Чингиз Айтматов - Плаха Страница 55

Но вот раздались шаги, и Гулюмкан проворно вышла навстречу мужу, помогла скинуть сапоги, принесла воду, мыло, полотенце. Молча лила воду на руки мужа, но пока они не заводили разговор, разговор у них пойдет потом за чаем, тогда Бостон, начав разговор со своей любимой присказки: «Ну а теперь послушай, чего только на свете не бывает», подробно расскажет, что видел, что узнал нового, и в такие минуты, особенно когда они наедине, им обоим хорошо. Свой разговор, разговор между близкими людьми, – как знакомая пристань, где заранее известно, где мель, а где глубоко. Помнится, уже после поминок, когда прошел год со смерти Арзыгуль и они наконец решились пожениться, вот тогда и приехал Бостон с гор к ней, в ее вдовий дом на окраине приозерного поселка, и тогда они, оставив Бостоновa коня на коновязи, сели в местный автобус, неловко чувствуя себя на людях впервые вместе, и поехали в районный загс, где постарались поскорее подписать нужные бумаги, и поскорее ушли оттуда, а потом, не желая больше садиться в автобус и не желая встречаться со знакомыми на улице, пошли к озеру и дальше берегом в ее вдовий дом. В сухой, безветренный осенний день, яркая синь Иссык-Куля была, как всегда, чиста и безмятежна. И вот тогда на тропке у берега, заросшего лиственным лесом, Бостон увидел две лодки на причале и остановился. Лодки покачивал тихий прибой, под ними было видно песчаное дно.

«Смотри, кругом вода, горы, земля – это жизнь. А эта пара лодок, как мы с тобой. Куда нас понесет волна – будет видно. Что с нами было и что мы пережили – пока мы живы, это никуда от нас не денется. И давай будем всегда вместе. Я, можно сказать, старик. Зимой стукнет сорок девять. А у тебя дети малые еще, надо их учить да определить на место… Пошли, будем собираться. Снова поедешь в горы, дочь рыбака, только на этот раз со мной… Невмоготу мне одному жить…»

Гулюмкан, сама не зная почему, расплакалась, и он долго успокаивал ее… И потом, когда они оставались наедине и вели разговоры про жизнь, Гулюмкан часто вспоминала ту пару лодок на озере. Оттого и думалось ей – разговор с близким человеком все равно как знакомая пристань. На этот раз, однако, от нее не ускользнуло, что муж озабочен больше обычного. При свете помигивающей лампочки в прихожей Бостон, рослый, на голову выше ее, комкая полотенце, вытирал нарочито медленно большие огрубелые руки. Хмур был взгляд его прищуренных зеленоватых глаз, загорелое, обветренное лицо с тяжелым крупным подбородком было темно-красное, цвета потемневшей меди. Что бы это все значило? Вытерев руки, Бостон первым делом подошел к малышу, опустился на колени у смастеренной им самим деревянной кроватки, поцеловал сына обветренными губами, нашептывая ласковые слова, и заулыбался невольно, когда Кенджеш, почувствовав поцелуй, зашевелился во сне.

– Кудурмат сказал, что Базарбай тут без меня побывал, – проронил он, садясь за еду. – Нехорошее это дело…

Гулюмкан, поняв его по-своему, покраснела и едва не вспылила от обиды:

– А что мне еще оставалось делать? Ворвались в дом всей гурьбой. Волчат, мол, показать хотим. И Кенджеш тут как тут – ему-то забава… Ну, подала я им чай…

– Да я не об этом. Бог с ним, как пришел, так и ушел. Только сдается мне, нехорошее это дело…

– А что тут плохого? – не понимая, к чему он ведет, сказала Гулюмкан. – Так ведь ты и сам стрелял волков-то. Вон прошлогодняя шкура висит, и отделали ее на славу, – кивнула она на волчью шкуру на стене.

– Висит-то она висит, – ответил Бостон, протягивая жене опорожненную пиалу. – Правда твоя, случалось и мне подстрелить волка, раз уж так устроено на свете, что есть волк и есть человек. Но логова волчьего я никогда не разорял. А Базарбай, подлая его душа, волчат уворовал, а волков, зверей свирепых, оставил на воле. Это же он нам пакость подстроил. Волки живут здесь – деваться им некуда, и теперь, понимаешь, они в страшной злобе…

Слова его ошеломляюще подействовали на Гулюмкан. Она завздыхала по-бабьи, поправила съехавшую на плечо косу.

– Вот беда-то! И что его принесло, непутевого, в наши края? Зачем надо было трогать логово? Да и жалко их – ведь любая тварь тоже детенышей своих любит, кто этого не знает. И как я сразу не сообразила?

– Я вот что думаю, – озабоченно продолжал Бостон. – Какие же это волки? Не те ли самые? – Бостон помолчал и добавил: – По словам Кудурмата выходит, что волки гнались за Базарбаем со стороны Башатского ущелья.

– Ну и что?

– А то, что как бы это не оказались те самые, пришлые волки – Ташчайнар и Акбара. Есть такая пара.

– Ой, да оставь ты свои шутки! – залилась смехом Гулюмкан. – Неужто у волков имена есть, как у людей? Скажешь тоже!

