Николай Глебов - Ночная радуга Страница 48

Только отчего-то грибники сердиты на них. Поглядишь: сшибли пинком, раскрошили, раздавили. А ведь природа дарит нам красоту. Полюбуйтесь, в одном мухоморьем роду всякие: гриб зонтиком, гриб тарелочкой, грибочек с кулачок, другой... с наперсток. Он только что вышел из земли, а шапочка уже по моде: красная и в белых крапинках. Красавцы!

Над мухоморами толкутся мошки и мухи, должно быть, грибы эти на службе у леса. Да и о пользе их кое-что известно. Например, сороки и лоси лечатся мухоморами.

ГОСТЬЯ

В темные окна, обращенные в сад, всю ночь стучалась осень. С рассветом я увидел, как черемуха устало кланялась на ветру и бросала пригоршни листьев. Они ударялись о стекла жесткими черешками, как птицы клювами, или мягко, вскользь, будто оранжевыми крылами.

Я раскрыл окно. На подоконник, на стол и на пол сыпались пахнущие свежестью осенние листья. Я радовался, звал их, распахнув вое окна в сад. И торопился: расставлял мольберт, готовил краски, чтобы написать желанную гостью — золотую осень!

ЩЕДРЫЕ БЕРЕЗЫ

Крылатое семечко посеялось под старыми березами.

Из семечка подался росток, опушенный мягкими иголочками. От него пошли веточки-боковинки. Год от года их больше, иголки жестче — растет елочка.

Родилась она под березами и растет в тени. Ели всегда прячутся в тень. А березы приняли елочку в дочери и водят над ней хороводы. Весной напевные, летом шумные и веселые, а осенью грустные.

Осенью березы прощаются с летом и в ненастье тихо шепчутся о чем-то, грустят об ушедшем лете. Да словно сговорившись, разом осыпают елочку золотой листвой. Сполна одаривают приемную дочь старые березы. Так расщедрятся, что сами-то в зиму остаются раздетые.

ЗАРЯНКА

Моросит дождик, а я брожу по лесу в поисках осенних грибочков. Заглядываю под сосенку и вижу там птичку. У нее желтая грудка и черно-смородиновые крупные глаза.

— А-а, зарянка! — обрадовался я встрече с птичкой, которая будит нас на ранней зорьке. — Ты почему же не улетела со всеми вместе на юг?

Птичка с настороженным любопытством смотрела на меня.

— Здравствуй, что ли!

Зарянка упорхнула. И началось: то она исчезнет, то опять объявится. Будто ведала, под какой сосенкой я буду искать грибы: заглянешь — она уже там. Сидит, а вокруг нее, как жемчужины, крупные капли на иголках.

Мне все казалось: зарянка ждет чего-то.

— Ну, что тебе? — спросил я.

Она нахохлила мокрые перышки, отряхнулась и порхнула на землю.

В жухлой траве пламенели ягоды костяники. Зарянка вытянулась, достала клювом костяничинку, ловко вынула ее из зеленой оправы и, раскланявшись, посмотрела на меня. Возможно, перед отлетом на юг зарянка приглашала меня на прощальный обед, а я не догадался.

ПОДСОЛНУШЕК

Давно опустели грядки в огороде. Лишь один подсолнушек ярко цвел в дальнем углу. Осень сердитая дождем хлещет, ветром толкает взашей, а подсолнушек стоит себе, покачивается. Будто его спрашивают: «Припоздал, брат?» И подсолнушек кивает в ответ: «Припоздал малость, припоздал...»

Покружил воробей над ним, но поживиться нечем — и камушком на грядку.

Мокнет под дождем подсолнушек, треплет его ветер, а он словно яркое солнышко: далеко видно его под низким пасмурным небом.

«Ничего, что припоздал», — думают люди. «Ничего», — кивает подсолнушек и сияет наперекор осени.

ДЕСАНТ

В дремотной тишине леса скрипнула осина. И потекли сверху снежные струйки. Это неспроста: в чащу пробирался ветер — начиналась метель.

С высоких елей повалились комья, увлекая за собой пласты снега. Ели взмахнули ветвями и, почудилось, заголосили: «Ах, батюшки, как мы раздетые зимова-а-ать бу-у-де-е-ем!»

Над полем уже кружили снежные вихри. Ветер срывал семена с черных лип и уносил их.

Семена липы — два-три орешка, прикрепленные к сухим листикам. Они вертятся, как пропеллер, и несут семена. Тысячи вертолетиков кружились в воздухе. Одни улетали вдаль, теряясь в снежной пелене, другие падали близко — воздушный десант опускался на поле...

Лишь немногие семена прорастут, но липы из года в год посылают семена-десанты.

