Григорий Федосеев - По Восточному Саяну Страница 54

Павел Назарович хотя и бодрился, но заметно осунулся. Вечером он жаловался на боль в пояснице, на слабость в ногах. Беспокоясь о его здоровье, я распорядился передать ему Маркизу, а груз, который она везла, распределить по вьюкам.

Старик заботливо осмотрел седло, привязал в торока свой домотканый зипун, сумку с табаком, а поверх седла вместо подушки положил завернутое в тонкое одеяло белье. Ехал он далеко позади каравана.

Поздно вечером мы остановились на небольшой поляне, покрытой пушистым ковром зеленой травы. Для лошадей наступило лучшее время, когда в тайге еще нет мошки и мало комара, а сочного корма много. Освободившись от вьюков, животные с удовольствием покатались по земле, затем разбрелись и до утра не появлялись в лагере.

Мы развели костер, а Павла Назаровича все еще ее было. Стемнело. Вскипел чай.

— Что-то неладное с ним. Не пойти ли на выручку? — забеспокоился Прокопий.

В это время послышались шаги, и из леса показался старик. Он шел без лошади и нес на плечах весь свой скарб.

— Вот и я приехал, — произнес он, подходя к костру. — Пропади она, эта Маркиза!.. Стал переезжать болото, а она возьми да и завались в самой глубине! Еле вылез, чуть не захлебнулся. Посмотрите, что наделала! — и он показал нам мокрое белье и сумку с табаком, с которой еще капала вода.

— А где лошадь? — вскочил Самбуев.

— Пропадать осталась в болоте твоя Маркиза. Тянул я ее, тянул, добром уговаривал, а она зубы скалит да губами шлепает…

— Идет! — крикнул из темноты Лебедев. — Она уже привыкла к вам, Павел Назарович, не отстанет…

Действительно, из леса показалась Маркиза.

Лошадь подошла к Павлу Назаровичу и остановилась.

— Уйди, проклятая, — отмахнулся он. — Не нужна ты мне такая…

И лошадь и старик были мокрые и одинаково вымазанные в грязи, недаром они купались в одном болоте.

Павел Назарович уверял, что мы недалеко от Паркиной речки. Там предполагалась длительная остановка, чтобы совершить восхождение на вершину Фигуристых белков и дождаться отряда Пугачева, идущего сюда с гольца Чебулак.

Выступление назначили до завтрака. Мы полагали вскоре быть на Паркиной речке и рассчитывали, что она «ниспошлет» путешественникам из своих неисчерпаемых запасов десятка два хариусов для ухи.

За Долгим Ключом долина заметно сузилась. Ближе к реке подступили залесенные отроги. Совсем недалеко оказались высоченные гряды гольцов, прикрывающие проход в центральную часть Восточного Саяна. Еще двухдневный переход — и мы могли бы вступить в эту таинственную область скалистых нагромождений. Правда, прежде нам предстояло еще не менее интересное обследование Пезинского белогорья. При одной только мысли, что экспедиция находится так близко к цели, мы чувствовали прилив бодрости, и все лишения отступали на задний план.

В одиннадцать часов в облаках появились проталины, выглянуло солнце. Лошади тяжело шли по еле заметной звериной тропе. Ни стука топоров, ни крика погонщиков, люди отстали, растянулись — голод незаметно подтачивал наши силы. Еще километра два пути по тайге, и мы подошли к Паркиной речке. Пока расседлывали лошадей, организовали лагерь, я решил осмотреть местность.

При впадении в Кизир Паркина речка наметала огромный наносник. Река приносит туда ежегодно сотни деревьев, смытых с берегов. Стволы, громоздясь один на другой, так переплелись между собою, что не угадать, какому какая вершина принадлежит. Некоторые деревья стоят вверх корнями, другие наполовину замыты песком. Но не этим замечателен наносник. Возле него то и дело всплескивается вода, — это хариусы. Кормясь насекомыми и различными личинками, рыба выскакивала на поверхность и мгновенно исчезала. Хариусы любят держаться в наноснике быстрых речек, а также под перекатами.

Невозможно было устоять от соблазна и не порыбачить.

Подаренная мне Павлом Назаровичем «обманка» была сделана очень просто. Маленький крючочек до изгиба к жалу был обмотан красной ниткой с вплетенными медвежьими шерстинками, а в конце изгиба два цветных перышка кедровки. Получалось полное впечатление мушки. Подхваченная водою и удерживаемая тонкой леской мушка играет на воде, как живая.

Через час сумка наполнилась доверху чудесной рыбой.

