Верный Руслан. Три минуты молчания - Георгий Николаевич Владимов Страница 44

Длинное тело Руслана вытянулось в прыжке, неся впереди оскаленную, окровавленную морду с прижатыми ушами. Но ещё в прыжке он почувствовал, что промахнётся. Он видел теперь одним глазом, другой ему залила кровь, и он не рассчитал расстояния, прыгнул слишком рано. Мальчик вскрикнул дико, совсем по-звериному, и звериный, мгновенно в нём проснувшийся инстинкт согнул его тело почти вдвое. Руслан, проехав по нему животом, перевернулся через голову и покатился в пыли. Тотчас же, не давая встать, упали ему на спину две жердины, и кто-то, невесть откуда взявшийся, с размаху, со всей силой, обрушил на спину тяжёлый, окованный по углам баул.

После такого удара – какая же сила поднимет зверя с земли? Страх перед новым ударом? Но больше они его не били, и он почувствовал: останься он лежать, его уже не тронут. Страх за детёнышей – поднимет, но их не было в жизни Руслана, и не знал он этого чувства. Зато другое он знал, нами подсунутое, – долг, который мы в него вложили, сами-то едва ли зная, что это такое, – и этот-то долг его понуждал подняться.

В пасть ему набилось пыли – задыхаясь ею, откашливаясь, он неимоверным усилием выпрямил передние лапы и сел. Но большего не смог – и не этим ужаснулся, а что они сейчас догадаются. Они сошлись совсем близко, он мог бы их достать, но не делал этого, а только вертел головой, скалясь и хрипло рыча.

– Хрен с ним, ребята, не надо дразнить, – сказал солдат. Он всё сидел в пыли, раздирая рукав и заматывая локоть. – Он служит.

– Никто не дразнит, – сказал мальчик. И возмутился: – Так это он, оказывается, служит? Какая сволочь!

– Да никакая, – сказал солдат. – Учили его, вот он и служит. Дай бог каждому. Нам бы с тобой так научиться. – Он усмехнулся, кривясь от боли. – А я, между прочим, себе бы такого взял.

– Так он же и вас как будто…

– Вот за это бы и взял. Не суйся! Не хозяин!

Солдат стал затягивать зубами узелок на рукаве.

Мальчик подошёл к нему.

– Вам помочь? Там уже машину вызвали. Человек двадцать раненых!

– Ну, раз машину, – сказал солдат, – значит, без тебя и помогут. А о потерях, друг мой, всем так громко не сообщают. Просто говорят: «Есть потери».

Руслан сидел, изо всех сил упираясь лапами и опустив голову. Изредка он ещё рычал – напомнить, что он не сдался, – но не понимал, почему они медлят. Или не догадываются, что встать он не может?

Таким его и увидел Потёртый – сидящим в крови, жалким и страшным. Бока его вздымались и опадали, дымясь. А задние лапы были откинуты в сторону так нелепо, с такой странной гибкостью в спине, которая заставляла думать, что в позвоночнике появился сустав. Но то была ошибка Потёртого, роковая для Руслана.

– Хребтину-то зачем было ломать? – спросил Потёртый. – Это ж не обязательно. Эх, молодость! Любите вы драться, ребята. И – насмерть! И – насмерть!

– Да, погорячились, – сказал солдат.

– Вы ещё говорите! – опять возмутился мальчик. – Тут такое было! Вы же не знаете.

– Какое тут было, – сказал Потёртый, – это уж я знаю, тебе не пришлось.

– Оба знаем, – сказал солдат.

Потёртый подошёл к Руслану, хотел его погладить. И страшная эта голова поднялась, привздёрнулись дрожащие губы, и обнажились клыки. Обычно бывало достаточно такого предупреждения, чтоб человек всё понял и стал на место. Потёртому, впрочем, чуть больше можно было отпустить времени – чтоб свыкнуться с мыслью, что никогда, ни одной минуты, не был он хозяином Руслану.

Потёртому этого времени не понадобилось. Он отшагнул в строй быстро, как только мог, – или на то место, которое прежде было строем.

– А ты её не забыл, – сказал солдат, усмехаясь, – службу-то помнишь! Только ещё – руки назад.

Потёртый ему не ответил.

Должно быть, и мальчик что-то понял, он смотрел грустно и задумчиво.

– Да, но что же с ним делать? – спросил он, глядя на всех растерянно. – Так же нельзя. Надо к ветеринару…

– Ты смеёшься, – сказал Потёртый, – какой ветеринар ему хребет свинтит!

– А это мы сейчас штангиста попросим, – сказал солдат. – Ты, штангист! – Это он окликал коренастого. – У тебя зуб на него ещё не прошёл? Бери лопату и шуруй. Надо, понимаешь? Родина велит.

Коренастый лишь коротко взглянул на Руслана запухшими глазками и пошёл к забору. Женщина сразу послушно отдала ему лопату и отошла. Но ей всё было видно сквозь большие щели в штакетнике.

Коренастый повертел лопату так и этак. Она казалась совсем игрушечной в его могучих вздутых руках. Но, долж-но быть, ему никогда не приходилось убивать, и он не знал, как это делается, да и не хотел этого.

– Зачем же так? – спросил мальчик. – Неужели тут ружья ни у кого не найдётся?

– Нету, – сказал Потёртый. – Тут ружья никто не держал. Не разрешали.

Все расступились перед коренастым. Руслан перестал рычать и опустил опять голову. Он увидел, как ноги в пыльных сапогах расставились пошире, мелькнула тень от взнесённой лопаты, и внезапно его охватила ярость – уже своя, нами не внушённая. Уже он понял, что никого ему не удержать, они его победили, – но за свою жизнь зверь сражается до конца, зверь не лижет сапоги убийцам, – и он, вскинув голову, рванулся навстречу лопате и схватил клыками железо.

Как ни было это больно, но зато он увидел побледневшее лицо коренастого, растерянность в его запухших глазках.

– Ну, силён! – сказал коренастый, вырвав лопату и усмехаясь виновато, как усмехался, наверное, когда его упражнения не давались ему с первой попытки. – Ну, чего с ним делать?

– А чего делаешь, то и делай, – сказал Потёртый. – Надо ж добить. Не жилец он. Некуда ему жить.

Коренастый, быстро багровея, снова занёс лопату. Он зашёл сбоку, где Руслан не мог его