Сергей Сергеев-Ценский - Том 10. Преображение России Страница 55

— Знаю, знаю… но уверен я, что вы погон поручичьих даже и не покупали.

— А зачем же мне их было покупать? — удивился как будто Зубенко, которому денщик поставил в это время тарелку супа.

— Лишняя трата денег? — подсказал Ливенцев.

— Совершенно лишняя, — согласился Зубенко.

— Что такое два с полтиной за погоны с тремя звездочками заплатить! — вмешался в разговор Кароли. — Накажи меня бог, пустяк полнейший, а все-таки три звездочки, а не две! Да, наконец, купили бы еще пару звездочек за двугривенный, и все! И пока мне не прикажут снять мои погоны с тремя звездочками, а надеть подпоручичьи с двумя, я их все-таки носить буду. Но ведь у меня миллионного состояния нету, как у вас!

— Какого миллионного? — повернулся к нему встревоженно Зубенко и замигал ресницами.

— А с какого же капитала можно получать по шестьдесят тысяч дохода? — причмокнул даже как-то Кароли. — Шестьдесят тысяч в год! Ого! И палец о палец не ударить! Меня, например, взять, так мне ведь сколько приходится ра-бо-тать, батенька! Родоканаки тоже не каждый год умирают! Мне сорок четыре монеты всего, а я вот — седой! — похлопал он по коротко стриженной голове, сидящей на короткой шее.

Ливенцев заметил, как густо покраснел Зубенко и с каким недоумением глядел на него Лихачев, выкатив свои румынские глаза. Даже Цирцея перестала порхать пальцами по спинке африканской собачки.

— Каких шестьдесят тысяч? — придушенно спросил Зубенко.

— Откуда у него шестьдесят тысяч дохода? — раскатисто сказал Лихачев, готовый захохотать, так как принял это за несколько странную между мало знакомыми людьми, но все-таки шутку, конечно.

— Будто бы дает французская компания какая-то за одни только недра, а имение остается имением, — три тысячи десятин! — ответил Лихачеву за Кароли Мазанка, тоже уставивший в несчастного корнета красивые, с поволокой, карие глаза.

— Вранье!.. Клевета!.. — энергично выкрикнул Зубенко. — Вообще меня, должно быть, смешали с кем-то другим.

— Вот странный человек! Не хочет даже, чтобы его считали богатым! Накажи меня бог, в первый раз такого вижу! — искренне удивился Кароли.

А Ливенцев даже пожал своими не узкими, но выдвинутыми как-то вперед плечами:

— Непостижимо!.. Я, конечно, не знал бы, что именно мне делать с миллионом, если бы он свалился мне с неба, но всякий миллион все-таки факт, как же можно его отрицать.

— Не понимаю, господа, что вы такое говорите! — как будто даже возмущенно немного поглядела на всех поочередно Цирцея. — Ведь это называется шутить над человеком, который отшучиваться совсем не умеет.

И под ее взглядом командирши, заступившейся за своего субалтерна, первым смутился вежливый Мазанка и тут же выдал Ливенцева:

— Сведения о миллионах идут вот от нашего прапорщика… Мы сами это только сегодня от него услыхали…

И так как на Ливенцева теперь обратилось сразу несколько пар глаз и белесые глаза Зубенко глядели неприкрыто враждебно, то Ливенцев тоже поколебался было и уж хотел как-нибудь замять разговор, но спросил на всякий случай корнета:

— А вы доктора нашего Монякова знаете?

— Монякова? — переспросил Зубенко и отвернулся.

— Да, того самого Монякова, с которым вы, правда, не захотели говорить дня два назад, но ведь когда-нибудь придется же вам с ним встретиться, не так ли?.. Так вот, это именно он мне о вас наговорил, представьте!.. Он вас очень хорошо знает… и ваше имение… и ваши дела с французской компанией «Унион».

— Он так вам и сказал: французской компанией? — пусто и глухо спросил после томительного молчания Зубенко.

— С французской или бельгийской… Да, кажется, именно с бельгийской, но мне показалось, что это — все равно.

— Угу… Нет, это — не все равно, — пробормотал Зубенко.

— Может быть… Он мне сказал еще, будто вы недовольны ими, этими французами или бельгийцами, что они плохо выполняют условия договора, то есть, попросту говоря, вас грабят…

— Он так и сказал вам: грабят? — живо обернулся к Ливенцеву Зубенко.

— Да, в этом роде… и будто вы начали с ними процесс.

— А он не сказал вам, кто посредничает бельгийцам этим, прохвостам? — с большою яростью в хриповатом голосе спросил вдруг Зубенко, и глаза у него стали заметно розовыми от прилившей к ним крови.

