Анатолий Тоболяк - Попытка контакта Страница 5

— Ненормальный… — прошептала моя сестра.

Уже и то хорошо, что она не завопила, не позвала на помощь…

— Кто ненормальный? Я? Обижаешь, Ивакина! Сильно обижаешь! Я к тебе от всего сердца… даже три рубля приберег, а ты такие слова! Я ведь могу повернуться и уйти, вполне могу.

— Причем немедленно! — окреп ее голос.

— Ах, даже немедленно! Даже так! Ну, тогда пеняй на себя. Если уж я уйду, то не вернусь, это точно. Слезы будешь лить, так и знай, Ивакина!

— Слушайте… вы что, шутите? — совсем растерялась она.

А у меня внутри все ходуном ходило, я несся дальше, как с крутой горы…

— Вы в самом деле из Москвы от Гены… или просто дурака валяете? Я не пойму…

— Да я и сам не пойму, что со мной творится. Жил-поживал, горя не знал и вдруг увидел тебя. Едешь в трамвае, читаешь книгу… Хотел бы я знать, что ты читаешь! Вообще ты меня здорово интересуешь. Кое-что я уже узнал. Твою мать зовут Елена Алексеевна, так? Она научный работник. Угадал? Или не угадал? Ее фамилия Леонова, а прежде она была тоже Ивакиной. Между прочим, Ивакиных пруд пруди. Жутко распространенная фамилия, почти как Ивановы. Но дело не в этом, — опять задохнулся я. — Мы идем в кафе или нет? Считаю до трех. Раз, два, три! Все! Ухожу! — И я двинулся к двери.

— Подожди!..

Я остановился. Она смотрела на меня во все глаза с ужасной растерянностью.

— Ну? — сказал я. — Жду.

— А что ты еще обо мне знаешь?.. — проговорила сестра. «Ты!»

— Еще что?

— Да… что еще?

— Ну, не слишком много. Например, в детстве ты часто болела, слабой была, хилой. Сейчас этого не скажешь… сейчас ты здорово выглядишь! Школу ты закончила с золотой медалью… потом библиотечный институт в Москве. У тебя есть отчим, а твоего отца зовут Леонид Михайлович… — медленно и внятно перечислял я. — Хватит? Или еще надо?

Мы замолчали. Поля сильно побледнела.

— Ты… — заговорила она тихо. — Ты Костя… да? Ты ведь Костя?

— Ну да, — сказал я устало и почувствовал, что выдохся. — Наконец-то догадалась. Слабо соображаешь, сестрица.

Больше ничего не успел сказать: она бросилась ко мне, налетела на меня, обняла, крепко поцеловала и вдруг заплакала.

Почему заплакала? Почему заплакала — вот вопрос.

Этого я не ожидал. Что нет, то нет. Я глядел на нее во все глаза, очень недоверчиво. Настоящие ли это слезы? Может, представляется? С какой стати ей реветь? Что я значу для нее? Что нас связывает, кроме формального родства? Воспоминания золотушного детства? Но ведь даже их нет! Она на четыре года старше меня… может ли она помнить толстопятого младенца? Не слишком ли бурная сцена? — думал я. Не ломает ли она комедь?

У меня пересохло в горле. Я молчал и думал: ну-ну, давай пореви, покажи, какая ты добрая сестрица! Валяй, плачь! Это очень трогательно. Ну, сильней! Ну, взахлеб! Ну, еще минуту, и, чего доброго, я поверю, что ты всю жизнь ждала этой встречи. На меня вдруг накатила злость.

— Платок дать? — крикнул я прямо ей в лицо.

Она всхлипывала.

— Спасибо… у меня есть… Костя!..

— Что «Костя»?

— Неужели это действительно ты?

— Паспорт показать?

— Нет… не надо, — улыбнулась она сквозь слезы.

— Ну отлично! — сказал я, чуть ли не приплясывая на месте. — Молодец, что доверяешь. А почему ревешь?

— Я… я просто рада. Я давно хотела тебя встретить. Я тебе писала, но ты не отвечал. Как ты здесь оказался? — с сияющими глазами проговорила Поля.

Она держала меня за руки; ее руки жгли меня, как огнем.

— Приехал из Свердловска вместе с матерью. Мы теперь здесь живем.

— Правда? — выдохнула она.

— Правда. Но это неважно. Ты знаешь, что теперь тебя ждет? Представляешь?

— Что меня ждет? Не понимаю… — И она слегка отступила, отпустив мои руки.

— Жуткое дело! — сказал я. — Во-первых, я буду занимать у тебя деньги. Мне вечно не хватает денег. Мать считает, что я мот. Мать вообще считает, что я плохо кончу. Я пью, курю, брожу по вечерам, имей в виду! Во-вторых, на правах брата я буду следить за тобой. Теперь шагу не сделаешь без моего разрешения, поняла? Ты еще пожалеешь, что меня встретила!

Она засмеялась, и я увидел, что зубы у нее мелкие и блестящие.

— А писем твоих я не получал, ни одного.

— Ни одного?

— Да.

