, кругленькое, упитанное животное медового цвета, с темным ремешком на недлинной, прогнутой, как седло, спине. Это естественное седло особенно манило мальчика. Он пытался приучить к себе лошадь, подступая к ней с-клочком сена или шапкой овса, но она, кося золотистыми умными глазами, шарахалась от него и галопом уносилась прочь, на другой край двора. Кобыла была двухлетняя, совершенно необъезженная.

И однажды Каменный Тигр увидел, что весь табунок хозяйских лошадей сгрудился возле сарая и дремлет на зимнем солнце, а соловая кобылка стоит в углу между забором и стеною сарая. Мальчик влез на крышу сарая и ползком, словно кот, неслышно пробрался к другому краю и очутился над табунком. Округлая спина кобылки теперь как раз была под ним. Он осторожно сполз и повис на карнизе, закачался, словно паук на паутине, раскорячив ноги, прицеливаясь — и отпустил карниз, и шлепнулся на спину лошади, вцепился обеими руками в гриву.

От неожиданности кобылка присела и с диким ржанием кинулась в сторону. Чуть не грянулась при этом на землю, споткнувшись обо что-то, но на ногах устояла. А потом закружилась по двору, часто и зло гвоздя копытами притоптанный снег, круто изогнув шею и приподняв хвост, как бы пытаясь определить меру своего неистовства и гнева. И вдруг легко сорвалась с места и понеслась по двору, на всем скаку то и дело поддавая круглым подбористым задом. Остальные лошади с топотом и тревожными повизгиваниями разбегались перед нею и жались к забору. Веко- ре посреди двора осталась только соловая кобылка. Прыжки ее были легки, как у разыгравшегося барса, махи мускулистого тела сокрушительны. Однако мальчик держался на ней, словно клещ.

Вдруг она отфыркнулась пеной и взвилась на дыбы. Кобылка пошла на задних ногах, передними колотя воздух, будто хотела острыми копытами забить невидимого врага. Она напряглась как струна, выпрямив в одну линию шею, спину, задние ноги. Еще миг — и лошадь завалится на спину. Мальчик прильнул к ней, обхватив за шею. Тогда кобылка чуть присела, с непостижимой быстротой прыгнула вперед и, летя еще в воздухе, поддала крупом. И мощный мах ее был настолько силен, что легкий всадник отделился от нее и взлетел выше сарая. Суча руками и ногами, он повис высоко над землей и увидел, как кобылка умчалась из-под него, продолжая взбрыкивать задними ногами. Затем мальчик пал вниз и шлепнулся на землю. Он упал на четвереньки, но руки его подломились, и он врезался лицом в мерзлый ком коровьего навоза. Удар был жестоким, вмяло внутрь все передние зубы. Каменный Тигр перекатился навзничь и почувствовал, как вспухают губы. Он испугался и, вскочив, зажимая руками окровавленный рот, побежал к землянке.

Там находился один дядя, возился около печки. Обернувшись и увидев окровавленного племянника, он взъярился и закричал:

— Опять ты подрался с кем-нибудь, такой-сякой! Прочь с глаз, долой, убью!

И, схватив племянника за шиворот, он пинком раскрыл дверь и вышвырнул его на улицу. Тот пролетел чуть ли не полдвора и шмякнулся на истоптанный снег — и опять расквашенным ртом на мерзлый коровий котях — добра этого было полно по всему двору. Вой, который издал племянник, был настолько страшен, что дядя, чертыхаясь, вышел из землянки. Он подошел — и только тут разглядел племянниковы губы. Дядя испугался. Он поднял на руки мальчика и бегом вернулся в землянку. Усадив на постель, осмотрел раненого и обнаружил вдавленные внутрь зубы.

— Паршивец этакий! Ты же кривозубым останешься! — в сердцах закричал он. — Как ты хлеб будешь кусать такими зубами, чертенок!

И с этими словами он просунул пальцы в кровавую щель и выпрямил все зубы вверху и внизу. После он раздел и уложил мальчика, накрыл одеялом и куда-то убежал.

Пришел он с какой-то вонючей мазью, обмазал страшно опухшее, уже безглазое под опухолью лицо мальчика. Затем вынул из кармана четыре белых куриных яйца. Усевшись рядом с племянником, он осторожно начал водить холодным яйцом по опухоли…

Целый день он водил яйцом. Пришли братья Каменного Тигра, дядя и их заставил по очереди врачевать. А на другое утро, когда в сине-багровой безобразной шишке, которое было теперь лицом мальчика, с трудом, но все же явно разлепилась маленькая щелка глаза, дядя приказал ему самому водить яйцом по опухоли.

— Натирай, натирай яйцом, коли не хочешь навек остаться с черной рожей, — сказал дядя. — Хорош ты будешь жених, ни одна девка не захочет посмотреть на тебя.

Он стал кормить раненого, вставив в его раздутый обезьяний рот пустую камышинку. Он вдувал через камышинку прожаренную муку и подслащенное молоко. Племянник, поневоле смотревший на белый свет одним глазом, близко видел защетинившее суровое лицо дяди с вислыми черными усами.

Три дня подряд натирал Каменный Тигр опухоль куриными яйцами. И когда опухоль настолько спала, что он мог смотреть в оба глаза и немного шлепать губами, дядя приказал:

— Хватит! А теперь смотри сюда. — И с этим разбил яйцо. Он выпустил в грязную миску что-то ярко-красное и зловещее, мало похожее на яйцо. Во всех четырех яйцах была такая же кровавая юшка.

— Вот что мы вытянули из твоей обезьяньей задницы, — ухмыляясь, сказал дядя и выплеснул яйца в помойное ведро.

С этим вороным, «вторым жеребцом» колхоза, произошла такая история. Он мог идти замечательной рысью, легкой и ровной, как полет, и отец всегда испытывал упоение, переведя жеребца на эту устойчивую стремительную рысь. И на этот раз он скакал по безлюдной дороге, чуть привстав на стременах, как вдруг увидел впереди грузовик. Машина шла небыстро, встряхиваясь на колдобинах и покачивая разболтанным кузовом. Отцу пришла мысль обогнать грузовик, и он вскоре без особых усилий обогнал. Но вначале отставшая было машина вскоре стала нагонять и поджимать сзади, давая гудки. Шофер, видимо, тоже раззадорился. Отец понимал, что состязаться с машиной не приходится, и хотел уступить дорогу. Но, подгоняемый гудками и шумом машины, жеребец закусил удила, никак не желал уходить на край дороги. Понуждаемый железным трензелем, он задирал голову, косил глаз и несся страшным махом, полубоком, выставляя круп в сторону. Машина нагнала и стала объезжать. Могучий, возбужденный жеребец заскакал, и все так же полубоком, поперек дороги крупом. И углом кузова ударило по этому блестящему крупу и выдрало кусок кожи с мясом… Ставя в тот вечер жеребца в денник, отец испытывал стыд и мучительную тревогу. Но старший конюх, выслушав его рассказ, не стал скандалить. Он сообщил, что давно знает эту дурную особенность жеребца — скакать перед машиной, выставив в сторону зад, и поэтому чувствует себя виноватым, что не предупредил заранее. Отец успокоился, тревога его прошла, но кровная жалость к коню и вина, что он испытал в тот миг, когда машина ударила по живому прекрасному телу, навсегда остались в душе отца. Рассказывая об этом случае, он всегда виновато улыбался, и в глазах его таилась боль, которую я долгое время не мог постичь. Кстати, это была последняя лошадь, на которую отец садился.