НИНА ЦУПРИК

«ДЕТСКИЙ САД»

Эта, пока единственная в мире, цирковая группа появилась недавно и теперь разъезжает по городам нашей страны.

— Татьяна Великая с группой животных Беловежской пущи! — объявляет каждый раз ведущий.

Под бурный марш на манеж, словно на крыльях, вылетают три великолепных чуда — три благородных оленя. Горделиво откинув рога, они мчатся по манежу, легко и грациозно перепрыгивая через препятствия. Мелькают тонкие, словно точеные, ноги, светлые пятна-зеркальца на задках.

Маленькой кажется рядом с этими животными молодая белокурая дрессировщица с громкой фамилией Великая.

Впереди несется крупный олень Степа. Это он задает тон всей программе. Хорошее у Степы настроение, — значит и черные кабаны, и еноты, и лисы будут на манеже веселыми и их выступление порадует зрителей.

— Степа — наша гордость, наш «прима», наш любимец, — говорит дрессировщица, угощая его кусочками яблока, морковки. Другие олени — Белый и Вежа — едят из кормушек, а Степа только из ладошек, из человеческих рук.

Почему же он такой особенный? Чтобы ответить на этот вопрос, надо поведать довольно сложную Степину биографию...

...Однажды теплым майским днем в деревню из леса прибежал крошечный олененок. Вернее, не прибежал, а приплелся, еле перебирая тоненькими, как карандашики, ножками. Он то и дело падал, зарывался острой мордочкой в пыль и траву. С трудом поднимался и снова шел, шатаясь из стороны в сторону. Наконец, упал и больше не смог подняться. Силенок не осталось.

Тут-то, недалеко от школы, и нашли его ребята, мальчики и девочки. У них начинались каникулы, и настроение было самое отличное.

Окружили ребятишки малыша, принялись рассматривать.

— Ой, какой маленький! А уши как у зайчика.

— Его мухи заели и слепни...

Из-за мух олененок даже смотреть не мог. Глаза слиплись, веки распухли. Темно-коричневая со светлыми пятнышками мятая шерсть казалась грязной, неопрятной. А худой! Одни косточки под пятнистой шкуркой. Ростом с ягненка, только ножки длинные с крошечными черными копытцами.

Ребята галдели, кричали вокруг олененка. Принялись его гладить, переворачивать, вытаскивать клещуков. А их на малыше было видимо-невидимо! Забились в густую шерсть, впились в кожу и тянули последние силы из ослабевшего тельца.

А он лежал, безучастный ко всему, вроде доживал последние минутки. Но когда девочки начали гладить его острую мордочку, начал тыкаться в руки, в пальцы.

— Да он голодный! Молока ему надо...

Мигом появились бутылки с молоком и резиновыми сосками, взятые «на прокат» у младших братишек и сестренок. Разве жалко, раз такой случай!

Олененок с жадностью хватал соску, но сосать не мог. Не получалось. Молоко текло по мордочке, по шее, а в рот почти не попадало. Стали молоко лить из ложечки — олененок чуть не захлебнулся. Бился, бился малыш и наконец закричал так жалобно, словно маленький ребенок заплакал.

Закуксились и девчонки: жалко малыша.

— Пошли к егерю. Иван Кузьмич научит его есть, — предложил кто-то из старших ребят.

— Ага. У него лосенок живет и зайчик.

— Пошли...

Подхватили еле живого олененка на руки и всей ватагой двинулись на другой конец деревни.

Иван Кузьмич не удивился посетителям. Такая уж у него служба — со всякой нуждой к нему идут, если помощь требуется. Зверья у него на излечении перебывало, — не счесть! На то он и егерь, хозяин леса. А лес вокруг деревни не простой: непроходимая Беловежская пуща, знаменитый на весь мир заповедник.

Глянул Иван Кузьмич на олененка — и сразу все понял.

— Есть, говорите, не умеет? Да он и не научится. Уродцем олененок родился. Видите, какая длинная верхняя губа? Прикус-то у него неправильный. Эх ты, бедолага! Ничего, сейчас накормим...

Тут только ребята рассмотрели, что у олененка верхняя губа козырьком нависла над нижней. От этого не смыкались губы и соску прихватывать нечем.

— Будем спасать. Помочь надо зверьку, — приговаривал егерь таким добродушным голосом, словно он всю жизнь только тем и занимался, что возился с малышами. Он ловко подхватил олененка на руки, наклонил слегка его голову и сбоку в рот сунул соску. Олененок было задрыгался, забился в руках у егеря. Но тот осторожно подогнул в коленях его ножки и крепко, прижал зверенка к себе.

— Не петушись, ешь давай. Первое это дело сейчас для тебя.