Юрий Колесников - Тьма сгущается перед рассветом Страница 6

«Ну, вот и столица!» — прошептал Илья. Раньше казалось, что стоит ему только приехать в Бухарест, как все мечты сразу же осуществятся. А между тем… сердце почему-то щемит. У выхода из вокзала шоферы такси наперебой предлагали свои автомобили: «Пожалуйста, легковые комфортабельные лимузины!», «Пожалуйста, «Шевроле» — новый, закрытый, с радио, можно и за город, по договоренности…», «Пожалуйста, «Бьюйк», по городу, по тарифу, по счетчику, прошу, берите такси!»… Оглушенный еще на вокзале, Илья никак не мог прийти в себя — шум большого города был для него непривычен. Он отошел в сторону, чтобы сообразить, где здесь проходит двадцать четвертый трамвай. Вояжер сказал ему, что этот трамвай довезет его до центра, а там, пересев на двенадцатый номер, он доедет до нужной ему улицы Вэкэрешть, где живет его друг Женя Табакарев. Илья хотел было направиться к стоявшему неподалеку полицейскому, чтобы расспросить, как пройти к трамвайной остановке, но его внимание привлекла небольшая табличка, прикрепленная к столбу. Полагая, что там написано, где проходит трамвай, Илья подошел и стал читать: «Пользуйтесь только такси со счетчиком. Во избежание несчастных случаев не нанимайте случайных машин». Илья вспомнил старика, колечко и, невольно оглянувшись, увидел человека, стоявшего позади. Вид у него был такой, будто он только и ждал, когда Илья поставит чемодан на асфальт, чтобы схватить его и исчезнуть в толпе… Илья понял, что здесь в самом деле нельзя зевать и особенно не следует подавать вида, что ты провинциал и растерялся в столице. Он крепче сжал ручку своего чемодана и пошел по направлению к улице, откуда выползал трамвай, как вдруг увидел женщину в приметной шляпке грибком. Она шла медленно, покачиваясь, а за ней следовали три носильщика, обвешанные со всех сторон желто-красными чемоданами, оклеенными пестрыми этикетками вокзалов, городов и гостиниц разных стран. Голубой, последнего выпуска лимузин ожидал заграничную даму. Расстегнув молнию огромного оранжевого ридикюля, она стала рыться в нем. Когда объемистые чемоданы были уложены в багажник и на заднее сидение автомобиля, женщина протянула монету носильщику. Тот недовольно нахмурился и, вертя монету в заскорузлых пальцах, проговорил:

— Просим извинения, коанэ[8], но… у вас одиннадцать мест, с каждого места по положенному тарифу — пять лей. Затем вы еще просили обойти весы, так как у вас багаж оплачен не весь. Мы вас провели другим ходом… Просим расплатиться хотя бы по тарифу.

— Какой еще там тариф? Что за вымогательство!

— Нас трое, коанэ, — укоризненно произнес носильщик, вытирая рукавом со лба пот, — а вы дали за весь багаж двадцать лей!

Дама, поджав губы, достала еще несколько монет, швырнула их на асфальт и захлопнула дверцу автомобиля. Машина тронулась и бесшумно скрылась за поворотом.

— Еще десять… — собирая монеты, сказал другой носильщик.

— Вот жи́ла! Видал? — посмотрев на Илью, проговорил чистильщик, сидевший у столба.

— Не надо было отдавать чемоданы, пока не заплатит, — сказал кто-то.

— Правильно! — поддержал чистильщик. — С эдакими только так и надо поступать. Подумаешь, «гранд-дама!».

— Ничего, ничего, братцы! Придет время — эти господа нам чемоданы будут носить. Не нужно только поддаваться. Свое надо отстаивать, да гуртом, всем вместе!.. — серьезно сказал широкоплечий человек со шрамом на лбу.

— В чем дело? Ну-ка очисти дорогу! — послышался хриплый голос полицейского в надвинутой на глаза фуражке.

Люди стали расходиться. Илья ушел последним. Ему было жаль носильщиков, и почему-то он повторял про себя слова, только что услышанные из уст человека со шрамом на лбу: «..не надо поддаваться… отстаивать гуртом, всем вместе…»

Вскоре двадцать четвертый трамвай увозил его к центру столицы.

II

— Мадам Филотти, — учтиво поклонившись, отрекомендовалась хозяйка пансиона, где земляк и друг Ильи, Женя Табакарев, снимал койку и где намеревался остановиться Томов.

