Василий Смирнов - Сыновья Страница 57

А утром семнадцатого марта, когда Анна Михайловна еще лежала в постели, вспоминая ускользнувшие подробности сна и дивясь на него, принесли газеты, и на первой странице крупными буквами было напечатано постановление правительства о награждении передовиков по льну и конопле. Анна Михайловна нашла в этом постановлении и свою фамилию.

В этот день она так расхрабрилась, что вышла на улицу одна, пошла толкаться по магазинам, накупила сыновьям и себе всякой всячины — и, возвращаясь в гостиницу, заплуталась. Не долго думая, она обратилась за помощью к милиционеру, стоявшему на перекрестке. Он указал ей дорогу.

Через два дня в Кремле, на заседании Президиума ЦИК СССР, Михаил Иванович Калинин вручил Анне Михайловне орден, пожал руку и поздравил. И на ордене, выпукло и незабываемо, как звезда на мраморном памятнике далекой могилы, сиял облик того, кому она поклонилась в Мавзолее.

Анна Михайловна не пожалела праздничного платья, булавкой проколола дырочку на шерстяной материи и вдела орден.

В конце заседания, после речи Калинина, в зал вошли Молотов и Сталин.

Когда все немножко поуспокоились, Анна Михайловна подошла к Сталину. Он узнал ее и поздоровался, как со старой знакомой.

— Вот… наградили… — сказала Анна Михайловна тихо. — А за что, и сама не знаю.

Сталин протянул руку и потрогал орден.

— За лен… — сказал он, помолчал и, улыбнувшись, добавил: — За сыновей, Анна Михайловна.

Анна Михайловна сделала движение, чтобы обнять Сталина, и не решилась.

Потом пришел фотограф, Анна Михайловна примостилась в четвертом ряду, стала на цыпочки и повыше подняла голову. Фотограф нацелился аппаратом.

— Постойте, — сказал Сталин, отыскал Анну Михайловну, посадил ее перед собой за стол, где уже сидели самые знатные колхозницы, а сам стал позади.

Вернувшись из Москвы, Анна Михайловна приметила, что сыновья словно бы изменились. Они и не поздоровались толком с матерью, неловко, как от чужой, приняли подарки и молча, чинно, будто гости, расселись по лавкам. Михаил не спускал широко раскрытых глаз с ордена. Алексей, насупившись, поглядывал искоса в окно и грыз ногти.

— Ну, как тут дома, что? — спрашивала Анна Михайловна, прибирая шубу, баульчик, распаковывая свертки, немножко досадуя на сыновей и тревожась. — Как жили без меня? Здоровы?

— Ничего… Здоровы, — в один голос ответили сыновья.

— Голодные без матери не сидели?

— Н-не-ет…

— Да что мямлите, ровно неживые? Набедокурили, так сказывайте! — прикрикнула мать, начиная сердиться. — Корова как?

— По три раза доил… как вы… наказывали, — сказал, запинаясь, Алексей.

— С чего это ты завыкал? — спросила, усмехаясь и добрея, мать.

Сын взглянул на нее, смутился, пробормотал что-то непонятное.

В избе было тепло, чисто прибрано. Пахло щами и табаком. Полосатые дерюжки аккуратно лежали на свежевымытом желтом полу. Анна Михайловна с удовольствием прошлась по этим дорожкам, заглянула в спальню, мимоходом оправила пикейное покрывало на кровати, погрела у печки руки.

— Прозябла, — сказала она, кутаясь в шаль, — чайку бы… с московскими гостинцами. Или уже пили?

Михаил, ни слова не говоря, сорвался с лавки, кинулся на кухню и загремел самоварной трубой. Алексей, расставшись с окном, торопливо колол лучину.

— Где угли, Ленька? — шепотом спросил Михаил.

— В корчаге, под шестком, — также шепотом ответил брат.

— Постойте, я сама, — сказала Анна Михайловна, чему-то улыбаясь и засучивая рукава праздничного платья.

Но сыновья точно не слышали матери, суетились на кухне и вроде бы не подпускали мать к самовару.

— Ну-ну, — оттолкнула она их от самовара, — это еще что такое?

И за чаем сыновья молчали, будто стеснялись матери. Они почти не притронулись к городскому угощению, сдержанно благодарили, когда Анна Михайловна предлагала отведать того и другого, старательно дули в блюдца на горячий чай, как маленькие ребята. Анну Михайловну все это вначале смешило, а потом рассердило.

— Что же вы не спросите ни о чем? — с досадой сказала наконец она. — Ведь не в лесу мать была, в Москве… Все правительство видела. Со Сталиным разговаривала.

Глаза у Михаила стали совсем круглыми. Он смотрел то на орден, то на рот матери, и блюдце прыгало в его руке. Алексей навалился на стол, покраснел, подвинулся к матери ближе. Он достал папиросу и никак не мог ее раскурить.

