Борис Бондаренко - Пирамида Страница 5

Я все-таки не поверил ему — уж очень он старался убедить меня в том, что он уже встал. Ольф знал, что я не отстану от него, пока он не будет стоять на ногах, и стал покорно слезать с дивана. Я подозрительно посмотрел на него — Ольф заискивающе ухмыльнулся мне и затянулся сигаретой. Тут же один его глаз стал закрываться, но другим он продолжал усиленно смотреть на меня, покачиваясь взад и вперед.

Я сказал:

— Старый тампон убрать, новый поставить.

— Что? — удивленно спросил Ольф, широко раскрыв оба глаза.

Если бы я сказал ему, что уже половина девятого и мы опаздываем, Ольф согласно кивнул бы и тут же снова заснул. Только такими нелепостями и можно было заставить его мыслить.

И я увидел, что Ольф уже и в самом деле не спит, потому что он спросил совершенно нормальным человеческим голосом:

— Сколько?

— Половина.

— А… — с сожалением сказал Ольф. — Вас понял.

Я пошел умываться и мысленно стал просматривать сегодняшнее расписание. Практикум до трех. Если постараться, можно выгадать час-полтора, задачка не очень сложная. В пять — спецсеминар на кафедре. Перед этим придется еще кое-что просмотреть в читалке. Час? Пожалуй, маловато. Значит, все-таки до трех… Потом… А впрочем, к чему загадывать, все равно будет что-то непредвиденное. Вот только непредвиденных денег ждать не приходится. Денег было всего рубль с мелочью, а до пенсии еще целых три дня. Придется у, кого-то занять… Легко сказать — у кого-то. У кого сейчас могут быть деньги?

— Слушай, — спросил я Ольфа, — как твои финансы?

Ольф пошарил в карманах, вытащил металлический рубль и подбросил его на ладони.

— И это все?

— Увы и ах.

Мы не стали завтракать — времени уже не было — и бодро помчались на факультет.

Задача мне попалась не очень сложная и неинтересная, но надо было сделать много измерений и потом обработать их, и я старался сделать все как можно быстрее, чтобы выгадать хоть немного времени.

Я положил пластинку со спектром под микроскоп, механически делал измерения и выписывал колонки цифр. И вдруг мне стало противно. Господи, кому все это нужно? Шесть часов кропотливой и утомительной работы — и все только для того, чтобы получить формулу, которая приводится в десятках учебников. Я положил ручку и уставился на цифры. В самом деле, зачем это нужно? Чтобы получить отметку? Охотнее всего я отправился бы в библиотеку и засел за свою работу. Просто плюнуть на все и уйти. До сессии как-нибудь выкручусь. Не в первый раз… Но жаль было напрасно потерянных двух часов. Да и не так-то просто будет потом сделать сразу столько задач…

И я решил довести ее до конца и опять нагнулся над микроскопом. Но меня хватило только на полчаса. Я просто не мог этим заниматься. Все равно это не имело никакого смысла…

Я посмотрел на Алину, дежурившую в лаборатории. Можно было рискнуть. Показать ей эти цифры, а потом списать у кого-нибудь остальное. И я решил, что так и сделаю. Я всегда носил с собой бумаги с выкладками и теперь вытащил их и стал думать о своей работе. Только спокойнее, приказал я себе. Попробуем еще раз. С самого начала. Я стал перебирать в уме все, что мы сделали за два с половиной года, разыскал самые первые записи и начал восстанавливать в памяти, как это было.

…На работу Икобуки по теории бета-распада я наткнулся случайно, готовясь сдавать странички по английскому. Когда я в первый раз просмотрел ее, то многого просто не понял, но она показалась мне очень интересной, и я опять прочел ее, тщательно разбирая каждую формулу. На это ушло две недели. А непонятного оказалось еще больше, и я уже хотел бросить эту статью, но потом опять вернулся к ней, и даже не ко всей работе, а только к одному уравнению, которое почему-то привлекло мое внимание. Почему именно оно? Ни тогда, ни после я не мог объяснить себе этого. Уравнение было довольно сложным, раздражало своей громоздкостью и неясностью, многочисленными ограничениями и допущениями, сделанными при выводе его. К тому же видно было, что многие существенные предположения и промежуточные выкладки опущены, и приходилось только догадываться, каким путем Икобуки пришел к окончательному результату.

Я выписал уравнение на отдельном листке и рядом — все предположения и допущения, все эти «исходя из…», «согласно…», «следуя…», всегда носил листок с собой и день за днем обдумывал уравнение, постепенно восстанавливая детали этой работы. И наконец как будто все стало ясно, и оказалось, что уравнение верно. Верно! Когда я увидел это, то почувствовал разочарование и облегчение… Наконец-то загадка перестала быть загадкой и можно заняться чем-то другим.