Я присел на камень и долго осматривал Фигуристые белки. Теперь они были близко и просматривались хорошо. Их изорванные вершины спокойно дремали под охраной глубоких расщелин и потемневших скал. Многочисленные истоки Паркиной речки глубоко впитываются в откосы гольцов, морщиня их склоны. Фигуристыми белками начиналась самая недоступная и длинная часть хребта Крыжина, протянувшаяся непрерывными зубцами на восток до пика Грандиозный. Курчавые вершины белков, глубокие цирки, окаймленные стенами недоступных скал с озерами на дне их, провалы — все это работа ледника, некогда покрывавшего хребет. Сколько же тысячелетий понадобилось ему, чтобы так изменить рельеф.

Пугающая крутизна преграждала путь к вершинам Фигуристых белков. А ведь туда нужно было вынести лес, цемент, песок, железо… Хватит ли сил у людей?

Пытаясь наметить подход, я продолжал сидеть на камне. Солнце припекало. Земля парилась. Кучились недавно поредевшие облака.

Мое внимание привлек внезапно налетевший шум. Это скопа, силясь оторваться от воды, громко хлопала крыльями. Несколько отчаянных взмахов — и птица взлетела вместе с крупным хариусом. Зажатая в когтях рыба извивалась. Полет скопы был неровным.

Я пошел берегом, следя за птицей, и за поворотом увидел ее гнездо. Оно было устроено из толстых прутьев на сухой вершине кедра. Она с ходу уселась на сучок и стала клювом разрывать принесенную рыбу. Два еще не оперившихся птенца при ее появлении нетерпеливо пискнули и жадно стали хватать куски рыбы. Когда пища была поделена, скопа вытерла о веточку свой клюв, встряхнула перьями и улетела вниз по реке. А птенцы, положив на край гнезда головы, молча ждали ее возвращения.

Скопа всегда вьет гнездо на берегу и в таком месте, откуда хорошо видна река. С первых же дней появления на свет птенцы видят перед собой воду. Река — их родина. С детства они хорошо знают, что длительный голод наступает в период, когда вода в реке мутнеет и когда по ней плывет много коряжника. Мелкая же и чистая вода в реке, наоборот, сулит обилие пищи.

Когда я подошел к товарищам с полной сумкой хариусов, все засуетились, стали вырезать удилища, доставали лески, налаживали обманки.

— Ты куда собираешься? А обед кто будет варить? — удерживая Алексея за руку, спросил Мошков.

— Пантелеймон Алексеевич, ей-богу, на минуточку! Я только два раза заброшу и вернусь, — взмолился Алексей. — Ты ведь не рыбак и не поймешь, что за удовольствие удить хариусов…

— С каких это пор ты стал рыбаком? — допытывался Мошков.

— Душа-то у меня рыбацкая от рождения, только поздно определилась, — бросил Алексей, скрываясь в чаще.

Когда обед был готов, я пошел звать рыбаков. Все они собрались на устье Паркиной речки. У тех, кто удил с берега, были разочарованные лица — рыба брала вяло, не «липла» к крючку. Зато Лебедев и Козлов, перебравшись на наносник, то и дело вытаскивали упруго трепещущих хариусов, сопровождая все это криком восторга, явно для того, чтобы подразнить неудачников на берегу.

Не у дел был только Алексей. Он оборвал мушку, не вытащив ни одного хариуса, и теперь приставал к Самбуеву.

— Слышишь, Шейсран, дай раз заброшу, — тянул он нараспев.

— Сам такой удовольствия надо… — ответил тот, хотя тоже за все время ни одного хариуса не поймал.

После обеда лагерь оживился. Отбирали груз, готовили вьюки для завтрашнего дня. С утра намечался штурм Фигуристых белков.

Я рассказал Павлу Назаровичу, что видел на реке скопу.

— Это хорошо, что близко у стоянки живет рыбак, — обрадовался он, — птица поможет нам определить погоду, понаблюдать только надо за ней.

Трудовой день закончился. Солнце освещало изломанные макушки гор и редкие облака на небе. Свет, отраженный от них, падал в глубину долины, напрасно пытаясь задержать наступающий сумрак. Скоро все угомонилось: притихли птицы, застыл воздух, потух костер. На смену дневной суеты из чащи леса бесшумно выходили звери. Они всю ночь будут кормиться на полянках, нежась прохладой…

Утром мы завьючили лошадей и были готовы покинуть стоянку. Но погода снова испортилась: по небу ползли облака. Идти на голец было рискованно — мог быть дождь. Я подумал, не отложить ли поход до следующего дня.

Павел Назарович только что вернулся с реки.

— Дождя не будет, — сказал он уверенно. — Скопа только один раз появилась и больше не прилетала. А непогоду чуяла — таскала бы рыбу. Надо идти.

А небо все темнело, и грознее кучились облака. Казалось, природа смирилась с тем, что будет дождь.

— Ну, Павел Назарович, если твоя правда и дождя сегодня не будет, мы соорудим тебе памятник на вершине Фигуристого и сделаем надпись: «Лучшему саянскому синоптику П.Н. Зудову», — сказал Прокопий.