Петр Северов - Сочинения в двух томах. Том первый Страница 55

— С кем он там разговаривает? — спросил Митенька.

Калюжный поднял заскорузлый палец и прошептал торжественно:

— С бумагой говорит…

Эти слова Калюжного и рассмешили Митеньку, по, заметив его усмешку, хозяин укоризненно покачал головой.

Вскоре Митенька задремал, уверенный, что находится на пути к цели. И снилось, долго снилось бродяге Вихрю, будто сам веселый бог ночи в шатре на зеленом лугу поздравляет его с удачей, а вокруг бродят сытые, стройные лошади — белые, каурые, саврасые, пегие, тонконогие, и гривастые, и легкие, как дым…

Исправник Трифонов был озабочен донесением одного из своих агентов. Поселковый фельдшер, юркий старичок Сечкин, сообщил, что известный конокрад Митенька Вихрь, заболевший воспалением легких в тяжелой форме, скрывается в мазанке шахтера Калюжного, того самого Кузьмы Калюжного, который был уличен в хранении красного флага после подавления беспорядков на шахтах Лисичьего Байрака в 1905 году.

Фельдшера вызвал к больному инженер Лагутин, и когда Сечкин опознал Митеньку-конокрада, которого не раз видел в тюрьме, и сказал об этом инженеру, тот громко выразил недовольство, заявив, что речь идет прежде всего о больном человеке. Сечкин пытался оспаривать гражданские права Митеньки и, следовательно, его право на медицинскую помощь со стороны фельдшера, находящегося на государственной службе, чем вызвал гневную отповедь Лагутина. Инженер заявил, что таких преступников порождает крайняя нищета народа, а в этой нищете повинно несправедливое богатство Шмаевых и Коптов, которых инженер назвал кровососами. Эти крамольные речи настолько поразили агента, что он не смог возражать. В конце письменного донесения он добавлял, что богопротивные слова, изобличающие в Лагутине революционера, были произнесены инженером в самой решительной форме, в присутствии трех шахтеров, неизвестно по каким причинам находившихся здесь.

Новость, принесенная фельдшером Сечкиным, ошарашила Трифонова. Вообще говоря, Митенька действовал строго по уговору. Он должен был попроситься к шахтеру Калюжному на ночлег, познакомиться с инженером, рассказать, будто отсиживал срок за участие в распространении листовок, войти в доверие и вызваться сопровождать Лагутина в пути. Этот план представлялся Трифонову наиболее надежным; если бы Митенька стал караулить инженера где-нибудь на дороге, изменчивые погоды могли бы ему помешать. Сделав свое дело, он должен был оставить сумку инженера в селе Боровском, у местного осведомителя. Адрес и фамилию зажиточного мужика Степана Телички Митенька запомнил. О дальнейшем ему не следовало знать, так как это был секрет исправника и Телички. За убийство конокрада, и еще такого отпетого, как Митенька Вихрь, судить Теличку не будут, — наоборот, наградят. Он скажет, что вор оказал вооруженное сопротивление…

Полевая сумка инженера, прежде чем попасть к начальству, побывает в руках у Данилы Шмаева. Этот евангельский начетчик Шмаев нанесет на карту Лагутина свои поправки и понизит цену на земли соседей в десятки раз. Трифонов получит пять тысяч и заживет помещиком. Эти пять тысяч удвоятся и утроятся; не так-то он прост, чтобы выпустить из своих рук святошу Шмаева! Однако кто мог бы ожидать, что Митенька Вихрь вдруг заболеет? Пневмония — болезнь не на два-три дня. А тут еще идиот Сечкин перестарался: кто его тянул за язык, кто поручал рассказывать инженеру о Митеньке?

Трифонов длинно выругался и сплюнул. Какая ирония судьбы: вор, подонок, пропащий рецидивист, которого в любое другое время Трифонов безжалостно зарыл бы в землю, как собаку, теперь ему был дороже родного брата: он держал в своих грязных руках ключи от секрета, от сейфа Шмаева! Исправник даже позабыл, что перед ним сидел агент Сечкин и, побледнев, медленно выговаривал злые, ругательные слова.

— Вы… недовольны мною? — испуганно спросил Сечкин, не находя места трясущимся рукам. — Но я старался…

Трифонов обронил глухо и яростно:

— Болван…

Фельдшер сорвался со стула и попятился к двери.

— Идиот! — багровея, взвизгнул исправник.

— Простите… если я совершил ошибку…

Трифонов устало махнул рукой:

— Пшел вон, скот…

Оставшись один, он долго сидел за столом, небрежно листая страницы протоколов, и витиеватый почерк писаря плыл и туманился перед его глазами.

