Сергей Снегов - Река прокладывает русло Страница 48

— Заказ изменен. Разве вы об этом не слыхали? Нет, Александр Ипполитович, лучше не драться, мы ведь одно общее дело делаем.

— Испытывайте вашу конструкцию, — повторил Галан. — Пусть все сравнивают, я не боюсь честного соревнования. Хотя, по-моему, Александр Яковлевич, модель ваша ни к чему: изобретение это мое, зачем вам лезть в чужую работу со своими усовершенствованиями?

Так откровенно Галан еще не говорил с Лесковым. Губы Галана приветливо улыбались, слова были хмуры и злы. И через полчаса, возвращаясь в лабораторию, Лесков сам говорил себе почти это же. Каждый вправе бросить ему в лицо, что он примазывается к чужому изобретению, чуть ли не крадет чужую мысль. Новый регулятор Галана вполне работоспособен. Зачем же предлагать еще одну модель? В этом наверняка увидят конкуренцию, а не здоровое соревнование. Лучший способ не пачкаться — от грязи подальше.

Но потом Лескова охватил гнев. Как это по-обывательски — не пачкаться, отступить! Тут не личная заинтересованность Лескова или Галана, а нужды великого дела — автоматизации производства. Любое улучшение важно — не для одного их дела, для десятков заводов Советского Союза, для тысяч людей. Уверен ли он, что их лабораторная конструкция лучше старой галановской и новой его модели? Уверен, конечно! Так в чем же дело? Семафор на дорогах техники открывается только лучшему — таков закон развития. Соревнование будет честным, от начала до конца честным.

В этот же день Галан, прогуливаясь по цеху, встретил Закатова. Они соблюдали внешние формы дружеского общения, особенно Галан, Закатов временами срывался. Сейчас он возился со своим пескомером, измерявшим, сколько руды возвращается в мельницу на доизмельчение. Галан присел около него на корточки.

— Непостоянство показаний? — поинтересовался он, кивая головой на прибор.

— Непостоянство, — неохотно подтвердил Закатов. — И, главное, не могу найти причины.

Галан в электротехнике разбирался хуже, чем Закатов, но ему со стороны многое было виднее. Он подал несколько советов, и Закатов внимательно выслушал их; там, где он не находил конкуренции своим личным работам, Галан был объективен и охотно делился знаниями. Он даже любил помогать другим.

— Нет, это не то, — мрачно сказал Закатов. — Кусочек пермаллоя мне нужен. А где его возьмешь? Все склады облазил — ни грамма.

— А супермаллой подойдет? — спросил Галан.

— Да это же еще лучше! — закричал Закатов. Он с надеждой и волнением смотрел на Галана. — Слушай, Александр Ипполитович, ты серьезно? Мне немного — двести граммов. Очень прошу, дай!

Галан сказал великодушно:

— Без единого звука дал бы, если бы имел. Но нету. Зато знаю, где можно достать. У Шишкина полка забита супермаллоем, он сам мне признался. Только условие: пойдете к нему, на меня не ссылаться.

Закатов потускнел.

— У Шишкина выбьешь! — сказал он с досадой. — Сам уйдешь с шишками.

Галан хитро посмотрел на него.

— А ты Лескова пошли. Паренек пробойный. Сразу за горло хватает.

Говорил он это совершенно искренне. Он уже раздумывал, чем бы еще помочь Закатову. Надо было, чтоб Закатов с головой погрузился в разработку своих новых приборов. Только в этом случае он не полезет в драку, когда станут порочить его электрические плотномеры: не до них будет. Ему, Галану, хватит борьбы с одним Лесковым. Баба с воза — кобыле легче.

7

Юлия последовательностью не отличалась — она то хвалила, то ругала Черный Бор и каждый раз одинаково горячо. Лесков понимал, что в противоречиях этих виноват не столько город, сколько он сам. Когда Юлия думала о том, что пробудет с братом еще долго, недели две, все ей в Черном Бору нравилось. А вспоминая, что рано или поздно придется расстаться, и уже надолго, может быть, на года, Юлия падала духом, и мир представал перед ней в черном свете. Лесков был растроган и озадачен. Он знал, что сестра любит его много больше, чем он того заслуживает, сейчас эта любовь только сильнее проявилась у Юлии: ее страшило расставание. Тогда, в Ленинграде, он убеждал ее, что в Черном Бору надолго не застрянет — ну, месяца на три-четыре, не больше, пока не наладит дело и не передаст опыт. Теперь она сама видела, что он скоро отсюда не выберется: его захватывала работа, у него появились какие-то привязанности — девушки на фабрике.

