Олесь Гончар - Повести и рассказы Страница 45

Суровая служба требует четкости, и нет тут исключений ни для кого: ни для самого боцмана, ни для жены его Евдокии Филипповны, на которую возложены обязанности кока, ни для долговязых ребят-мотористов, которые хотя порой и ропщут глухо на жесткий боцманский режим, но жизни своей вне маяка уже не представляют.

Навек посвятив себя морю, почитая морскую службу превыше всего, боцман и дочь свою Марию, задумчивую и немного суровую с виду девушку, направил по морской линии. Сразу после школы послал ее на курсы, и спустя полгода она вернулась на маяк с официальным званием: техник по аппаратуре.

В солнечный ветреный день прибыла Мария на остров. Доставил ее не кто иной, как тот же белый стосильный катер «Боцман Лелека», что шел как раз на маяк с грузом светильного газа.

Встречать новоприбывшую вышла вся команда маяка во главе с боцманом. Емельян Прохорович был в отличном настроении. Отстранив других, подхватил Марию прямо с трапа, и боцманше пришлось-таки подождать, пока старик расцелует дочку, щекоча ее своими махорочными усами.

— Хватит уже тебе, хватит, — с радостными слезами на глазах отталкивала боцманша мужа. — Дай и мне глянуть на дитятко.

«Ничего себе „дитятко“, — весело думали мотористы, топтавшиеся поблизости и тоже ожидавшие своей очереди поздороваться с девушкой. — Выросла, выровнялась, хоть сейчас замуж выдавай…»

— Магарыч с вас, Емельян Прохорович! — подал голос с палубы веселый, немного фатоватый с виду капитан судна Вовик Гопкало. — Когда прикажете реализовать: теперь или в четверг?

Старик, набивая трубку, покосился на палубу:

— Магарыч? Тебе-то за что?

— Как за что? Праздник вам устроил!

— Гм-гм… За это, пожалуй, стоит…

— Только стерегите ее хорошенько теперь, чтобы ненароком не выкрал какой-нибудь капитан. Ишь ведь какая! Капитаны таких крадут!

И шутник с непринужденной легкостью подмигнул Марии, а та зарделась, прижавшись щекой к широкому плечу матери.

— Ну, довольно языком молоть, пора за дело, — махнул трубкой боцман, пресекая шутки.

Пока хлопцы выгружали на берег баллоны с ацетиленом, а боцманша хлопотала на кухне, старик с гордым видом показывал дочке хозяйство маяка, знакомя ее с теми переменами, которые произошли здесь во время ее отсутствия.

В хозяйство Емельян Прохорович вкладывал немалую часть своей неугомонной души, и его немного разочаровало то, что на дочь не произвели ожидаемого впечатления ни реконструированный склад для баллонов, ни новые рыбачьи снасти, развешанные на кольях, ни здоровенный кабан, благодушно похрюкивающий в свинарнике.

— У вас тут как на добром хуторе, — улыбнулась девушка, нисколько не желая обидеть отца, — Обжились…

— А как бы ты хотела? — покосился на нее старик, обиженно ощетинив усы. — И то нужно, и это. У хорошего моряка все должно быть свое, под рукой…

Тем временем Евдокия Филипповна уже накрыла на стол и, встав в дверях, гостеприимно пригласила всех в «кают-компанию».

За обедом боцман угощал Вовика душистым, довольно-таки хмельным «медком» домашнего приготовления.

— Свой мед, первого сбора, — не удержался, чтобы не похвалиться, боцман. И, обращаясь к Марии, добавил: — Уже четыре улья есть, целая пасека… В степь вывез, на травы…

Из всех сидевших за столом Мария одна не пила, но и без меда была как хмельная. Все ей тут так нравилось, так приятно тревожило душу… Чайки вьются под самыми окнами, запах моря слышен даже в доме.

Знакомое ружье покоится в углу; просоленная штормами отцовская куртка с капюшоном топорщится на вешалке, будто и сейчас еще полна ветра, а у двери висит на гвоздике форменная, с гербом, фуражка Вовика… Так мило, по-домашнему висит, словно она всегда и будет тут висеть. И это тоже очень нравится Марии.

Вовик чувствует себя за столом как дома. Сидит свободно, непринужденно, успевая с каждым перекинуться словом, к каждому обернуться своим худощавым, совсем еще юным, подвижным лицом. Нахваливает медок, закусывает вяленой скумбрией, забавляет всю компанию рассказами о своих морских приключениях.

— Решили мы как-то с хлопцами на Желтую косу прогуляться, — ловко орудуя вилкой и ножом, рассказывает Вовик. — Там, говорят, дроф видимо-невидимо!.. Наладили свою каравеллу, все уже на мази, а тут откуда ни возьмись налетает сам контр-адмирал товарищ Гопкало! — засмеялся Вовик, шутливо величая «контр-адмиралом» своего отца, директора рыбозавода. — Ох было ж нам, ох было! Меня едва в пожарники не разжаловал!

