Юрий Слепухин - У черты заката. Ступи за ограду Страница 57

Похоже, что ее кощунственный упрек был услышан: Мери Форд поперхнулась и умолкла, и мужской голос пригласил пассажиров, едущих в Буэнос-Айрес, занимать места. Вышла и Беатрис. Пульман, за эти девять часов уже ставший ей немножко родным, стоял темный и печальный, как брошенное жилище; в его корме, открыв решетчатые створки, копались при свете переносной лампы трое механиков. Рядом усаживалось в старый «бьюик» многочисленное семейство с кучей хнычущих сонных детей. «Бьюик» был навьючен, как мул, чемоданы громоздились на крыше и торчали из багажника, полузакрытую дверцу которого удерживала веревка. Беатрис потрогала громадное колесо автобуса: твердая, словно литая, резина оказалась приятно теплой и бархатистой от пыли. «Антонио! — крикнул один из механиков. — Принеси ключ девять шестнадцатых, только живо, да захвати парочку гроверов!»

Ну вот, теперь что-то сломалось, только этого и не хватало. Теперь неизвестно, сколько им придется сидеть на этой станции. И эта Форд опять поет какую-то глупость, а рука стала черной от пыли. Конечно, тебе непременно нужно было лезть трогать это колесо!

Пришлось идти в туалетную комнату. Намыливая руки, Беатрис боялась поднять глаза, чтобы не увидеть себя в зеркале над раковиной. Потом все-таки увидела, без прикрас: отвратительное лицо неврастенички, ничуть не привлекательное. Под глазами — тени, от усталости и истеричных переживаний. «Ненавижу себя», — с омерзением решила Беатрис. И еще эти клипсы, о боже! Закусив губы, она сорвала одну и другую — едва не оборвав себе мочки ушей — модные серьги из искусственного жемчуга, неизвестно зачем купленные вчера и тайком от мисс Пэйдж надетые в дорогу. Какое там «неизвестно»! Вам отлично, великолепно известно, уважаемая сеньорита Альварадо, зачем и с какой целью вы нацепили эти побрякушки! И после этого у вас еще хватает лицемерия каждое утро молиться о том, чтобы всевышний избавил вас от лукавого…

Жалобно звякнув, клипсы полетели в мусорный бак. Беатрис выскочила из туалета, исполненная еще горшего отвращения к себе самой и ко всему окружающему.

Встречный пульман, празднично оцепленный разноцветными опознавательными огнями, уже покинул станционную площадку и осторожно выруливал на автостраду, ощупывая фарами бетонное полотно. Следом за ним тронулся перегруженный детьми и чемоданами «бьюик». Возле грузовика с прицепом происходила шумная ссора. Спутники Беатрис, кончив закусывать, группами выходили из ресторана и собирались: одни — вокруг ссорящихся, другие — вокруг механиков, продолжавших копаться в чреве автобуса. Праздное их любопытство было отвратительным. Чтобы не видеть ничего этого, она зашла за угол станционного здания, в тень. Здесь были свалены ящики из-под пива, строительные материалы, смолисто пахло свежераспиленным лесом, под ногами шуршали стружки. Беатрис села на доски, обхватив колени. Пампа лежала перед ее широко открытыми глазами в двух шагах, подступая к самой кромке бетона колючими побегами чертополоха, — мрак, звезды, ровный полет не знающего преград степного ветра, опьяняющие запахи травы. Это было больше, чем просто ночная степь; это была сама Патриа, древняя Земля Отцов, неустанно впитывавшая в себя поколение за поколением, помнящая неслышный шаг охотников гуарани и тяжелую поступь конкистадоров, медленное движение скрипучих повозок первых поселенцев и бешеный галоп эскадронов Сан-Мартина. Земля смотрела из темноты в лицо Беатрис, дыхание Земли прикасалось к ее щекам, ласково шевелило волосы. А за ее спиной, на ярко освещенном куске бетона, шумели машины и люди, мошками слетевшиеся на этот брошенный в пампу островок цивилизации. Механики, сквозь зубы отвечая на вопросы зевак, спешно затягивали последние болты. В ресторан ввалилась шумная, полупьяная компания, только что подкатившая на двух машинах. По радио теперь пела Сара Воган: «Я еще никогда-никогда не целовала мужчин, я просто говорю им «покойной ночи» и сразу захлопываю дверь…» «Господи, — прошептала с закрытыми глазами Беатрис, стискивая пальцы, — спаси меня от отчаянья и гордыни, научи меня, как жить в этом мире, как к нему относиться, чтобы не сойти с ума и не окаменеть сердцем…»