— Про вас спрашивал… Сталин-то, — добавила мать ласково.

— Да что ты?! — воскликнул Михаил, вскакивая. Неловкость и сдержанность с него как рукой сняло. Он засмеялся, подмигнул брату… и вдруг опять присмирел.

— И про м-меня… спра… шивал? — заикаясь, выдавил он шепотом.

— И про тебя.

— А что… а что ты ему… сказала?

Алексей, обжигаясь папиросой, нетерпеливо потянул брата за рукав:

— Да не мешай, сядь. Рассказывай, мама, рассказывай!

Анна Михайловна рассказывала, смотрела на сыновей и думала о том новом, что открылось ей в Москве… Да ведь она всю жизнь только ребятами и жила, вырастила, воспитала красавцев сыновей. Но одна ли воспитала?

Она подумала о том, что ей ведь помогли выходить этих двух парней. И Анне Михайловне захотелось отблагодарить добром за добро, но она не знала каким. Все, что она делала для людей, для своей страны, было такое малое, обыкновенное, какое мог делать и делал каждый. А ей хотелось большего, отплатить радостью за радость…

«Старуха… где мне… Может быть, ребята мои со временем отблагодарят», — сказала она себе.

Самовар допел свою песенку и затих. Остыл чай в стаканах. Стало смеркаться, пора было зажигать огонь и управляться по хозяйству.

Анна Михайловна хотела подняться из-за стола, но сыновья не пустили, зажгли лампу и пристали к матери с новыми расспросами. Лица у них горели, они теперь не стеснялись, не робели перед матерью, и все это ей было приятно.

— Дай… посмотреть, — сказал Михаил, подсаживаясь к матери и осторожно прикасаясь к ордену.

Анна Михайловна сняла орден. Михаил бережно подержал на ладони, потом передал брату. А когда тот нагляделся, Михаил, подавая орден матери, шепнул:

— Ах, Михайловна, да какая же ты у нас… хорошая!

Алексей услыхал и негромко рассмеялся.

— А ты и не знал?

— Поболтайте у меня, — оборвала мать, неловко двигая на столе посуду.

Михаил повертел орден в руках и нерешительно вдел в петлицу пиджака, подошел к зеркалу и, подняв голову, расправив плечи, точно вырос. Опустив руки по швам, он стоял, тонкий и стройный. Мать видела, как он, строго сжав губы, косился на орден, потом лицо его дрогнуло, сморщилось от смеха.

Повернувшись, Михаил подлетел к брату, щелкнул каблуками.

— Позвольте познакомиться: Михаил Стуков, летчик.

— Будет тебе дурачиться, — хмурился и улыбался Алексей.

— Нет, ты скажи, идет ко мне орден? — пристал брат. — Правда, идет?

— Заработай, так и пойдет.

— Заработаю, братан, честное слово, заработаю. Мне бы только в летчики попасть…

— Ну-ка, летчик… подай мне полотенце, которым посуду вытирают, — приказала мать.

Несмотря на распутицу, Анне Михайловне пришлось много разъезжать по району, выступать на колхозных собраниях.

Все проведали, что она была на совещании с руководителями партии и правительства, и все хотели в точности знать, о чем там, в Москве, шла речь. Она рассказывала как умела, иногда подмечая с горечью, что рассказывает плохо. У нее не хватало слов передать все, что она видела, слышала и чувствовала. Шерстяное платье с орденом она спрятала в сундук и надевала его только по праздникам.

Долгое время Анна Михайловна не замечала перемены в своей избе. Только когда из Москвы в розовом пакете пришла карточка и Анна Михайловна, купив большую со стеклом рамку, вздумала повесить карточку в красный угол, она ахнула: где привычно висели иконы, курчавился рыжеватый мох.

— Это кто же вам позволил снять? — набросилась она на сыновей. — Кто хозяин в доме, а?

— Вона! — удивился Михаил, насвистывая. — Сама сняла, а нас ругаешь. Память теряете, Михайловна… Ну, а хотя бы и мы? Так ведь когда это было, еще в марте… За давностью времени не такие преступления прощают.

— Куда девали? — строго спросила мать.

— На чердаке.

— Сейчас же принеси… сейчас же! — Она застучала кулаком по столу.

Сыновья посмеялись и не послушались матери.

Тогда она сама слазила на чердак, принесла иконы. Хотела повесить их на прежнее место, но карточка так хорошо подошла в пустоту красного угла, словно нарочно это место для нее оставили.

— Ну, ладно, — сказала себе Анна Михайловна и повесила иконы на кухне.

Прошло два года.

Много событий случилось за это время в колхозе. Катерина Шарова родила тройню — двух девочек и мальчика, и Костя, ошалелый от счастья, устроил пир на весь колхоз. Была на этом пиру и Анна Михайловна, она сидела рядом с Дарьей, и та жаловалась ей тогда, что у нее сердце ровно бы останавливается.