— И надо бы, — хмуро буркнул боцман. — Мыслимо разве вон куда гнать судно по пустому делу!.. Еще на мель где посадил бы.

— Вы не охотник, Емельян Прохорович, душу охотника вам не понять, — беззаботно улыбнулся Вовик, ища взглядом поддержки у Марии.

— На тебя и наш директор заповедника зуб имеет, — подал голос с другого конца стола моторист Дема. — Браконьер, говорит, ваш капитан.

— Браконьер? — Отодвинув тарелку, Вовик небрежно откинулся на спинку стула. — А что это такое — браконьер? Что это значит, если подойти к вопросу философски? У нас дроф и лебедей запрещено бить, а на том берегу турки-то их бьют, аж дым идет!

— Ну, мы же с тобой не турки! — осуждающе возразил боцман. — Пусть хоть на наших берегах птица пристанище найдет.

— И что ж выходит? — не сдавался Вовик. — Пусть, значит, у нас гнездится, пусть все лето у нас пасется, а осенью чтоб какой-то башибузук из нее пух щипал? Нет, я об этом еще письмо в газету напишу!

— Ты выкрутишься, — сказала боцманша не то в похвалу, не то в осуждение. — Сухим из воды выйдешь…

— А что ж, — засмеялся Вовик. — Жизнь лопоухих не любит.

— Но и слишком нахрапистых тоже, — буркнул в ответ Дема.

— Ваш выпад, сеньор, я пропускаю мимо ушей, — небрежно бросил Вовик и, обращаясь к Марии, добавил: — Тебе тут, Марийка, не слишком весело будет в таком обществе… Ты на маяк надолго?

Девушка слегка покраснела.

— Думаю, надолго.

— На год? На два?

— Может, и на три… Может, и на всю жизнь.

— О, это ты размахнулась… На всю жизнь к маяку себя приковать… А с институтом как же?

— Ты же сам вот не попал в институт, а не умер?

— Ты себя со мной не сравнивай: я в школе из двоек не вылезал, а ты — медалистка! Мне б твою медаль, Мария, чихал бы я сегодня на грешную землю с тридцатого этажа МГУ!

— Не всем же в МГУ ломиться, — собирая со стола, сердито проговорила Евдокия Филипповна, — нужно ж кому-то и отцов подменять… А то все поразлетаетесь по институтам, кто же тогда будет хлеб сеять, невод закидывать да маяки по ночам зажигать для таких, как ты?

— А это ему все равно, — насупившись, пробасил боцман.

— Почему все равно? Это вы зря! — живо обернулся к нему капитан. — Сам я тоже, как видите, родной стихии не чураюсь. Веришь, Марийка, просто жить без моря не могу: был кто-то, видно, в моем роду контрабандистом и мне свою любовь к морю передал… Казакую, как видишь, на голубых дорогах, капитанствую, так и в анкетах значусь: капитан синего моря!..

После обеда вышли гурьбой во двор. Шумело море, играя на солнце, маня взор спокойным синим простором. Легко, неутомимо купались в горячем воздухе чайки, таял на горизонте едва заметный дымок какого-то грузового судна.

— Ну, браконьер, — обратился к Вовику боцман, — веди, показывай свое хозяйство.

Вовик заранее знал, что этого не миновать. В каждый его приезд на маяк боцман считал своей непременной обязанностью осмотреть катер. В сопровождении капитана неторопливо обойти всю посудину сверху донизу, ко всему придираясь, ревниво проверяя, все ли в порядке, в надлежащей ли чистоте содержится судно, носящее на своем борту его, боцмана, имя. Все точь-в-точь повторилось и на этот раз.

Словно грозный Нептун, боцман Лелека обошел катер, заглянул во все закоулки, бросая на ходу суровые замечания, и юному капитану ничего не оставалось, как только браво прикладывать руку к козырьку и, заговорщицки пересмеиваясь через голову боцмана со своей командой, каждый раз заверять старика:

— Будет учтено. Будет сделано. Есть!

— Ты меньше естькай, а больше службу свою блюди, — сказал в заключение боцман. — Не понравилась мне твоя сегодняшняя философия, особенно эта затея с Желтой косой… Мыслимо ли? На таком катере за дрофами идти!..

— Так не пошел же!

— А мог бы и пойти!.. Смотри, капитан! Моряк ты стоящий, по морю ходишь уверенно, но должен тебя со всей серьезностью предостеречь: не свихнись! Опоганить судно моего имени, превратить его в какую-то браконьерскую посудину я не позволю никому, понял?

— Что вы, Емельян Прохорович! Мы ж сами заинтересованы, чтоб марку держать…

— Марку, марку, — недовольно перебил капитана боцман. — Ты всю свою жизнь держи на высоте, не одну только марку. Я в твои годы, парень, уже всей душой народу служил… Не про баловство да развлечения думал, а интервентов громил, аж перья от них летели!..