— Однако факт, значит, все-таки налицо! — торжествуя, перебил по-адвокатски Кароли Ливенцева, начавшего было что-то говорить Зубенко насчет Монякова. — Есть угольные копи, взятые в аренду бельгийцами, которые платят вам шестьдесят тысяч, но должны платить, по-вашему, гораздо больше.

Лихачев коротко кашлянул. Ливенцев взглянул на него пристально. У Лихачева был явно оскорбленный вид. Он покраснел, как от натуги, и нервно накручивал правый ус на палец.

Так как Зубенко упорно молчал, делая вид, что и ответить не может так вот сразу, — очень занят едой, — то Цирцея обратилась к нему негодующая:

— Значит, вы действительно получаете по шестьдесят тысяч в год доходу?.. А я-то думала, что над вами шутят! — и она сильно сощурила глаза.

Ливенцев заметил, что у Зубенко как-то сразу набряк, явно распух и без того объемистый нос, однако ответ его поразил еще больше наивного математика, чем его нос:

— Вы думаете, что шестьдесят тысяч за угольный пласт, как на нашей земле, это много? В том-то и дело, что мало! Очень мало!.. За подобный пласт Парамонов по три миллиона в год получает!.. Три миллиона! В год! Это вам не какие-нибудь несчастные шестьдесят тысяч! — с неожиданной выразительностью и силой сказал Зубенко.

Мазанку же, видимо, мучила другая сторона дела — размер имения Зубенко, и он спросил почему-то даже не певуче, как привык слышать от него Ливенцев, а тоже несколько хрипло:

— Это на всех трех тысячах десятин у вас угольный пласт оказался?

— Именно в этом и вопрос, что бельгийцы шурфуют землю везде, где им вздумается, а по договору они этого делать не смеют, — помолчав, ответил Зубенко.

Убедившись в том, что у этого немудрого на вид корнета действительно три тысячи десятин, Мазанка оглядел всех округлившимися и от этого ставшими гораздо менее красивыми глазами и проговорил:

— Однако! Три тысячи десятин! Степной земли!

— Что же тут такого? — зло отозвался Зубенко. — Вон у Фальцфейна триста тысяч десятин степной земли, — это я понимаю, — богатство, а то три тысячи!.. По сравнению с тремя стами — так, клочок жалкий!

— Не-ет-с, это уж вы меня извините, — это не клочок жалкий — три тысячи десятин, — как-то выдавил из себя скорее, чем сказал, Мазанка.

— Да-да! Смотря, конечно, как хозяйство поставить, а то три тысячи десятин вполне могут давать те же шестьдесят тысяч, — поддержал его Лихачев, покачав при этом как-то многозначительно из стороны в сторону лысеющей спереди головой, а Цирцея добавила:

— И мы ведь тоже бурили у себя, мы сколько денег ухлопали на бурение, однако у нас вот в недрах ничего такого не оказалось.

— Как? Вы тоже искали уголь? Или руду железную? — полюбопытствовал Кароли.

— Нет. Не руду и не уголь… Об этом-то мы уж знали, что нет… Мы за доломитом охотились, — объяснил Лихачев. — Доломит — он ведь для доменных печей требуется… И нашелся такой специалист, сбил нас с женою с толку: «У вас доломит! Бурите!» Вот и бурили… Денег, правда, пробурили достаточно, а доломит обманул… Ну, одним словом, он хотя и нашелся, только не того процентного отношения, какое требуется. Низкого качества. Годится, конечно, как бутовый камень, только не в домны… Да! На этом я, просто говоря, прогорел… А у вас, стало быть, целая Голконда? — обратился он к Зубенко не улыбаясь. — А я и не знал! Вы как-то ни разу не заикнулись даже… об этом своем альянсе с бельгийцами.

— Не дай бог иметь дела с этими негодяями! — уверенно, очень убежденно и горячо отозвался Зубенко, накладывая себе гарниру к жаркому.

— Наши союзники, — напомнил ему Ливенцев.

— Я о тех там, которые у себя дома сидят, не говорю, — поправился корнет. — Я говорю о тех пройдохах, какие к нам сюда приехали и нас сосут, как пауки.

— Однако миллион они для вас на вашей земле нашли же, — пытался склонить его на милость даже к приезжим бельгийцам Кароли.

— Какой миллион?

— Шесть рублей со ста, шестьдесят тысяч с миллиона!

— Ну, знаете, так считать если, тогда у Парамонова пятьдесят миллионов в земле лежат! А пятьдесят миллионов и один — это большая разница… Также надо принять во внимание, какое у меня семейство.

— Неужели вы женаты? — удивилась Цирцея и почему-то даже опустила при этом свою африканскую собачку на пол.

— Я не женат, положим, но ведь еще сколько нас — сестер и братьев… Это я считаю только родных, а ведь еще сколько двоюродных!.. Нас очень большая семья.

— Ну, ваши доходы тоже оказались не маленькие! Это на какую угодно семью хватит, — сказал Лихачев.