Владимир Попов - Разорванный круг Страница 59

— За что?

Вот к этому вопросу он не был готов. К любому, но не к этому. Действительно: за что? Она ведь не изменилась, она оставалась такой, какой была, застряла в своем развитии где-то на пятнадцати годах и так и пребывала в этом блаженном возрасте. Но в ту пору, когда он сам был юнцом, эта инфантильность казалась даже милой. Но когда подвалило под сорок…

— Чужие мы с тобой, — только и смог произнести он.

— Это ты стал чужой…

Что правда, то правда. Последние годы между ними все ширилась полоса отчуждения, и в этом опять-таки был виноват он. Только он.

— Мы всегда были чужими, Тася.

— Об этом надо было сказать раньше… это надо было делать раньше… а теперь… Куда я теперь? — Глаза Таисии Устиновны все еще смотрели стеклянно и оставались сухими.

Брянцеву до боли стало жаль ее. Она опять права. Ошибки молодости надо исправлять в молодости, а не перекладывать на более поздний возраст. Раньше ей было проще устроить свою судьбу. Не просто, но все-таки проще.

— Странно получается в жизни, — пришибленно сказала Таисия Устиновна. — Идут люди по одной дорожке, не оглядываются, а спохватятся — и видят: по разным дорогам пошли. И уже так далеко друг от друга, что зови не дозовешься, кричи не докричишься… Впрочем, я той же дорогой иду. Это ты отбился…

— Но мог же я, предположим, умереть, — невпопад сказал Брянцев.

Глаза у Таисии Устиновны вдруг стали видящими и ненавидящими, а черты лица обрели твердость, жесткость.

— Мне было бы легче, если бы ты умер. Легче быть вдовой, чем… разведенкой. Легче. Сраму не было б. И все-таки пенсия… — Таисия Устиновна запнулась, поняв, что сказала лишнее.

«Ах вот как. Такой выход ее больше устроил бы. Да-а, вот и вскрылся человек», — подумал Брянцев, но сказал другое:

— Я буду помогать тебе.

Она горько усмехнулась.

— Откупиться хочешь! Знаем мы эти посулы сгоряча… А мне ведь и родителям помогать надо, и брату… Без стипендии он…

Этот переход от лирико-драматических переживаний к практическим рассуждениям невольно притупил душевную боль у Брянцева.

— Уточним в другой раз, — холодно сказал он. И добавил: — Что касается обстановки, возьми все.

Она согласно кивнула головой, но было видно, что ей не терпится выяснить еще какой-то вопрос.

— Что? — пришел ей на помощь Брянцев.

— Сберкнижка как? — сказала и замерла.

Брянцеву стало противно до омерзения. Мучался, Елену мучал, создавал в воображении препятствия, которых в действительности не было, приносил жертву, которая никому не нужна. Так глупо растратить годы, по крайней мере, последние три года. Это немного для юности, у которой все впереди, но для его возраста… И грустно и обидно, когда вторую половину жизни приходится тратить на то, чтобы исправить ошибки первой.

— Что сберегла, то твое, — ответил он и невольно подумал, что жену лучше узнаешь не тогда, когда живешь с ней, а когда расходишься.

Таисия Устиновна помягчела.

— Как же ты один будешь? Другие мужчины и сготовить себе умеют, и брюки выгладят, а ты…

— А почему ты решила, что я останусь бобылем? — спросил Брянцев, чтобы одним махом покончить со всеми неясностями.

Вопрос явно озадачил Таисию Устиновну.

— Да ты так себя вел… будто ты… будто тебе… уже никто не нужен.

— Друг мне нужен! Душа нужна! Человек рядом! — простонал Брянцев.

— И ты уже нашел… душу? — Черты лица Таисии Устиновны снова стали жесткими.

— Нашел.

— Небось лет восемнадцати?

— Зачем, нашего возраста.

— Здесь?

— Нет.

Таисию Устиновну словно встряхнули.

— Так вот почему ты так часто в командировки мчишься! — закричала она. — А я-то, дура, сокрушалась: заработался Алеша, света божьего не видит. Нет, голубчик, это тебе так не пройдет! Никуда я отсюда не уйду и никуда тебя одного пускать не буду. Ты забыл, что я тебе жизнь спасла? Что ты в долгу неоплатном?!

Таисия Устиновна повернула так круто, что Брянцев оторопел. Он смотрел на искаженное гневом лицо, грубое, мужеподобное, и думал только об одном: не надерзить, не уподобиться ей. В этом тоннеле, по которому он так долго брел, наконец показался свет. И это самое главное.

Но не удержался, чтобы не подпустить яду.

— За свою жизнь я тебе полжизни отдал. Надо же и себе что-то оставить.