«Нужно было одеть этого ворюгу, — выговаривал Трифонов самому себе. — Что стоило дать ему старые валенки и полушубок? Еще какая-то пятерка, не больше. Если Шмаев делает какое-то дело, он без сожаления вкладывает средства. Потом он получает втрое больше… А я? Такого пустяка не предусмотреть… Стыдно, господин исправник!»

События этого дня, словно бы нарочно, складывались так, что Трифонов испытывал все большее огорчение. Едва он выгнал простофилю Сечкинм (хотя и понимал, что фельдшер мало в чем виноват, разве только в излишней болтливости), как прибыла почта. Из большого казенного пакета, за пятью сургучными печатями, Трифонов извлек наставление начальника екатеринославского охранного отдела. Подтверждая, что прежние донесения Трифонова о панибратстве Лагутина с рабочими и мятежных речах этого инженера соответствуют информации других агентов, начальник приказывал вести неусыпное наблюдение за ученым-бунтарем. Он сообщал, что по приказу охранного отдела Лагутин уже уволен из геологического комитета Горного института и отныне считается «вольным геологом». Если бы речь шла не о столь известном изыскателе, как Лагутин, прокурор Екатеринославского окружного суда Ганнот немедленно дал бы санкцию на арест. Но Лагутина знали и за границей, и его арест мог бы вызвать в печати неприятный резонанс. Поэтому охранный отдел принял решение ограничиться тщательным наблюдением за геологом, пресечением его связей с рабочими и внушительным предупреждением при соответствующем случае.

Трифонов перечитал наставление и усмехнулся:

— Однако!.. И с какого это времени охранка стала считаться с газетными писаками?

Он задумался, скребя ногтями свой бобрик.

— Что означает понятие «вольный геолог»? Это значит, что человек занимается делом без всяких ответственных полномочий, по собственному желанию, на свой страх и риск, как любой кустарь и, вдобавок, без видов на прибыль. Хо-хо! «Вольный геолог»! А ведь Лагутин еще не знает об этом новом своем «звании». Что, если бы в дороге с ним стряслась беда? Очевидно, «вольный геолог» сам был бы в ответе?

Одно представлялось Трифонову несомненным: популярность Лагутина не нравилась охранному отделу. Об этом человеке хотели бы забыть, а его работы замолчать, так как чем больше популярность ученого, тем весомей его крамольное слово. Но в своем наставлении начальник охранного отдела не досказывал какой-то мысли, ограничиваясь лишь смутным намеком. Он писал: «…В донецкой степи, как известно, издавна находили себе пристанище ссыльные, каторжники и проч. элементы, и меня заботит безопасность вольного геолога»… Странное противоречие! Возмущаясь Лагутиным — его революционными связями и действиями, начальник одновременно проявлял столь трогательную о нем заботу!

Трифонов умел читать между строк: сама профессия обучила его этому искусству. Ясно, что начальник будет доволен, если беспокойный инженер «выйдет из строя». Могло же случиться, что здесь, в Лисичьем Байраке, Лагутин сорвался с обрыва. А если бы это случилось где-нибудь вдали от населенного пункта? Положительно, Трифонов мог поверить в существование особого рода магнетизма: еще до получения этого пакета мысль начальника охранки словно бы передалась исправнику какими-то необъяснимыми путями.

Нечасто исправнику доводилось думать так напряженно, как в этот день. Но сумма, обещанная Шмаевым, стоила того. А дальнейшее развитие событий заставляло придумывать все новые варианты. В послеобеденное время, в самую лютую непогодь, когда в перекрученных космах метели не было видно ни зги, весь белый, лохматый и призрачный, как привидение, в кабинет к Трифонову ввалился господин Копт.

Трифонов знал, что педантичный немец никогда и никого не навещал без приглашения в письменной форме. За пять лет, в течение которых этот ловкач промышлял в Лисичьем Байраке, — проходил шахтенки, скупал землю, разбивал огороды и торговал овощами, открывал железо-скобяные магазины, лесосклады, крупорушки и маслобойки — норовистый характер Копта стал известен многим. Даже в отношении крупных шахтовладельцев Копт держался высокомерно. По-видимому, он прибыл из Германии в эти места с большими средствами, но, будучи очень осторожным, вкладывал их в дело малыми частями. Как-то незаметно у Копта появились собственные имения, которые он заселял исключительно немцами. Эти немцы построили колбасную фабрику и увеличили площади огородов. Их земельные владения возрастали с каждым днем, и оставалось загадкой, откуда у них берутся деньги для все новых приобретений.