Борис Пармузин - До особого распоряжения Страница 5

- Как? - спросил Камил.

Турок осмотрел подростка.

- Вот, например, вы. Берите бумагу. - Он вырвал из своей тетради листок и протянул его вместе с

карандашом: - Берите и пишите. Вам нужны: дрова, хлеб, учебники, тетради.

- Правильно! А кто даст?

- Должна дать новая власть, - твердо сказал турок. - Если она не в силах... - Он не закончил фразы и

обратился к Камилу: - Пишите. Вам не нужны австрийские и русские преподаватели. Это чужие люди.

Здесь должны работать мусульмане.

Камил не успевал записывать, только мотал головой, обещая запомнить.

Турок почувствовал, что зашел чересчур далеко в серьезном разговоре с этими голодными ребятами.

Он внимательно осмотрел сероватые скуластые лица и ушел, твердо, спокойно, не оборачиваясь.

На обед, как обычно, была миска теплого супа. Удивительно быстро остывал суп, жиденький, с

редкими рисинками, с бледными пятнами жира. Кусочек хлеба был липкий, сырой. Следы от него

оставались на пальцах.

После обеда Рустам недовольно проворчал:

- Зачем ты связался с этим?

Он имел в виду офицера и бумажку, на которой Камил нацарапал несколько слов.

Камил только пожал плечами.

Ночью ребята вздрагивали, просыпались от выстрелов. Недалеко от интерната, по Абрамовскому

бульвару, проносились кавалеристы. Этот торопливый цокот и гулкие выстрелы напоминали о кишлаке.

Перед рассветом снились убитые, мутные, заискивающие глаза Джумабая и пожар.

Огромное пламя упорно лезло на Айкар. Синеватые полоски снега таяли, и вот уже горная речка

клокотала по кривой улочке кишлака.

Пожар снился часто.

Комиссия обходила интернат. Ей нравилось здание, восхищал сам факт, что в помещении женской

гимназии сейчас учатся сироты и дети бедняков.

Особенно радовался кругленький, розовощекий представитель в очках. Очки ему мешали. Он то и

дело их поправлял, сдвигал к переносице, чтобы лучше рассмотреть вещи, оставшиеся от благородных

девиц, вытаскивал из книжного шкафа толстые книги в золоченых переплетах, перелистывал, искал

картинки. Приходил в восторг, рассматривая репродукции знаменитых картин. Потом, спохватившись,

строго осуждал:

- Ай-яй-яй... Голые женщины... К чему вы держите эту грязь, товарищ директор?

Директор никогда не заглядывал в книги. Его заботило то, как накормить огромную ватагу, одеть,

обуть. Это был измотавшийся, усталый человек безо всякого опыта и малейших способностей к

хозяйствованию. Его, как он говорил, «бросили» на интернат, а он мечтает вернуться на

железнодорожную станцию, к своим вагонам.

Директор развел руками, смущенно покашлял в кулак, пообещал немедленно вышвырнуть «дрянь»

или сжечь ее.

За спиной директора выстроились преподаватели. Турки стояли будто на смотру: руки по швам.

Только русский с веселым видом изучал комиссию, с трудом сдерживая себя, чтоб не вмешаться.

Когда турок взглянул на Камила, тот понял его по-своему, ловко вынырнул из молчаливой толпы ребят

и проскочил между взрослыми.

8

- Дяденька!

Услышав неожиданно детский голос, член комиссии вздрогнул, на лету подхватил падающие очки и

отдал тяжелый том директору.

- Что тебе, мальчик?

Рядом с массивной фигурой гостя Камил выглядел совсем маленьким и худым.

- У нас нет учебников, карандашей. У нас нет рубашек. У нас очень холодно.

- Так, так, - бормотал член комиссии.

Разгорячившись, Камил продолжал:

- У нас должны быть только мусульмане. Учителями.

- Так, так.

Камил сжимал в кулачке бумажку.

- Ну-ка, мальчик, подай сюда.

Камил нерешительно протянул скомканный листок.

- Кто тебя научил, мальчик?

Камил молчал.

- Вот вы кого воспитываете? - Гость нервно сложил бумажку пополам. - Ну хорошо. Еще поговорим об

этом.

Несколько дней Камил ходил по интернату героем. У турецкого преподавателя он стал любимчиком.

Рустам неодобрительно косился на друга. А Камил приносил от турка книги восточных поэтов. Стихи

читали запоем, заучивали наизусть. До глубокой ночи шептали удивительные строки.

А по Абрамовскому бульвару по-прежнему проносились всадники. Двадцать третий год в Самарканде

был тревожным.

Однажды Камил пришел поздно. Рустам ни о чем не спрашивал, ждал, когда заговорит друг.

- Был у эфенди, - коротко сообщил Камил.

Он быстро нырнул под жесткое серое одеяльце, свернулся калачиком и сделал вид, что заснул.

Ребята глубоко дышали во сне, кто-то вскрикивал. Опять, вероятно, Мавлян. Его отца сожгли басмачи.

До сих пор Мавлян вздрагивает при легком треске вспыхнувшей спички, с испугом глядит на мутные

мигающие лампы.

- Эфенди говорит, что я храбрый...

- Ну и что же?

- Он просил ночью разнести записки, письма.

- Почему ночью?

- Не знаю, - признался Камил.

- Почему именно ты?

- Он говорит, что я маленький. Удобно при женщинах в дом заходить.

- Ты хотя бы одну записку читал?

- Нет.

Камил долго вертелся в жесткой постели, думал о странном поручении эфенди.

В интернате жизнь немного улучшилась. Появились книги и тетради. Пришло несколько молодых

преподавателей. Они носили поблекшие красноармейские гимнастерки, пропитанные степным воздухом

и дымом.

Один из них особенно удивлял неистощимой энергией. Он постоянно задавал вопросы, взмахивал

руками, удивленно восклицал:

- Смотрите! Темнота!

Сам он был загорелым до черноты. Так и пристало к нему это слово. Воспитанники за глаза стали

звать его: Карим-Темнота.

Обняв за худенькие плечи какого-нибудь паренька, Карим-Темнота присаживался на подоконник и

рассказывал о большом мире. Не все еще понимали, что за выстрелы гремят по ночам, кого водят

конвоиры по Абрамовскому бульвару.

- Вы будете хозяевами земли. У вас будет хорошая работа, много хлеба.

Он рассказывал о Самарканде. Не о том ярком, воспетом древними поэтами. Совсем о другом городе,

камни которого пропитаны кровью.

Оказывается, бульвар назван в честь генерал-губернатора, который жестоко наказывал бедняков. По

его приказу здесь их били, расстреливали.

Он рассказывал о хозяевах хлопкоочистительных, винных заводов, сахарных складов. В интернате

сахар выдавали очень редко. Даже невозможно было вспомнить его вкус.

- Заводчик, хозяин склада - это большой бай.

Политграмота нового учителя была предельно ясной.

- В кишлаке один бай, здесь их были сотни. У всех нужно отнять имущество и разделить поровну.

Отдать, одним словом, народу. Тогда будет счастливая жизнь.

Карим-Темнота стал самым близким человеком для ребят. Увидев издалека помятую фуражку с

красной звездочкой, мальчишки бежали навстречу. Учитель всегда приходил с новостями. Это были

вести о победах Красной Армии, о поражении басмачей. Ребята теперь волновались за судьбу всей

страны.

9

Рустам даже сжал кулаки:

- Если ты не расскажешь, я это сделаю сам.

- А эфенди?

- Что эфенди? Это чужой человек! - закричал Рустам.

- Это хороший человек.

У Камила было несколько записок, которые он должен разнести по указанным адресам.

- Дай-ка прочту.

Камил колебался.

- Ты что?

Вытянув из кармана первую попавшуюся записку, Камил отдал ее другу.

Оглянувшись по сторонам, Рустам развернул и прочитал:

«Уважаемый Нурутдин. В святую пятницу мы вас ждем». Подписи не было.

- И это все?

- Наверное...

Другие записки были подобного же содержания.

- Все-таки нужно показать Кариму, - настаивал Рустам, держа записку в руках. - Ну, решай, Или я

пойду сам.

Камил молчал.

Карим-Темнота несколько раз прочитал лаконичные строки.

- Интересно...

Он достал из кармана гимнастерки потертый свернутый листок бумаги, отыскал чистое место. Потом

старательно не переписал, а перерисовал буквы.

- Нужно отнести бумажку по адресу. И все. Твое дело - выполнить поручение.

- А эфенди?

- Эфенди - хитрая штучка. Ему, конечно, говорить ничего не надо. Сможешь язык за зубами держать?

- Карим опустил фуражку до темных густых бровей. Глаза у него тревожные, злые. Таким редко видели

молодого учителя.

- Смогу.

- Ты пойми. Здесь, в старогородских кварталах, скрывается целая банда. Сидят, выжидают.

- Понимаю.

- Дослушай, - недовольно прервал Карим. - Спугнем банду, она найдет новое место. Снова будет