— Оставить? Брак, по-твоему, что, игрушка? — продолжала бушевать Таисия Устиновна. — Женился — значит, до гроба. Иначе я тебя в бараний рог согну! Я в завком пойду, в партком пойду, в горком! Я тебя, миленького, перед всем народом разоблачу. На партийную конференцию прорвусь, с трибуны ославлю.

Брянцев поднялся и, захватив с собой портфель, вышел. 

Долго металась по комнате разъяренная Таисия Устиновна, разрабатывая план мести. Она устроит ему зеленую жизнь! Каждый день будет встречать на улице. Входит в заводоуправление — скандал, выходит — опять скандал. Не такой, чтобы в милицию забрали, но громкий. Может, даже со слезами. Только где слез взять? Плакать она сроду не плакала. И попрут его как миленького с завода, если сам не уйдет.

Только перебесилась — и одумалась. Переведут на рядовую работу — денег с него не получишь. Детей нет, здоровье у нее как у лошади. А по доброму согласию высылать будет. Здесь она, конечно, не останется. Сочувствие и ухмылочки одинаково ранят. И в Темрюк возвращаться одной, к разбитому корыту… А почему одной? Что, если попытаться прихватить Василия Афанасьевича? Он давно оказывает ей знаки внимания. Правда, возможно, это пока она мужняя жена, да к тому же директорша. Нет, нет, он явно к ней неравнодушен. Вот с ним было б не одиноко и не скучно. Разносторонний человек, не то что Алексей, сухарь. В голове только шины да машины. И веселый. Свежий анекдотик у него всегда в запасе. Отсюда он тоже давно норовит уехать, — к теплу, к морю, говорил, тянет. Что ж, продаст свой домик, «москвича» купит. И она не без приданого. 

Глава двадцать восьмая

На собраниях и совещаниях Брянцев выступал редко, но всегда с чем-нибудь существенным, с новыми мыслями, с конструктивными предложениями. Он не был мастером говорить ради того, чтобы говорить, и его удивляли люди, которые могли распространяться сколько угодно по любому поводу и в итоге не сказать ничего. Его возмущали штатные ораторы, умеющие из одних и тех же примеров и общих мест, изрядно всем надоевших, строить разные выступления. Речь такого не перескажешь — все давным-давно известно, все давным-давно переговорено, и произносится она только затем, чтобы напомнить о себе и увидеть потом свое имя в газете в списке выступавших. Эти ораторы напоминали Брянцеву детей, которые из одних и тех же брусочков составляют несложную мозаику.

На районной партийной конференции заговорили вдруг… и о Таисии Устиновне. Ее вытащили как козырный туз, когда речь зашла о внимательном отношении к людям, о проявлении чуткости. История с предоставлением квартиры Заварыкину была подана самым неожиданным образом. Выходило так, что он, директор, обманул рабочего, обошел его, а его жена исправила ошибку, отдала обиженному человеку две лучшие комнаты в своей квартире. Таисия Устиновна выглядела этаким ангелом с крылышками, а Брянцев — чинушей и бюрократом.

Последующие ораторы ухватились за этот пример и в противовес ему стали рассказывать о том, что жены некоторых руководящих работников действуют иначе: требуют привилегированного к ним отношения, устраивают чехарду с обменом квартир, вымогая все лучшие и лучшие.

Брянцев не стал развеивать миф о прекраснодушии своей жены. Всякое его оправдание прозвучало бы сейчас фальшиво. К тому же признаваться в том, что Таисии за его спиной удавалось провернуть свои дела, унизительно. Можно было, разумеется, вскрыть истинную роль Карыгина в этой истории, но руководителя не украшает в подобных случаях ссылка на действия своих подчиненных. Каждый вправе спросить его: «А ты куда смотрел?», «А тебя для чего поставили?» Происходило бы это на заводском партийном собрании, он дал бы несколько справок, не ограничивая себя никакими соображениями. Но эти люди знают его гораздо меньше. И как-то уж так принято: что бы ни говорили в пику начальству, это считается критикой и одобряется.

Обвинение в задержке пуска новых вулканизаторов, выдвинутое против него, тоже трудно было опровергнуть. Предусмотрительный Гапочка постарался нейтрализовать возможные возражения, заявив, что директор, конечно, сошлется на плохое качество агрегатов. Но куда он смотрел, принимая их, за что платил деньги? Гапочка даже привел сочную украинскую поговорку: «Бачилы очи, що купувалы, ишьтэ, хочь повылазьтэ». И аудитория поддержала его смехом и аплодисментами.

Настроение в зале к тому моменту, когда Брянцеву дали слово, было далеко не в его пользу. Но он решил высказать все, что считал нужным и полезным.