Обрывок реки - Геннадий Самойлович Гор Страница 47

Смеясь своему желанию, Михаил уснул. Его разбудил сердитый голос. На берегу стоял Хохотун и ругал реку на всех местных языках.

– Напрасно, – сказал Михаил. – Она вас кормит – неблагодарный.

У камня, ему почудилось, чернело что-то. Он подошел. Это была его котомка – как яйцо в кипятке. Вот так так.

Афанасий Васильевич бросился со всех ног. В котомке оказался котелок – славный! Они давно мечтали о чае. Вскипятив воду, они пили, отходили под куст и снова пили. Афанасий Васильевич кипятил десятый раз. Михаил был сыт. Подойдя к реке, он опрокинул кипяток в воду. Река метнулась и, точно от боли, взвыла.

– Стой! Ты ошпарил ее! – крикнул Афанасий Васильевич.

Михаил отскочил.

– Как, и вы тоже?

– Я шутя.

Вместе с котелком к Афанасию Васильевичу вернулся и дар слова.

– Моя жена… – начал он и остановился, подыскивая слово. – Шлюха. Нет, этого мало. Говорили, она убежала oт зеркала, не от меня. – Афанасий Васильевич откровенничал. – Каждый жест, каждое ее движение повторило это зеркало – неповторимое. Оно отразило нашу совместную брачную жизнь.

И он рассказал несколько историй, скучных и пошлых. Все его профессии революция растоптала. Хоть бы оставила одну.

Афанасий Васильевич поднял глаза на Михаила. Мальчишка – он, должно быть, не понял, даже не посмеялся. Дурак! Дурак! В его время он уже имел публичный дом. Михаил отодвинулся. На камне он стоял, этот Афанасий Васильевич, у самого улова. Ногой взять бы и спихнуть его, чтобы не было. Михаил отошел, чтоб не столкнуть. Пусть ходит себе человек головой к небу, ест, пьет.

Всё рыба и рыба да черемша, не Михаилу удалось убедить Афанасия Васильевича, а надоела ему рыба да черемша.

Попробовали они – пошли.

Шли и, казалось, не двигались. Через камни переползали. День – верста.

Как-то Афанасий Васильевич догнал Михаила – сияющий. В руках у него билась куропатка. У нее была сломана нога и перебито крыло.

– Камнем, – похвастался он. – Как Адам. Но у Адама была Ева. А мне бог послал юношу строптивого, как лишай.

Теперь Афанасий Васильевич не стеснялся. Он жаловался на власть, которая ради каких-то орочей послала его в лес – погибать. Но и белых он не хвалил. Семеновец увез у него жену, каппелевцы – масло. Он не стеснялся, потому что знал: зверь, волк или медведь какой-нибудь все равно их сломит. Даже от выдры и то не отбиться бритвой.

И, раскрыв бритву, он ловко перерезал горло куропатке. Она билась и взмахивала крыльями в траве.

Прошел месяц, им показалось, что прошло три. Они не считали дней, а считали версты. Семьдесят верст они прошли там, где не проскочила бы и козуля. Им везло. Они не встретили ни медведя, ни изюбря. Даже тихий олень мог забодать их безнаказанно, белка даже могла кинуть в них орехом, добродушная птица ударить крылом, клюнуть в спящие глаза.

Как-то Михаил попросил у Афанасия Васильевича зеркало. Он не узнал себя. Чужое черное лицо смотрело на него. Он подмигнул, и оно улыбнулось ему в ответ.

Афанасий Васильевич даже перестал бриться. Иногда он доставал вещи и раскладывал их вокруг себя. Он возле них как бы грелся, вспоминал город и дом. Скалы остались позади. Он мрачнел, казалось, он страшился, что они дойдут. Чего-то он боялся, быть может, своих неосторожных слов. С ним случилось что-то. Он вскрикивал и ложился лицом в траву. Вскакивал и бежал, нелепо размахивая руками. Что-то домашнее было в его беге, что-то птичье, точно не человек это бежал, а курица, домашняя птица. Хотел ли он убежать, бросить Михаила, или шутил.

По-видимому, он начал сходить с ума.

– Я вот что, – сказал он как-то. – У меня не все дома. Со мной это случалось.

Глаза его не мигали.

– Бывает, – сказал Михаил и удивился спокойствию своего голоса.

– Не веришь? На, смотри.

Афанасий Васильевич приблизил лицо и показал щеку. Там бился мускул.

– Не веришь?

– Нет, отчего же. Но я не забыл еще Базара Сахарова. Он «артист». Но умнее. Это ваши слова?

– Моя вторая фамилия Незнаев. Я ничего не знаю. Я ничего не помню.

Афанасий Васильевич посматривал. Его маленькие ножки были поджаты. Мускул больше не бился на лице.

– Повторяетесь, – сказал сухо Михаил и зевнул.

В эту ночь он спал хорошо и видел город во сне и свое недавнее, школу. Учитель географии, Константин Гаврилович, вызвал его к доске, и он отвечал с оживлением. Вдруг картина изменилась. Он дрался с кадетом Новиковым. Но как Новиков мог попасть к ним в школу? «Руби капусту!» – услышал он. В школе его дразнили капустой. Он проснулся. Возле него стоял Афанасий Васильевич.

– Руби капусту!

Он кричал. Бритва блестела у него в руках. Михаил удивился не Афанасию Васильевичу – словам его. Откуда же он мог знать, как его дразнили в школе?

Опершись на руку, Михаил приподнялся, приподнял Афанасия Васильевича и ударил его ногой изо всех сил. Афанасий Васильевич исчез. Что-то тяжелое упало в воду. Михаил услышал крик. Афанасий Васильевич тонул и звал на помощь. Как это его угораздило? Удар был не так уж силен, до воды было далеко.

Михаил помог ему выбраться. Бритва утонула. Афанасий Васильевич дрожал. Вода текла с него. Он сам собрал сучья и развел костер. Потом, сложив руки на груди, как ребенок, он уснул.

На другой день они встретили старуху бурятку – первого человека. Она пасла коров – первых коров. Сначала они подумали, что это мужчина. Старуха сидела верхом на быке и курила трубку.

– Бабушка! – крикнул Михаил.

Она испугалась его дикого голоса, странного вида. Бык, помахивая хвостом, быстро побежал под ней. Коровы, повернув голову, смотрели на них изумленно.

– Бабушка! Бабушка! Ты куда?

Михаил догнал быка. Он протянул руки к старухе. Она смотрела на него теперь без испуга и улыбалась. Возле узких глаз ее собрались морщинки. Осторожно он снял ее, как мать, обнял. Он смотрел на нее: какая спина у нее человеческая, знакомая, какие старые у нее руки, понимающие глаза. И пахло от нее юртой и арцой – кислым молоком.

– Бабушка! Бабушка! – повторил он, не находя слова. – Значит, недалеко улус, люди.

Она не понимала.

Подошел Афанасий Васильевич, важный, и заговорил. Он шел с ней рядом и говорил. Впервые Михаил ему позавидовал. Все приготовленные его слова