В Кордове ей пришлось задержаться дольше, чем она предполагала. Оказалось, что в воскресенье венчается Ньевес Падилья; уехать до свадьбы было бы просто неприлично, и Беатрис отправила в пансион телеграмму: «Вынуждена задержаться пришлите машину понедельник». Эти лишние четыре дня отнюдь не способствовали улучшению ее самочувствия. Остановилась она в чинном и тихом доме профессора Гонтрана, где отлично можно было бы отдохнуть, но уже через два часа после приезда к ней примчалась Глэдис Ривера: в доме Падилья все шло вверх дном, модистка испортила туалет невесты, какая-то ерунда получилась со списком приглашенных, в общем, нужно было немедленно ехать туда и спасать положение. В суматохе и поездках по магазинам прошли пятница и суббота; в воскресенье на церемонии в старинной церкви Сан-Роке Беатрис едва держалась на ногах. Когда, приветствуя вошедшую невесту, под сводами зазвучали торжественные звуки «Свадебного марша» Мендельсона, ей стало невыносимо грустно. Все это было ни к чему — вся эта суета, нарядная толпа вокруг, тюль и флердоранж, цветы, гром органа. Она вспомнила вдруг свой конвент, всегда спокойные лица монахинь под жестко накрахмаленными чепцами, сонный плеск фонтана в саду, где было тенисто и прохладно в самые жаркие часы дня. Вернуться бы в тихий голубой мир ее детства, отгороженный высокими стенами от всех этих мартинесов, мендесов и геймов! Здесь, в Кордове, находится одна из самых старых обителей — Монастерио-де-Санта-Тереса. Триста пятьдесят лет тому назад капитан дон Хуан де Техада-и-Мирабаль пожертвовал золото на постройку женского монастыря во искупление своих неблагочестивых дел, и сестры-терезитки до сих пор молятся о его душе. Но разве можно вернуться в детство, разве можно ей уйти в монастырь?.. Хотя бы на время, на год-другой? Но и это невыполнимо. Папа будет решительно против, и вообще все скажут, что она сошла с ума. Как им ее понять — им, которые ко всему привыкли и теперь совершенно равнодушно смотрят на преступления, творящиеся вокруг них каждый день, каждый час…

После венчания пришлось еще вытерпеть прием в доме родителей невесты. Беатрис видела, что молодые люди не нашли в столичной гостье ничего интересного; она сразу почувствовала это по тому преувеличенному и злорадно-соболезнующему вниманию, каким окружили ее подружки. Ну и пусть. Она и так знает, что не обладает ни умом, ни красотой, вообще ничем. И ничего этого ей не нужно! Клипсы она выбросила, и уж во всяком случае никогда в жизни не позволит себе кокетничать, как это делают Глэдис и Энкарнасьон…

Наконец молодые уехали, осыпанные пригоршнями риса и провожаемые грохотом старых кастрюль и жестянок, привязанных к заднему бамперу их машины. Чтобы все было как полагается, вслед им швырнули еще несколько стоптанных башмаков.

— Девочка, что с тобой происходит? — спросила сеньора де Гонтран, когда они возвращались домой.

— Со мной? — равнодушно переспросила Беатрис, продолжая смотреть на спину сидящего за рулем профессора. — Ничего, донья Ремедиос… Просто я очень устала.

— Да нет, милая моя, ты уж не выдумывай. Устала! Ты думаешь, я ничего не вижу? В прошлом году ты была совершенно другой. Что с тобой, Дорита?

— Боже мой, донья Ремедиос, — вымученно улыбнулась Беатрис. — Ну просто у меня были трудные экзамены.

— Трудные экзамены! — возмущенно фыркнула профессорша. — Ты ведь сдаешь их уже второй год, лентяйка! Не стыдно тебе? Как хочешь, а я напишу Бернардо о том, какое впечатление ты на меня произвела. И муж говорит то же самое.

Беатрис внутренне усмехнулась. Вряд ли профессор Гонтран замечает вообще ее существование в своем доме! Вот и сейчас он ведет машину и — можно держать пари — не слышит ни слова из того, что говорится за его спиной. Наверное, обдумывает какую-нибудь очередную проблему международного права. Но если донья Ремедиос и в самом деле напишет папе, это будет плохо.

— Напишу, вот увидишь, — подтвердила сеньора де Гонтран, словно подслушав ее мысли. — Он должен обратить на тебя самое серьезное внимание.

— Я вас очень прошу, донья Ремедиос! — быстро сказала Беатрис. — Не нужно ничего писать, папа и без того волнуется. Уверяю вас, со мной ничего страшного! Просто у меня очень плохое настроение, ну и… Вы понимаете, у меня был один случай — еще до экзаменов, — когда я увидела, как гнусно могут поступать люди, совсем, казалось бы, порядочные… И я теперь никому не могу верить и не могу спокойно…

— Тебя кто-нибудь… обидел?

— Да не меня вовсе, донья Ремедиос. Я просто была свидетельницей! И разве это единичный случай… Я уверена, такие вещи творятся теперь всюду и в любой момент, понимаете! Как же можно быть спокойной, когда такое делается!