Мадам Филотти была спокойной, добродушной и трудолюбивой женщиной; среднего роста, более полная, чем следовало бы в ее возрасте, с синевато-фиолетовыми прожилками на когда-то румяных щеках, она все еще молодилась. Поскольку мадам Филотти держала квартирантов, свой дом она называла «пансионом», причем это слово произносила с прононсом, на французский манер. Занимаясь домашними делами, мадам Филотти больше молчала, однако могла вмешаться в чужой разговор и, не разобрав, в чем дело, сказать невпопад. Если случалось ей вспылить, что бывало не часто, она очень быстро отходила и зла долго не помнила. В церковь заглядывала редко, хотя по привычке поминала господа бога, любила ходить на похороны, особенно на поминки. Там она и поплачет, и вспомнит старину — сердце у нее было жалостливое. Хотя мадам Филотти газет не читала, лет двадцать не была в театре и едва ли раз в год заглядывала в кино, тем не менее считала себя в курсе не только столичной жизни, но даже политики…

Регулярно, раз в месяц, мадам Филотти посещала одну и ту же парикмахерскую и возвращалась оттуда с необыкновенно черными волосами, завитая и оживленная. Посещение парикмахерской было, пожалуй, единственным развлечением в ее скучной и далеко не легкой жизни.

Мадам Филотти предложила Илье умыться, выпить кофе и отдохнуть с дороги.

— А тем временем вернется домой и господин Табакарев, — сказала она.

Илья с удовольствием освежил лицо, переменил сорочку, причесал густые черные волосы и, поблагодарив хозяйку, пошел посмотреть город.

Бухарест сразу втянул Томова в водоворот своей кипучей жизни. С восхищением разглядывал Илья многоэтажные здания, высокие парадные двери, балконы, увитые зеленью, яркие вывески, богато убранные витрины магазинов. Солнце палило нещадно. Илья шел медленно, расстегнув старую гимназическую тужурку, и жадно вдыхал порою набегавший из-под дворовых арок прохладный ветерок.

Но вот он застыл перед огромной витриной гастрономического магазина. Чего тут только не было! Глаз не мог охватить множества красиво расставленных гастрономических изделий. Сколько ярлыков, названий! Здесь, в витрине, в прохладе вертящихся вентиляторов ярусами стояли разнообразные сорта колбас и ветчин, качкавала и балыков, яркие консервные банки со шпротами и сардинами. Но цены!.. Илья чуть не вскрикнул, увидев, что на банке с черной икрой значилась цена — 1000 лей килограмм. «С ума сойти, — подумал он, — отец в лучшие времена за целый месяц да еще с каким трудом зарабатывал тысячу лей. А тут за один только килограмм икры!.. Ведь мне более полугода пришлось бы работать у Гаснера, чтобы получить такую сумму. Да, здесь, должно быть, народу живется неплохо… Вот посмотрели бы наши, болградские, как тут люди живут, наверное, ни один не остался бы больше в Бессарабии. Шутка сказать! У нас о таких вещах никто и представления не имеет… Хлеб черный и тот не всегда вдосталь бывает. А тут, должно быть, народ обжирается, но так, наверное, и должно быть в столице. Недаром говорят, что Бухарест — это маленький Париж! А Женя — молодец! Правильно поступил, что уехал из захолустья…» Рассуждая таким образом, Илья отошел от витрины и, свернув за угол, очутился на какой-то улице, которую он принял за центральную. Здесь было еще больше магазинов с яркими витринами и кричащими рекламами — по три, четыре, а иногда и больше вывесок у каждого магазина. Илья никак не мог понять, для чего это нужно?

В конце Университетской площади Илья, не торопясь, осмотрел памятник бывшему главе правительства И. К. Братиану, давно умершему, но так и не взявшему с собой в лучший из миров ни гроша из награбленных за десятилетия капиталов. Потом он подошел к зданию, вдоль которого в длинный ряд выстроились чистильщики. Лица у них были худые, желтовато-смуглые — то ли от загара, то ли от грязи, а может быть, и от недоедания. Все они назойливо окликали прохожих, предлагая почистить обувь «а ля 101!» Были среди них и пожилые, и подростки, и даже ребятишки. Ловко, как на барабанчике, большими полукруглыми лохматыми щетками они выстукивали «чечеточную симфонию», подмаргивая проходившей прислуге и посылая вдогонку острые словечки. Было их здесь столько, что Илья подумал: «Неужели все жители Бухареста с утра до вечера чистят обувь?» А чистильщики молниеносно до зеркального блеска вылизывали суконками и бархатками обувь клиентов. «Вот если поступлю в авиационную школу, — думал Илья, — тоже буду приходить сюда, к тому карлику в турецкой феске чистить ботинки «а ля 101»!

Долго еще бродил он по городу, восхищался всем не виданным до тех пор и размышлял: «Удастся ли поступить в авиационную школу?»

Постепенно Илья привыкал к шуму, запоминал улицы и начинал ориентироваться в столичном лабиринте.

Трезвон мчавшегося навстречу трамвая отвлек его от раздумий. Это был тот самый, на котором он добирался утром к пансиону мадам Филотти. Илья сел в трамвай и поехал на Вэкэрешть. Места, где он час-два назад проходил, казались ему знакомыми.