Анатолий Калинин - Лунные ночи Страница 5

После совещания Еремин решил сходить к Семенову, чтобы лично высказать свое возмущение тем, как грубо были извращены в докладе действия райкома, и заодно узнать о судьбе своей докладной, на которую так и не поступило ответа. Однако в приемной у Семенова его помощник, суровый малый с голубыми глазами, холодно-предупредительно отсоветовал Еремину:

— Я бы на вашем месте старался пока не попадаться ему на глаза.

— Почему же? — поинтересовался Еремин.

— И вы еще спрашиваете? — осуждающе посмотрел на него помощник.

В мрачном настроении Еремин вышел из обкома, сел в машину. За всю дорогу не сказал с шофером ни слова. И лишь у самой границы района, на переезде через межевую лесополосу, его вывел из тягостной задумчивости возглас Александра:

— Иван Дмитриевич, дождь!

Еремин взглянул прямо перед собой и увидел, как на стекло машины падают и расползаются звездочками крупные капли. Навстречу низко над дорогой, клубясь, шла черная, с сизыми крыльями туча. Ветер налетел из степи и дохнул полынью, влагой. Над лесополосой взметнулись и закружились желто-красным вихрем осенние листья.

Сперва еще было видно, как падающие капли свертывают в комочки пыль на дороге, а потом ее уже сплошь затянуло серой мглой, и по стеклу машины заструились потоки воды. Дождь сразу же спустился настоящий, щедрый. Впереди на дороге выбоины заблестели лужами, и по кювету мутные потоки стремительно понесли корни трав, солому, щепки.

Вскоре машина уже не катилась по размокшей дороге, а плыла, виляя из стороны в сторону, и Александр, с трудом выруливая на опасных подъемах и спусках, несколько раз чертыхался, что, выезжая из дому, не прихватил цепи на колеса.

— Не хватало еще засесть в степи на ночь, — обеспокоенно посмотрел он на Еремина.

Но Еремин согласился бы сейчас и весь путь до самого дома пройти пешком по воде и грязи, только бы не переставал этот дождь, которого все так ждали. И когда он уже близко к полуночи, весь мокрый и измученный, испачканный по пояс грязью, добрался наконец до дому, жена, взглянув ему в глаза, в первый момент удивилась, отчего они такие сияющие.

Всю ночь по станичным крышам журчала вода и из степи через правобережные бугры перекатывались в Дон потоки, а к утру вдруг все стихло. Разошлись тучи, и погода установилась такая, что к обеду уже можно было выезжать сеять. И теперь-то и нужно было привести в районе в движение все, чтобы осуществить задуманный план — отсеяться за три дня.

В эти три дня Еремин не дал сна и покоя ни себе, ни другим работникам райкома. В пустом здании райкома оставались только завучетом и уборщица тетя Глаша. Рокот моторов заполнял степь. Тракторы если и останавливались в борозде, то лишь для того, чтобы пополнить запас горючего и воды. До рассвета их фары раздвигали ночную мглу, заставляя ее расступаться и откатываться в лога и овраги.

Наутро четвертого дня, приехав в райком из Тереховской, где досевали последние гектары, и открывая дверь своего кабинета, Еремин услышал знакомый, нервный и продолжительный звонок телефона — междугородный. С легким сердцем он снял трубку.

— Завтра к двенадцати — на бюро обкома, — узнал он голос помощника Семенова.

— Зачем? — спросил Еремин.

— Конечно, не затем, чтобы поучиться вашему опыту сева.

— Закончили… — сказал Еремин.

— Что-о? — не поверил помощник.

— Закончили! — весело повторил Еремин. — Так и передайте товарищу Семенову.

— Когда? — с тупым недоумением переспросил помощник. И тут же уверенно добавил: — Нет, не может быть.

— Может быть, может быть, — засмеялся Еремин. — Так и передайте товарищу Семенову: закончили. Закончили…

Если бы кто-нибудь в эту минуту открыл дверь в кабинет секретаря райкома, он немало удивился бы тому, что Еремин стоит у телефона и, почти приплясывая, с наслаждением повторяет в трубку одно и то же слово:

