Владимир Монастырев - Рассказы о пластунах Страница 5

— Та зачем же воровать, товарищ старший лейтенант, просто зашел и взял трохи, — черные глаза у Недильки смеялись, маленький аккуратный рот растягивался в улыбку.

— Как вам не стыдно, — начал сердиться Давин, — ведь всех предупреждали — у местных жителей ничего не брать.

— А я ничего и не брал, только яблоки. Чего им будет… — кивнул Недилько головой в сторону сада.

— Да еще через забор, — перебил его Семен.

— Так через забор ближе… Да вы не думайте, товарищ старший лейтенант, что я много сорвал, это же не только себе, я и пластунам прихватил… Вот и вас могу угостить, — с невинной улыбкой Недилько достал из-за пазухи, большое яблоко и протянул его Давину. Семен вспыхнул, кобура с пистолетом переехала ему на живот,, он схватил ее и закинул на поясницу, потом, сжав кулаки, опустил руки по швам и гневно крикнул:

— Ах вы… стать смирно!

Недилько опустил руки, в левой он по-прежнему держал яблоко. Улыбка медленно сходила с его лица. От вежливого маленького комсорга, который никогда никому не приказывал, ни на кого не повышал голоса, он не ожидал такой строгости.

Семен Давин шагнул вперед, протянул руку к ремню пластуна и резким движением расстегнул его. Яблоки с частым стуком попадали на панель и раскатились в стороны.

— Приведите себя в порядок, — приказал Давин, отступив на шаг назад.

Недилько разжал левую руку, и еще одно яблоко со стуком упало ему под ноги. Застегнув бешмет и затянув, ремень, он снова застыл в положении «смирно».

— Можете идти, — козырнул ему комсорг.

Пластун с сожалением оглядел лежавшие в пыли яблоки, вздохнул, круто повернулся и зашагал вдоль улицы.

Семен Давин стоял, глядя ему вслед, и с трудом водворял кобуру на место.

Заместитель командира полка по политчасти майор Алемасов, узнав об этой истории с яблоками, сказал Давину:

— Правильно сделал. Только чего же сразу мне не доложил — наказать надо Недильку.

— Не надо его наказывать, — ответил Семен.

— Как это — не надо? Он завтра опять в чей-нибудь сад заберется.

— Не заберется.

— Почему это ты уверен?

— Уверен, — твердо сказал Давин.

— Ладно, проверю, — Алемасов строго посмотрел на комсорга, — если он чего нашкодит, с тебя спрошу.

Но проверять не пришлось: на другой день с ходу пластунский полк вступил в бой.

Давин за день успел побывать в двух батальонах. В конце дня он вместе с четвертой сотней ходил в атаку на гитлеровцев, державших окраину длинного мрачного села. Вместе со всеми он бежал на крутой бугор, размахивая пистолетом и что-то крича. Пустая кобура хлопала его по коленям, кубанка чудом держалась на затылке, открыв белый лоб с прилипшими к нему тонкими прядками каштановых волос.

Окраину села взяли, но мельница на бугре за селом, серая, линялая, с перебитым крылом, осталась у противника. Оттуда всю ночь били из пулемета и автоматов.

Семен немного вздремнул в мелком подвале с цементным перекрытием — такие тут стояли почти возле каждого дома — и ночью пошел дальше вместе с сотней. Мельницу брать не стали, обошли ее и к утру врезались в оборону гитлеровцев километра на полтора. Соседи поотстали, и сотня закрепилась на фольварке, заняв круговую оборону. В стенах сараев, обращенных на запад, пробили дыры, в доме с метровыми кирпичными стенами оборудовали под бойницы узкие, со стрельчатой вершиной окна.

— Вы тут неплохо устроились, — сказал Давин командиру сотни, худому нервному капитану со злыми прищуренными глазами.

— Куда уж лучше, — ответил капитан, — как в мышеловке.

Комсорг пропустил его слова мимо ушей.

— Я, пожалуй, пойду, — Давин потер ладонями помятое, заросшее щетиной лицо. — Надо бланки листовок-«молний» взять — у вас тут ни одного нет… Обстановку узнать.

— И куда же это вы пойдете?

— Сначала в штаб полка.

Капитан свистнул. Они стояли у дверей дома. Отсюда была видна крыша той самой мельницы, которую сотня обошла ночью.

— Там еще противник, — капитан рубанул ладонью в сторону мельницы. — Там — тоже, — и он показал правее, на холмы, поросшие редким желто-зеленым кустарником. — Проводной связи у меня ни с кем нет, так что посидите лучше тут, пока соседи не подравняются. Тут безопасней.