Лесков сказал Юлии с досадой:

— Не понимаю, Юлька, чего ты хочешь?; Не могу же я бросить самовольно Черный Бор только потому, что тебе хочется видеть меня около себя.

Она призналась:

— Знаю, что не можешь. Но и я не могу не огорчаться, пойми меня.

Лесков пожимал плечами. Он предпочитал отмалчиваться сколько было возможно. С некоторых пор ему стал помогать в этом Павлов. Хмурый металлург не вынес одиночества и снова появился в комнате Лескова. Он опять завладел своим старым стулом в углу. Лесков обрадовался его появлению, а Павлов сразу оживился и упрекнул себя, что несколько дней не приходил. Юлия тоже была очень приветлива с Павловым. Она даже старалась ему понравиться — по-своему, сдержанно и застенчиво. Но Павлов не заметил этого. Юлия по-прежнему оставалась для него помехой в его отношениях с приятелем. Её заботливость угнетала его, он садился к столу с неохотой, его обязательное «спасибо» после чаепития звучало почти неприязненно. Юлия вскоре сообразила, что ее присутствие тяготит Павлова. Она пыталась сделать себя неслышной и невидной: мало было людей так хорошо умевших быть незаметными, как она, но и у нее это плохо получалось в тесной комнатке. И огорчения своего она не сумела скрыть.

— Странный он, твой Павлов, — пожаловалась Юлия брату. — Кажется, я ничего плохого ему не сделала; почему же он так враждебно смотрит на меня?

Лесков старался выгородить приятеля:

— Глупости, Юлька, — «враждебно»! На стену или на стол он смотрит еще враждебней. Такой уж он человек.

Она кивнула головой.

— Именно, Санечка, такой человек, для которого что я, что стена — все едино. Стена даже приятнее.

Она поспешно добавила, чтобы брат не очень расстроился:

— Я не в претензии! Я ведь сама знаю, что нудная. Не удивительно, если мое присутствие ему скучно и тягостно.

Лесков догадывался, что печалит сестру. Он сразу заметил, как она старалась понравиться Павлову. И его больше, чем ее, огорчило, когда Павлов не откликнулся на эти робкие попытки. Лескову искренне казалось, что все мужчины слепы: только на таких женщин, как его сестра — умных, добрых и ласковых, — и следовало обращать внимание. О себе он знал твердо: повстречайся ему девушка, похожая на Юлию, он влюбился бы в нее без памяти.

Холодность Павлова к Юлии сказалась и на отношении Лескова к своему замкнутому приятелю. Лесков сердился, хотя и не смел этого показать. Внешне это проявлялось лишь в том, что они с Павловым молчали больше обычного. Но Павлов ничего не имел против молчания.

Лесков сказал, горячо обнимая сестру:

— Не смей даже думать так, Юлька! Ты чудная, а не нудная. Мало ли какие дураки существуют на свете, так на всех и огорчения не хватит, если из-за каждого вздора огорчаться. И если по правде, так это мы с ним нудные: только о своих делах и говорим.

Но Юлия не утешилась. Она тихонько высвободилась из рук брата. Она была огорчена больше, чем хотела показать. «Совсем я раскисла!» — подумала она о себе сердито. Неприятный разговор с братом оставил в ее душе черный осадок. В следующий приход Павлова она вместо того, чтобы сразу приняться за хлопоты у стола, небрежно спросила:

— Чаю не хотите?

Он поспешно ответил, обрадованный, что его не тянут немедленно к столу:

— Нет, нет, Юлия Яковлевна, совсем не хочу.

Тогда Юлия отомстила ему, отвернувшись от него и брата. Они тихо беседовали, а она занялась разбором привезенных в Черный Бор рабочих записей. Она разложила на столе тетради, достала цветные карандаши, миллиметровую бумагу.

Павлов рассказывал Лескову о своих неудачах. В последнее время неудачи стали у него правилом. У них в проектном отделе выдали новое задание на расширение одного из небольших цехов на кобальтовом заводе — нужно к старым печам подстраивать еще одну. Павлов пытался предложить взамен печей автоклавы, чтобы обрабатывать сырье газом или кислотой, но его высмеяли на техническом совете. Он считает так: металлурги попросту помешаны на своих высоких температурах, ни о чем другом они и слушать не хотят — одержимый народ.

— Все мы одержимы, — равнодушно сказал Лесков. — Консерваторы в технике в этом отношении мало отличаются от революционеров, страсти у всех хватает. Людей нужно различать не по страстности, а по целям, которые они себе ставят, тогда и станет ясно, кто впереди, а кто в хвосте. Как ты этого не понимаешь?

Недавно они, сами не заметив, как это произошло, стали говорить друг другу «ты».