— Закончили. И товарищу Семенову передайте — закончили…

Опять прошел обильный, на всю ночь, дождь, до утра журчало с крыш и низвергались с крутобережья степные потоки, и после этого надолго вернулась хорошая, теплая осень. Стояли, что называется, золотые дни, озимь так и полезла наружу. Теперь можно без остатка отдаться и другим неотложным делам — зима стояла у дверей. Но как-то к концу дня Еремин, вернувшись из поездки в Бирючинскую МТС, увидел у себя на столе тускло-желтый листок телеграфного бланка, и все его радостное, несколько даже поэтичное настроение, вызванное интересными встречами и разговорами с людьми и той особой красотой осенних полей с изумрудно-розовыми всходами озимых, с лесополосами, пылающими, будто забытые в степи трактористами большие костры, мгновенно развеялось и уступило место досаде. То был вызов на очередное совещание в область. За полтора месяца Еремин уже побывал на шести совещаниях, не считая двух заседаний бюро обкома, и провел в общей сложности вне района девятнадцать дней. Девятнадцать из сорока пяти. Это в напряженнейшее время, когда подводились итоги минувшего года и закладывались основы будущего. И главное, Еремин успел уже твердо убедиться, что после одного-двух полезных совещаний, на которых произошел обмен опытом и мнениями, как быстрее и лучше претворить в жизнь решения сентябрьского Пленума ЦК, все эти затянувшиеся речи и постановления по поводу постановлений не только излишни, а прямо вредны.

Опять все тот же, только несколько освеженный последними данными доклад, тот же анекдот и те же исполненные пафоса жесты и металлический тембр в голосе у докладчика в знакомых слушателям местах. Но, что больше всего изумляло Еремина, эти жесты и пафос были, судя по всему, неподдельными. Докладчик искренне волновался, возвышал голос и жестикулировал, в четвертый или в пятый раз, на тех же самых местах того же самого доклада.

Люди, которых оторвали от их районов, колхозов, должны долгими часами сидеть и слушать почти уже наизусть выученный ими доклад о том, что нужно сделать, в то время как это давно уже все поняли и пора было делать это там, в колхозах, районах, а не убивать здесь время.

Дослушав доклад до половины — до того самого места, где приводился анекдот о директоре МТС, — и с трудом дождавшись первого перерыва, Еремин тихонько ускользнул в гостиницу, сел в машину и поехал к себе в район. Всю дорогу он почему-то оглядывался, и у него было такое чувство, что за ним гонятся. Только проехав полпути до района, он вздохнул свободнее.

Он надеялся, что его бегство с совещания пройдет незамеченным, но, как потом выяснилось, он не был исключением. Семенов заканчивал свой доклад при полупустом зале. И на следующее утро его помощник позвонил по телефону Еремину:

— Федор Лукич требует, чтобы вы дали объяснение вашей мелкобуржуазной распущенности.

— Я не совсем понимаю… — начал Еремин.

— Поймете на бюро обкома, — оборвал его помощник и повесил трубку.

Однако в обком по этому вопросу Еремина почему-то так и не вызвали. Но по иным признакам он понял, что им недовольны. К нему теперь относились явно холоднее и чаще теребили телефонными звонками и телеграммами, не упуская случая поставить в вину каждую мелочь.

Но это было все же лучше, чем присутствовать на совещаниях. Район заканчивал подготовку к зимовке, выдавали продукты на трудодни колхозникам, открылись курсы механизаторов. Еремин с облегчением думал, что пора всевозможных совещаний в области наконец безвозвратно прошла. И вот однажды помощник, взглянув на него с жалостью, опять положил на стол все тот же знакомый тускло-желтый бланк со словами: «…Ваша явка строго обязательна. Семенов». Правда, на этот раз не сообщалось, что за совещание созывалось в обкоме.

Еремин возмутился, хотел было не поехать, но потом с внезапной решимостью подумал; «Поеду». Он поедет, выйдет на трибуну этого совещания и выскажет все, что давно собирался сказать. Он скажет, что этого нельзя больше терпеть, так же нельзя, с позволения сказать, выполнять решения ЦК партии. Говорят о том, что необходимо выполнять эти решения, кажется, специально для того, чтобы самим уйти от действительного выполнения решений. Болтают о необходимости укреплять колхозный строй как будто для того, чтобы самим ничего не делать для укрепления колхозного строя.

Только уже в городе Еремин узнал, что на этот раз его вызвали не на очередное совещание, а на внеочередной пленум обкома. Недоумевая, что это значит и с чем может быть связано, он поднялся на третий этаж, в зал заседаний. И здесь он увидел выражение недоумения на лицах людей, которые, рассаживаясь по местам, пожимали плечами.

Пленум открыл Семенов. Из дверей своего кабинета он вошел в зал заседаний вместе с черноволосым мужчиной в темном костюме. Смуглое лицо его и спокойный подвижный взгляд кого-то Еремину отдаленно напомнили. Но, присматриваясь к этому человеку, он так ничего и не вспомнил. Незнакомый мужчина сел на стул в зале заседаний, а Семенов поднялся за стол президиума.