— Возможно, — согласился Давин, — только мне все-таки надо в штаб полка. Если что нужно передать…

— Передайте привет моей бабушке, — разозлился капитан, — старушка, наверное, в раю прохлаждается. В те края вы скорей попадете, чем в штаб, только в рай вас не пустят за упрямство…

— Ладно, передам при случае, — улыбнулся Давин. — А рассердились вы все-таки зря: мне в самом деле нельзя тут засиживаться, — он поправил кобуру, козырнул капитану и пошел от дома.

— Постойте, — удержал его командир сотни. Ему стало совестно, и он мягко оказал: — Если до полка доберетесь, скажите, чтобы патронов подбросили. Пусть в батальон позвонят — у них связь, конечно, есть, — а из батальона нам доставят… Держитесь вон той лощины, она не везде простреливается.

— Спасибо, — Семен подошел, пожал капитану руку, потом быстро опустился в извилистую лощину и скрылся из вида.

Вскоре после полудня он вернулся и привел с собой троих подносчиков с патронами. Четвертого в дороге убило, и комсорг тащил его ящик.

Капитан сидел на кухне, которую он превратил в свою штаб-квартиру. Давин медленно обвел глазами комнату, покосился на черную плиту, на аккуратные полки с посудой, подумал, что, когда начнется бой, здесь будет много черепков. Вытерев рукавом бешмета пот со лба, он верхом сел на табурет и прямо взглянул на капитана, сидевшего по другую сторону большого, чисто выскобленного стола.

— Вот я и пришел, — сказал комсорг. — От бабушки привета вам не принес, а от комбата — пожалуйста, с наилучшим пожеланием. Он сказал, что к 14.00 будет северней мельницы. Очень советовал вам сбить противника с холма, что торчит перед фольварком с северо-запада. Сказал, что удивляется, почему вы этого до сих пор не сделали. Да, да, он так и сказал — удивляется и при этом упомянул вашу бабушку.

— Злопамятный вы человек, — усмехнулся капитан. — Ну да ладно, спасибо за патроны и за привет от комбата.

Через час гитлеровцы атаковали сотню. Им удалось подойти к сараю, который защищал первый взвод. Комсорг поднял пластунов и повел в контратаку.

— Бей их! — неистово кричал Давин. В руках у него на этот раз был не пистолет, а малая лопатка.

Он ощущал себя большим и сильным, и, когда на него бросился рослый немецкий солдат, Давин не уклонился от столкновения. Он видел все с удивительной отчетливостью: и окаменевшие на винтовке вытянутые руки врага, и его застывшее в страшной гримасе лицо, и широкий, с пятнами ржавчины или крови штык. С огромной, как ему показалось, силой ударил Давин лопатой по винтовке, но она почему-то лишь немного отклонилась в сторону, а лопату и его руку отбросило вверх. Штык мелькнул возле плеча комсорга, немецкий солдат по инерции пробежал мимо. И больше Давин его не видел, потому что назад не оглядывался. Прямо перед собой он увидел еще одного гитлеровца. Этот, пригнувшись, бежал на пластуна, который стоял на коленях, опираясь на карабин. По лицу казака широкой полосой текла кровь. И это все отчетливо увидел Давин и сбоку ударил гитлеровца лопатой по шее. Немецкий солдат выронил винтовку, упал на четвереньки и, быстро-быстро перебирая руками, пополз в сторону.

Давин не мог бы отдать себе отчет, сколько длилась рукопашная — пять минут или два часа. Когда атаку отбили, он не сразу пришел в себя. Возвращаясь в сарай, Давин нервно встряхивался. Ни страха, ни боли он не испытывал, только не покидало ощущение неловкости и неудобства, будто он вылез из воды и идет в непросохшей одежде.

По фольварку ударили из пушек. Все вокруг заволокло дымом и кирпичной пылью. Потом опять гитлеровцы попробовали атаковать, но их отогнали и, преследуя, сбили с холма, висевшего над фольварком.

Давин пошел навестить командира сотни. Капитан сидел прямо на полу около телефонного аппарата, не то слушал, не то ждал, уставясь неподвижным взглядом на рябую от пулевых ударов стену. Там уже не было полок с аккуратными рядами матово блестевшей посуды. Только одна пустая полка болталась на крюке, тихо покачиваясь. На полу кучами валялась битая посуда. «Так и есть, все побили», — подумал Семен, наступая на черепки. Он сел рядом с капитаном. Тот взглянул на него безразлично, помахал трубкой и сказал:

— Опять порвало, не успеешь трех слов сказать — рвется! — он еще послушал. — Молчит! — и бросил трубку, точно она обожгла ему пальцы.

В это время в комнату вошел майор Алемасов.

— Здоровеньки булы, — майор откинул носком сапога груду черепков. — Ишь, посуды набили. Держишься? — обратился он к капитану. Командир сотни встал, козырнул и ответил: