Давид Константиновский - Яконур Страница 52

Герасим держался, да! Но если быть честным с самим собой — держался на пределе.

На самом пределе…

Поднялся, подошел к окну. В этом месяце он перестал замечать, что делается за окнами.

Сейчас наконец увидел.

Впервые за все последнее время…

А ведь лето, черт возьми! Лето!

Смотрел, как блестят под солнцем глянцевые поверхности листьев… В окно плыл к нему жаркий, полный лесных запахов, манящий к себе, сладкий, из иной жизни дух…

Лето смущало, как проходящая мимо красавица.

Пойти за ней? Герасим провожал ее глазами…

Вернулся к столу.

ИЗ ТЕТРАДЕЙ ЯКОВА ФОМИЧА. «Почему отношение науки и нравственности, науки и ценностей порождает такие широкие дискуссии? Ведь никому не приходит в голову дискутировать проблему отношения, скажем, нравственности и сталеварения, ценностей и эстрадного пения. И дело здесь, конечно, не в том, что деятельность сталевара или эстрадного певца лишена нравственных или ценностных аспектов. Эти аспекты есть во всякой человеческой деятельности… Уникальность науки состоит в том, что она решительно вторгается во все сферы человеческого опыта… В конечном итоге современная наука выступает в качестве фактора, который постоянно сотрясает, перестраивает всю структуру социальной деятельности (Э. Г. Юдин). Может ли наука быть единственной руководительницей человека? Может ли человек полагаться во всем на суждения науки? Видимо, не может. Оказывается, не только наука, но и этика и искусство должны служить ориентиром поведения человека, исходными основами его культуры (В. М. Межуев). В нашу эпоху человечество добилось величайших успехов в области науки и техники, подчинило своей власти могучие силы природы… На протяжении жизни нашего поколения народы мира были дважды ввергнуты в мировые войны, пережили ужас гитлеризма, Хиросимы, чудовищные злодеяния фашизма, попирание элементарных нравственных норм… Одна из особенностей развития общественного сознания вообще и нравственного сознания в частности действительно заключается в том, что оно отстает от научно-технического прогресса (Ф. В. Константинов)».

Элэл рассеянно глядел перед собой: с высокой подушки смотрел поверх своих рук, сложенных на груди, поверх приподнимающих простыню, торчащих в разные стороны ступней, на заглаженную, безжизненную стену палаты.

Нянечка хлопотала, как всегда. Попробовал наблюдать за ней. Сразу устал… Закрыл глаза. Устал, от такой малости, на старенькую нянечку смотреть, тут же устал!.. Открыл глаза. Стена. Опять эта стена.

Закрыл глаза, открыл глаза… Единственное, что он может позволить себе!

Прежде чем уйти, нянечка остановилась, как обычно, в дверях.

— Помните, я по вашему голосу определила, что в вас жизнь есть?

Элэл посмотрел в ее немигающие, совсем светлые голубые глаза.

— Но низкий голос у вас, уж очень низкий…

Элэл отвел взгляд.

— Склонность у вас к тяжелым заболеваниям.

Вот стена, не за что уцепиться, заглажена, закрашена, чуть поднимешь взгляд повыше — он сразу соскальзывает…

— Ну ничего, вы молодой. Мы вас на ноги поставим!

Элэл сделал усилие над собой. Сказал:

— У вас свой метод диагностики.

— Да, — ответила нянечка.

Она еще задержалась в дверях; Элэл повернул к ней голову и понял, что она ждала этого. Нянечка улыбнулась ему, кивнула ободряюще; закрыла дверь.

Еще секунды две или три было слышно, как она идет, отдаляясь от него, по коридору… Элэл прислушивался. Вот — шаги, всего-навсего звук шагов… Неужели зависть? Элэл никогда не прислушивался к своим шагам. Теперь он думал о них. О звуке собственных шагов. Как о чем-то существующем отдельно от него. Нет, существовавшем… Были такие звуки, его, Элэл, шагов, ничего особенного, он их не слушал, не обращал на них внимания, значения им малейшего не придавал… Теперь вот их нет. Вовсе нет в природе. Шаги старенькой нянечки есть, а его — нет.

Что-то происходило уже не вовне его, не помимо; Элэл не заметил, когда внешнее проникло в него, не успел опомниться, как это оказалось в нем, внутри; теперь Элэл чувствовал: «это» проникает в него глубже, глубже… прикасается ко всему, что он берег… пробует то одно, то другое, будто выбирая, с чего начать… вот уже все сдвинуто с места.

Так-то вот, Яконур, Яконур…

Выдержит ли, останется ли неизменным то, что в нем? Или деформируется, заместится?

Лежит он и не знает, что дальше…

— Есть?

— Нет!

— Фаза?

— Нуль!

Герасим зашел за стойки для аппаратуры; щиты были сняты, монтажники сидели на ящиках, прозванивали концы.

— Сороковой!

— Есть сороковой.

— Сорок первый!

— Есть такой…

Вернулся, встал перед пультом.

Пока еще только пластиковые панели, размеченные и продырявленные…

— Ничего, теперь уже скоро, — сказал Грач.

Герасим улыбнулся ему.

Спросил у Капы, как дела.

— Нормально. Можно посветить. Пойдемте, покажу, как там сделали.

Дверь была из плотно пригнанных толстых досок, с массивной ручкой; оранжевый с красным знак на ней и все нужные надписи.

— Вот, пока не задействуют стальную дверь и автоматику. Дальше-то все равно лабиринт, так что опасности никакой. Лишь бы в камеру никого не занесло.

Капитолина порылась в кармане халата, достала ключ.

— Замок новый, надежный.

Открыла дверь, вошла; Герасим шагнул за ней. Грач шел следом. Узкий туннель повел их между бетонными выступами влево, потом вправо, опять влево.

Камера. Желтый свет ламп с потолка…

Герасим прикоснулся к стене, — краска высохла.

Подошел к колодцу, сдвинул стальной лист. Заглянул в воду.

Да, голубое сияние в черной глубине… Ровно светящееся собственным светом кольцо и сверкающие пылинки, как звезды… Кобальт — шестьдесят. Святой колодец, точно! Готовый метод очистки — для Яконура…

Положил лист на место.

Двинулись обратно.

— Я разлил эту комбинатовскую гадость по ампулам, — рассказывал Грач, — поставлю одну в центр, другие по радиусу внутри кольца и снаружи. Посмотрим эффект при разных дозах.

Вышли, Капа захлопнула дверь; Герасим перевел взгляд с замка на монтажников…

— Хорошо, — Грач понял, — попросим их это время покурить!

— Все надежно, — возразила Капа.

— На всякий случай.

У пульта Капитолина показала Герасиму кнопку:

— Вот она, родная… Нажмите! Стержни поднимаются из воды на метр… Контроль пока только по конечному выключателю. Красная лампа, видите? Ну и дозиметрический.

— Я наставлю там свинцовых кирпичей, — добавил Грач. — На них и размещу ампулы со стоками.

— Теперь давите, Герасим, на эту кнопку. Стержни в воду, хватит. Красная погасла? Порядок…

Подошел студент, продемонстрировал заготовку. Герасим прикинул размеры. Грач вынул из кармана рулетку, проверил.

— Здесь еще придется подолбить…

— Чтоб она пропала, — сказал студент.

— Ничего, — утешила Капа. — Зато мы тебе присвоим звание: долбермен.

Герасим глянул еще раз на монтажников, на пульт; отправился к выходу.

Вдовин смеялся: «Чтобы деньги получать, надо что-то облучать!» Он был категорически против работы для Яконура, а упрямство Герасима использовал как дополнительное доказательство того, что в науке Герасим выдохся… Вдовин был раздражен. Никакая очистка не была нужна Вдовину! «Я понимаю, почему ты за это ухватился», — говорил Вдовин. Перечисляя мотивы Герасима, он на первое место ставил соображения, которые могли быть ему понятны. То, как Вдовин объяснял Герасиму его поведение, Герасим находил для Вдовина логичным; но для него самого это оказывалось обидно, оскорбительно. В его работе сразу появлялся привкус утилитарности, конъюнктуры. Вдовин не видел ничего другого. «Ошибаешься, — предостерегал он, — попадешь из огня да в полымя, вокруг Яконура много страстей, и ты заполучишь не только покровителей, но и таких врагов, какие тебе и не снились! Влипнешь!» Герасим в конце концов объяснился. Вдовин подумал и ответил: «А тебе не кажется, что ты печешься не столько о пользе общественной, сколько об очень личной корысти? Еще более эгоистической, чем я предполагал?» Герасим, удивленный, ждал продолжения. «Ты хочешь быть хорошим, правильным, полезным. А чисты ли эти побуждения? Ведь ты желаешь лучше стать за счет других! За счет нынешних нужд и недостатков, хотя бы на том же химкомбинате. За счет денег академии. И так далее. Воспользоваться хочешь ситуацией и своим положением. Понимаешь? Дальше. Ты хочешь стать очень хорошим на фоне других! И еще недоумеваешь, почему эти самые другие не помогают тебе стать лучше за их счет и на их фоне…» Откровенность Вдовина пугала Герасима, он видел преувеличенное внимание его к себе и даже своеобразное доверие, но не мог еще объяснить их…