Давид Константиновский - Яконур Страница 50

Герасим вспомнил и тетрадь Якова Фомича. Суть ведь была не в одном этом комбинате… Долина Яконура постепенно разрасталась до размеров земного шара. А Яконур был теперь его, Герасима; и весь земной шар начал становиться его, Герасима… Модель мира? И опять виделось Герасиму, как собрались люди возле того, кто нуждается в помощи; это был большой совет возле того, кому надо помочь срочно. И могло тут что-то дать его, Герасима, личное участие!

Итак, он включился.

Науки тут, он видел, не будет никакой. И профессионального интереса — никакого. Но появилось нечто новое, интерес иной, прежде не принимавшийся Герасимом всерьез. Он начинал сознавать свою работу не только увлекательным плюс престижным занятием, дававшим ему естественную для него внутреннюю жизнь и соответствующее его ожиданиям положение в обществе…

Нет, он не бросал свою модель! Ни в коем случае. Но вносил в свою жизнь нечто новое.

И по-новому осознавал теперь свою работу. Ему стала ведома связь его профессии не просто с отдельными применениями в отдельных областях техники, а с проблемами мира; его личные связи с миром росли, это многое для него означало. Все больше становилось того, что имело к нему прямое отношение…

И еще Элэл вспомнил, как бабушка возила его за Шулун в деревню на святки.

По хрустящему, искристому снегу бежал он вечером с деревенскими ребятишками от дома к дому.

Стучали в тепло светившиеся во тьме окна: «Суженого-ряженого как зовут?..»

Переводя дыхание, Элэл смотрел в небо, усыпанное мерцающими звездами, перетянутое белыми полосами облаков; казалось, то было отражение нарядных святочных сугробов. И — бежал, бежал со всеми дальше…

А машкарадили, цыганили! Выворачивали шерстью наверх шубы, личины надевали, превращались — кто в медведя, кто в гуся, кто в черта, а кто в старика или старуху с клюкой, с огромными зубами из брюквы, с горбом, с бородой, лицо сажей вымазано так, что не узнаешь. «Мы люди бедные, сдалеку приезжие, устали, есть захотели, подайте что-нибудь поесть»…

Брали с собой лончака, жеребенка-двухлетка, наряжали в ленты, в мониста, увешивали платками, первоклассника Кольку сажали верхом; заводили лончака прямо в избу, желали наперебой хозяевам благополучия, приплясывали кто как, кто во что горазд, припевали: «Эх, пятка-носок, дайте сала кусок…»

На другой день рождества парни катали девушек на тройках. Вечером в большой избе начинались игрища…

Элэл прислушивался к разговорам старших, запоминал:

— На рождество снег — к урожаю.

— На крещенье снег — к урожаю.

— Темные святки — молочные коровы.

— Светлые святки — ноские куры…

Девушки гадали-ворожили. Выходили за деревню, на дорогу, очерчивали палкой круг, звали из круга: «Суженый-ряженый, подай голосок!» Просили: «Круг, круг, скажи мне сущую правду, где моя судьба!» Почудится, кто-то рубит, — муж будет плотник. Стучит топор с востока — это к худу, гроб делают. Колокольцы звенят или песни поют — хорошо, сватать приедут с бубенцами… По воде гадали, по углю, по лучинам…

«Смотри, — говорила бабушка, — смотри, запоминай». Деревня старообрядцев — вот откуда была она родом. Здесь жили потомки тех, кто бежал в семнадцатом веке после реформы Никона; потомки, семьями сосланных за Яконур, сохранявших преданность заветам протопопа Аввакума и русской старине. Их обычаи — от языческих времен… Святки завершали у восточных славян старый год и открывали новый; люди пытались перебороть время и заглянуть в завтра, преодолеть таинственную власть природы и повлиять на будущее… пусть с помощью нечистой силы, заклятиями, магией… сделать что-то такое, чтобы возрождающееся новое солнце обязательно принесло свет, тепло, урожай, удачу, благополучие. А самое главное — плодородие земли — зависело от духов предков. «Свиатки» — «души предков» на древнеславянском. Для них готовили на Новый год кутью, блины… «Вот так, — объясняла бабушка. — Смотри, — наставляла, — запоминай!»

Под конец, на крещенье, парни весело купались в проруби…

Герасим опустил глаза к приборному щитку. Что ж, через час он будет в институте.

Увидится с ребятами Элэл.

«Хочешь, расскажу тебе о человеке, которого я люблю?..» — говорила ему Ольга.

Она очень серьезно принялась за него!