— Это странно… Как же так?

— А так… — начал было я, но она быстро перебила меня:

— Нет! Подожди, ничего не рассказывай. Я сейчас отпрошусь, и мы уйдем, хорошо?

С этими ее словами из-за стеллажей высунулась голова толстушки и тут же скрылась. Но Поля заметила и крикнула: «Марина! Иди сюда!» — и та, страшно вроде бы смущаясь, а на самом деле помирая от любопытства, приблизилась к нам.

— Это мой брат Костя. Познакомься! — звенящим голосом представила меня Поля.

— Брат?.. — недоверчиво промямлила та. В лице ее отразилось страшное разочарование. — Ты не говорила, что у тебя есть брат.

— А меня в младенчестве цыгане украли, — нетерпеливо пояснил я. — Слышала о Мелькиадесе?

— Кто это?

— Не читала Маркеса?

— Не-ет.

— А ты? — спросил я сестру.

— Я читала.

— Слава тебе господи! — сказал я. — Не зря училась в библиотечном.

— А ты? — спросила она, счастливо улыбаясь. — Ты где учишься, Костя?

Ничего-то она не знала обо мне, моя сестрица!

5

В начале второго пришла на обеденный перерыв мать. Я услышал ее голос из прихожей, она разговаривала сама с собой: «Господи! С ума можно сойти… Я, наверно, умру в этих магазинах. Упаду, как загнанная лошадь… и никому не будет дела, никому».

— И тебе тоже! — крикнула она громко. — Тебе тоже плевать!

Я молчал привычно и обреченно.

— Каждый день одно и то же: работа и магазины, работа и магазины. Хотела бы я знать, для чего я живу? Хоть бы от тебя какая радость… так нет же, сплошные мучения! — Она вошла в комнату и крикнула: — Ты вгонишь меня в гроб, Константин, так и знай!

— Что случилось? — тоскливо спросил я.

— Ты еще спрашиваешь! Бессовестный! Выключи немедленно эту идиотскую музыку!

Я послушно убрал громкость на магнитофоне.

— Совсем выключи! Не могу слушать!

— Совсем не выключу.

— Ну да, разумеется, разве мать тебе указ! Мать может надрываться на работе, не спать ночами, а тебе лишь бы поесть, подрыхнуть, выпить со своими дружками… вот все твои заботы. Ты добьешься, что тебя выгонят из института! — опять выкрикнула она.

— Не выгонят меня из института.

— А еще верней, тебя убьют где-нибудь в подворотне!

— Не убьют меня в подворотне…

— Молчи!

— Ладно, молчу.

— Мало я с тобой намучилась в детстве… думала, хоть сейчас возьмешься за ум… нет же, с каждым годом все хуже и хуже! Чего ты добиваешься, Константин, чего?

— Можно ответить?

— Молчи!

— Молчу.

— Неужели у тебя нет жалости ко мне? — продолжала она привычным, взвинченным голосом, с красными пятнами на щеках. — Я ведь больная женщина, Константин… старая женщина… неужели я не заслужила лучшей жизни?

«Ты сведешь меня в могилу», — подумал я.

— Ты сведешь меня в могилу, Константин! Я измучилась с тобой. У меня уже больше нет сил.

Я мысленно застонал, закрыл глаза, чтобы не видеть ее худого, измученного лица. Что сказать? Что ответить? Какие клятвы дать?

Я рывком сел на тахте.

— Слушай, мать. Идея есть.

— Какая идея? Какая еще идея?

На щеках ее горели красные пятна. В глазах опять мученическое выражение.

— Давай попробуем жить раздельно. Давай я переселюсь в общежитие. А еще лучше — к Тараканову. У него родители на три года уехали за границу, он меня пустит. Давай, а? Ты отдохнешь, я отдохну, оба отдохнем. Идет?

Она замолчала точно мгновенно онемела.

— А еще лучше знаешь что? Выходи замуж за Вадима Павловича! Он же тебя любит с незапамятных времен, это младенцу ясно! Почему ты не хочешь выйти за него замуж? Тебе же всего сорок три. Он тебя на руках будет носить, он такой! А я… я отдельно буду жить и в гости к вам приходить. Будем чаи гонять и мирно разговаривать. Ты же мне жить не даешь, а я тебе! Сколько можно так?

Мать опустилась на стул около двери. Ужасная растерянность появилась на ее лице, будто она жила-жила, шла-шла в правильном направлении и вдруг обнаружила, что находится в тупике, в лабиринте без выхода.

— Ты что говоришь, Костя? — едва слышно вымолвила она.

— А что? Чем плохая идея? Ты еще не старая… Ты красивая еще… А Вадим Павлович хоть и зануда, но человек порядочный, это точно. Будете жить-поживать да добра наживать!

— Замолчи немедленно…

— Не хочу молчать! Я правду говорю!

— Так я и знала, так и знала…

— Что ты знала?

— Придет время, и я останусь одна, как перст, а ты будешь мотаться бог знает где, как твой непутевый отец, и даже на похороны мои не приедешь, уверена, что не приедешь…