– Какие шутки! Не до шуток мне. Мы этих волков знаем. На здешних они не похожи. Иным случалось видеть их. Лютая, сильная пара, в капкан не попадают, подстрелить их не удается. И надо же, чтобы этот прохиндей, алкаш Базарбай на их логово наткнулся, выкосил под корень все их отродье. А ты еще удивляешься, что у них имена есть! Самец – Ташчайнар, такой сильный, что может лошадь свалить. А волчица Акбара – анабаша [3], умная зверюга, ой какая умная! И оттого особенно опасная.

– Да перестань, отец моего сына, не шути! Что я тебе, ребенок? – недоверчиво усмехнулась Гулюмкан. – Ты про них рассказываешь так, будто с ними с детства живешь… Ну как такое может быть?

Бостон снисходительно улыбнулся, но, призадумавшись, решил успокоить жену.

– Да ладно, – сказал он, помолчав, – выкинь все это из головы. Просто я тебя позабавить хотел. Давай-ка стели постель. Поздно уж очень. Утром надо пораньше подняться, сама знаешь, до большого окота пара дней осталась. А иные матки могут и в ночь или к утру разродиться, особенно те, у которых двойня, а то и тройня!

Уже когда, загасив свет, они лежали в постели, Бостон, засыпая, а засыпал он быстро, рассказал немного о собрании в районе, на котором уже не в первый раз обсуждали, почему современная молодежь не идет в овцеводство и что тут делать да как быть, и вот тут-то и послышался на дворе топот конских копыт. Гулюмкан вскочила с постели, подбежала к окну в исподнем, лишь шаль на плечи накинула, и увидела, что у большой кошары спешились двое всадников с ружьями.

– Это наши вернулись, Рыскул с Маратом, – сказала она. – Ездили Базарбая провожать.

– Вот дурни! – пробормотал Бостон и с тем заснул.

Гулюмкан же уснула не сразу. Прикрыла потеплее сыночка в кроватке его самодельной – вечно он раскрывается во сне, сбрасывает с себя одежду. Беда, не ребенок – вечно не дает спать, особенно когда спать хочется. А сегодня сон не шел к ней. День выдался уж очень суматошный, дурной какой-то. И всему помеха Базарбай. Свалился как снег на голову. А Бостону это нож острый. Такой он человек, Бостон, не любит шума и суеты, не любит таких хамов, как Базарбай, пусть тот ничего дурного ему и не сделал. Конечно, Базарбай ему не друг, завидует, что у Бостона дела хороши… А сколько на это надо трудов положить, Базарбаю невдомек. Завтра как с раннего утра впряжется, так и до поздней ночи, и везде сам, и везде хозяйский глаз нужен…

Гулюмкан подходила к окну, всматривалась в алюминиевую тьму ночи, луна ярко светила над горбатыми горами, и звезды – все до единой – мерцали в полную силу. К утру луна зайдет, и звезды погаснут, но в тот поздний час ночь казалась вечной, неизбывной. В глубокой тиши предгорий раздавался лишь привычный стук движка, стоявшего на отшибе.

Трудно сказать, долго ли проспала Гулюмкан, возможно, всего лишь задремала, но тут сквозь сон среди поднявшегося вдруг собачьего лая послышался какой-то длительный вой. Гулюмкан невольно проснулась, перебарывая сон, и теперь уже явственно услышала тягостный, возносящийся к небу, надсадный волчий вой. Вой нагонял жуть. Гулюмкан стало не по себе, и она поближе придвинулась к мужу, прижалась. Но тут вой перешел уже в горестный плач – в нем звучали нестихающая боль, стон и вопль страдающего зверя.

– Это она, Акбара! – охрипшим со сна голосом проговорил Бостон, резко приподнимая голову с подушки.

– Какая Акбара? – Гулюмкан даже не поняла, о чем идет речь.

– Волчица! – сказал Бостон и, вслушиваясь в волчий вой, добавил: – И он, Ташчайнар, тоже ей подвывает. Слышишь, ревет, как бык на бойне.

Они замерли, затаив дыхание.

Оу-оу-у-у-уа-а-а-а! – и снова дикие, полные тоски рыдания далеко разнеслись в бескрайней ночи.

– Что это она, о чем воет? – испуганно прошептала Гулюмкан.

– Как что? Горюет зверь!

Они помолчали.

– Эка беда! – Бостон досадливо выругался. – Ты полежи тут да посмотри, чтобы ребенок не проснулся. Да ты не бойся, не маленькая! Ну воет волчица где-то поблизости, плачет по волчатам, что ж теперь поделаешь? А я пойду гляну, что в кошарах делается.

С этими словами он наспех оделся, не гася света, вышел обуваться, потом вернулся в комнату, погасил свет и ушел, захлопнув за собой дверь прихожей. Она слышала, как он прошагал под окнами, бормоча какие-то ругательства, как окликал собаку: «Жайсан, Жайсан! Поди сюда!» – и как постепенно шаги его стихли. И тут снова донесся затяжной вой волчицы, ей басовито-утробно подвывал волк. В их вое клокочущая ярость, угроза сменялись плачем, а потом в нем вновь нарастали безумные отчаяние и злоба, и вновь их сменяла мольба…