Я разорвал вконец истрепавшийся листок с уравнением, а выкладки засунул куда-то в стол. А уже через два дня аккуратно переписал уравнение, разыскал выкладки и все снова тщательно проверил. И опять все сошлось, но теперь я почему-то был уверен: здесь что-то неладно. И я опять засел за книги и узнал о бета-распаде, кажется, все, что можно было, разыскал еще две статьи Икобуки, но это были уже совсем другие работы. И вообще казалось, та статья прошла незамеченной, и никто из физиков не ссылался на нее и не упоминал в своих работах.

Я сидел в читальном зале, и когда понял, в чем дело, ясно видно было, что никакой ошибки в моих расчетах нет, — у меня закружилась голова и тошнота подкатила к горлу. Я собрал свои бумаги, пошел в общежитие, увидел Ольфа и сказал ему:

— Зови Витьку.

— Нашел? — догадался Ольф.

Я кивнул, и Ольф ничего не стал больше спрашивать и пошел за Витькой. Когда они пришли, я стал рассказывать. И сейчас я вспомнил, что говорил им тогда. Я показывал вот эти самые листки, а они проверяли меня и ставили на полях вопросительные знаки, и я подробно объяснял им, в чем тут дело. А дело было в том, что в одном месте при выводе своего уравнения Икобуки неявно опирался на гипотезу Майораны. По этой гипотезе нейтрино, образующиеся при позитронном бета-распаде, и антинейтрино, образующиеся при электронном бета-распаде, не должны отличаться друг от друга. Сам Икобуки даже не упоминал о гипотезе Майораны, потому что его работа совсем не касалась нейтрино, и лишь в одном из промежуточных уравнений он использовал факт мнимой тождественности нейтрино и антинейтрино. Мнимой — потому что эта нетождественность была установлена уже после того, как Икобуки опубликовал свою работу, и он, конечно, не мог учесть этого.

Нейтрино и антинейтрино отличаются только спиральностью, это, в общем-то, было не так уж много, но мы решили тогда как следует заняться этой неточностью и попытаться выяснить, как она скажется на окончательном результате. Если бы такая проблема встала перед нами год или два спустя, мы бы сразу поняли, что заниматься этим безнадежно, — опыт подсказал бы нам, что нейтринная нетождественность не внесет существенной поправки в окончательный результат. Но тогда нам и в голову не пришло усомниться в необходимости такой проверки, и мы рьяно взялись за работу.

Это была уже настоящая физика, а не те школярские упражнения, которыми мы занимались раньше. Мы забросили все занятия и сидели только над этим уравнением, спотыкаясь на каждом шагу, поминутно обращаясь к книгам и справочникам. Только через два месяца мы увидели, что проработали впустую. Это здорово обескуражило нас. Мы изрядно приуныли тогда, но скоро Ольф обнаружил одну вещь, которую мы не заметили в пылу работы: Икобуки использовал не только гипотезу Майораны, но и одно из следствий ее, которое неизбежно приводило к довольно-таки существенным результатам, — при некоторых условиях, не противоречащих предпосылкам Икобуки, должен нарушаться закон сохранения комбинированной четности. Это опять-таки не было ошибкой Икобуки — гипотеза о сохранении комбинированной четности была выдвинута Ли, Янгом и Ландау в пятьдесят седьмом году, а свою статью Икобуки опубликовал в пятьдесят пятом.

Мы опять взялись за работу, пока снова не зашли в тупик.

И сейчас я внимательно проверял все выкладки и опять ничего не мог найти… Все было правильно.

Было в этом что-то загадочное, почти мистическое. Ведь уравнение Икобуки послужило нам только толчком, мы давно уже отошли от всего, что было в его работе, наши результаты не имели ничего общего с его результатами, и вдруг выяснилось, что и наши уравнения тоже противоречат закону сохранения комбинированной четности! Было над чем задуматься…

Я невольно улыбнулся, наткнувшись на два четверостишия, и вспомнил, как они были написаны. Было это в те дни, когда мы бились над очередной загадкой и у нас ничего не получалось, мы сидели злые как бобики и огрызались друг на друга. И однажды Ольфа как будто осенило. Он схватил лист бумаги, сел на диван и стал быстро что-то писать. Мы с Витькой вытянули шеи и с надеждой уставились на него. Вид у Ольфа был страшно довольный, и мы подумали, что ему наконец-то удалось найти какое-то решение. Ольф кончил писать и стал перечитывать. Лицо его прямо-таки лоснилось от удовольствия.