«Человек, которого я люблю, всегда остается самим собой. Во всех ситуациях он руководствуется собственными стандартами. Он не сомневается в себе и успешно делает свою работу. Про него нельзя сказать, что он хочет малого. При неудаче не ищет для себя оправданий, но и не занимается самоедством. Если его не понимают — он не обижается на человечество и не разочаровывается в жизни. В то же время у него чуткая душа. Зовут этого человека — Герасим»…

Ему нравился такой Герасим, о котором она рассказывала.

«Это еще не значит, что он сразу стал собой. Он родился для добра, создан для того, чтобы хорошо и чисто делать главные дела своей жизни. И быть счастливым. Но сначала он еще не знал этого и давал сбить себя с толку. Не мог отказаться от пустых игр, от чужой ему суеты. Любил временами изобразить себя этаким современным деловым человеком, пробойным, ловким, жутко изобретательным и самым энергичным на свете. Не замечал, что тогда его легко посадить на любую мушиную липучку. Я боялась его такого. А ему казалось, что это он и есть и что в этом смысл его жизни. Будто такой он может стать счастливым…»

Герасим, о котором рассказывала Ольга, нравился ему. Хотя он и не понимал, отчего бы Герасиму не быть современным деловым человеком, сильным и энергичным, умело играющим с другими в игры.

Ольга была требовательна во всем, она многого хотела от него и от себя; он любил это в ней; и это же оказывалось и трудно.

Он слушал — и спрашивал себя: какой он на самом деле? Такой, каким хотела видеть его Ольга? Такой, каким сам он видел себя? Или и такой, и такой? И еще какой-то третий? Может, всякий? Один в нем человек или сто разных — по ста причинам?

«Такие женщины, как я, хотят, чтобы их мужчины были особенными. Они влюбляются в тех, кто подает такие надежды, — как им кажется. А раз уж отдают свою любовь — требуют. Если разочаровываются — любовь проходит…»

Всего через час он увидится с ребятами Элэл.

Он хорошо помнил, что сказал ему Яков Фомич… Не того поля! Ловкач! Вдовинский мир!

А признание у них становилось для Герасима все важнее.

Да ведь тем, что сделал он ловкачом, он многое им доказал! Ему удалось преодолеть недоверие, настороженность!

Теперь надо добиться, чтобы он стал для них своим.

Хорошо. Он будет другим. Таким, как они.

И они примут его!

Цель была ясна ему, решение обдумано.

Герасим ставил себя на место ребят Элэл; он мог реалистически оценить ситуацию и сформулировать, в чем крылась его ошибка, он знал теперь точно, каким они его видели и чего ждали от него вчера; и обращался к своему жизненному опыту и пониманию людей, чтобы прогнозировать их вероятные реакции на те или иные его поступки; отсюда следовал логический выбор способов поведения на будущее, которое начнется сегодня утром — через час… нет, уже через сорок минут…

Действительно, он добивался любви… Он продумывал это все, как настойчивый влюбленный!

Снова взгляд на часы. Минут через тридцать пять… Он готов.

Спросил себя — как тогда про Яконур: а здесь что им двигало — требования ребят или ожидания Ольги?

Достал из кармана конверт, который Ольга дала ему в дорогу; отогнул клапан, — цветок, пушистый, голубоватый, еще какие-то травинки, листочки.

Ее голос, ее дыхание, глаза у его глаз в темноте!

«Когда ты ночью поворачиваешься ко мне, у меня сразу удивление: вспомнил! — и гордость: это ко мне он поворачивается, это я с ним…»

«Мужчина должен быть любимый! Только из-за этого ушла от Бориса. Или чтобы бегом бежать к своему мужчине, или уж совсем ничего!..»

«Я, наверное, в первый вечер показалась тебе таким сухарем. Жадиной, наверное, показалась! А я ведь все время только и мечтала, кому бы себя подарить… Да, искала! Чтоб отдать все, до донышка, и сразу. И чтоб сама. Считала, сколько мне лет, сколько осталось. Выходило, что осталось не так много. И много осталось совсем никому не отданного. Каждый раз, когда хотела отдать, — не отдавалось. И вот ты пришел, и я думала: что будет? Может, ему хватает немногого? Может, ему и не надо этого всего? И когда же отдам? Кому?..»

Глянул вправо, Яконур в последний раз показался на горизонте: острова, повисшие в утреннем свете над собственными отражениями; костры по берегам.

Еще посмотрел вниз, на часы.

Итак…

Он начинает.

Глава четвертая

Солнце оторвалось от перевала, чуть поднялось над ним и приостановилось, еще неяркое, в пустом, светлом, покуда студеном утреннем небе; отразилось в воде неброско, осторожно.