Анатолий Емельянов - Разлив Цивиля Страница 6

Улицы, повторяя замысловатые извивы речек, кривуляют, круто изгибаются, почти сходятся друг с другом и опять далеко разбегаются.

Село заметно обновилось: через двор — новая изба. И новые избы покрыты или шифером, или железом, реже — тесом. При каждой избе — застекленные террасы, палисадники; сзади строений — сады.

Вдоль улиц ровными рядами шагают коренастые, вольно разросшиеся ветлы. Не бывает чувашской деревни без ветлы. Неприхотливо это дерево: и приживается хорошо, и растет быстро.

Родное село… Если ты здесь родился и твое детство прошло на зеленых лугах и таких вот речках, в лесах, где ты собирал грибы, орехи, а по осени рвал прихваченные морозцем красные грозди рябины, — ты всю жизнь будешь помнить родные места.

Если юность твоя прошла на родных полях, на шумных улахах[6] и игрищах акатуя[7], — разве ты забудешь это, если даже и будешь жить сто лет?! Разве ты забудешь родное село?!

И как только ты его вспомнишь — ударит в ноздри запах цветущей черемухи или нагретой солнцем земляники, послышатся пение жаворонка и ночная трель соловья. И стоит на минуту закрыть глаза, как перед ними встанут белые сады и зеленые леса, а в ушах зазвенит, как колокольчик, веселый ручей. А еще ты увидишь бьющий из-под камня родник и тебе захочется пригоршнями пить из него янтарную влагу, от которой будет ломить зубы, но которая вернет тебе силу и молодость.

Ты увидишь, как на лугах, словно собравшись на совет, стоят стога, а шесты на них, точь-в-точь как пушки, нацелены в проплывающие облака. И тебе, как десять или пятнадцать лет назад, захочется побегать по скошенному лугу у тех стогов и поиграть со сверстниками в прятки.

С наступлением темноты засверкают, затрепещут огоньки родного села. Не как в городе — густые, почти сплошные, в несколько этажей. Здесь они рассыпаны редко, как светлячки, и от того всегда интересно глядеть на их таинственное сияние. Огоньки эти куда-то манят, что-то обещают, и ты подолгу глядишь на них и не можешь оторваться: не в детство ли они манят, не беззаботную ли радость юности обещают?!

Родное село… Избы и сараи, гумна и огороды, плетни, частоколы. И чудится, что избы впряглись в лямки плетней и частоколов и тянут за собой сады и огороды. И когда видишь выпавшее звено огорожи — кажется, что оборвался тяж, тянувший и тебя к родному дому. Куда, куда тянет тебя этот дом? Неужто так прочен канат, связывающий человека с теми местами, где прошли его детство и юность?!

Срезанные лопатой снежные глыбы медленно сползают с крыши и гулко ухают на землю. Одна сторона крыши уже чистая, и Павел перешел на другую. Работа вроде бы и не тяжелая, а пришлось расстегнуть пиджак и сбросить варежки — жарко!

— Привет целиннику! С приездом!..

Весна обещает,А лето копит,Осень подарит,Зима все возьмет.

В открытых воротах стоял Санька. Фуфайка расстегнута, сапоги, в которые заправлено галифе, начищены до блеска, а из-под черной каракулевой шапки выпущена — явно для форсу — кудрявая прядь.

Павел обрадовался приходу приятеля-сверстника.

— Салам! Ты еще не забыл стихов, которые учили во втором классе… А гляди-ка, как в плечах-то раздался — не узнать.

— До тебя далеко. Не то племя. Отец-то еще ничего, а мать маленькая. Наверное, в нее пошел. Как рыба-килька, которую на десять копеек дают до ста штук, — Санька сам же над собой шутил и сам же первый смеялся.

Павел спрыгнул прямо в набросанный снег, и они крепко обнялись.

— Это сколько же… — Санька на секунду наморщил лоб. — Целых шесть лет не виделись. Я уж думал, ты вообще больше в село не вернешься. Как-никак человек известный, прославленный.

— Хватит язык-то точить… Беднячком прикидываешься, словно сам сидел здесь без дела.

— С делом или без дела, однако же ты с орденом, а у нас его нет.

— Нет, так будет, поется в песне. Дело наживное.

— И так может случиться, — Санька перестал улыбаться. — Давай-ка лопату бросай — и айда ко мне. Надо же твой приезд отметить.

— А поговорку забыл: сперва дело кончай, потом стопку наливай.

— Ты брось мне всякими поговорками голову забивать. Пойдем. Дома у меня, сам знаешь, свадебное пиво всегда наготове. А жениться, — Санька опять осклабился в широченной, от уха до уха, улыбке, — а жениться мы еще погодим. На наш век и вдов хватает.

— А я так вот вообще привык жить один и — ничего.

— Э, нет, — Санька, видимо, посчитал необходимым до конца прояснить свою мысль. — Трактористу нужна именно вдовая женщина. Почему? А потому, что тракторист грязен как черт, и какой девушке захочется стирать с него? Разве что какая-нибудь старая дева согласится. Так уж тогда лучше пусть вдовушка…

Павел не удержался, чтобы не захохотать.

— Ты, Санька, видать, наспециализировался по части вдов.

— Может, и так. Пользы больше.

— Ну, хватит трепаться. Пойдем в избу. Хозяйка небось там уже полный порядок навела.

Павел взял дружка за руку, но в тот же момент сенная дверь с грохотом открылась, и на крыльцо с двумя полными ведрами вышла разгоряченная работой, раскрасневшаяся Анна. Увидев ребят, Апиа быстро поставила ведра на крыльцо и тут же, так же резко, снова захлопнула дверь. Только на какую-то секунду мелькнула перед Павлом и Санькой сиреневая, низко повязанная косынка и большие серые глаза под ней.

— Павел! — крикнула Анна за дверью. — Эту воду вылей и принеси чистой. Пока не домою — в избу не пущу.

— Приказы отдает, что твой ротный командир. При такой дисциплинке и не хочешь, да подумаешь о вдовушке.

Павел смеялся, и ему казалось, что вместе с ним весь мир веселится. Потому-то он и не заметил, как при Анне Санька разом смешался и густо покраснел. И куда девались Санькина бойкость и красноречие!

— Я, пожалуй, пойду погляжу, не надо ли… не надо ли корове корма задать. Но ты все же заглядывай.

— Нет уж, ты сам вечером приходи, а то что я — не успел приехать и уже буду в долги влезать. Приходи и товарищам всем скажи. Володе можешь не говорить — Володя знает.

— А пиво у тебя есть? — Санька опять про свое.

— Да кто же его наварил? Вино есть. Казахстанское.

— Ну, вино есть — пиво будет. Разрешите идти, товарищ старшина? — И точно так же, как Павел час назад перед Аннон, Санька шутливо козырнул и четким солдатским шагом пошел «задавать корове корм», будто и в самом деле, кроме него, некому это было сделать.

6

Анна не только убралась в доме, но и сварила обед. Зная, что к Павлу придут гости, а посуды может не хватить, — принесла свою. А когда Павел сказал, чтобы и сама вечером приходила, стала отнекиваться: и коров-де надо доить, и за отца посторожить. Раньше на ферме было два сторожа, в этом году Трофим Матвеевич, в целях экономии трудодней, оставил только одного. А дяде Мигулаю хотелось нынче же, не откладывая, повидать Павла.

Перед вечером ненадолго, по дороге из кузницы, зашли к Павлу трактористы — свояки Гриша и Элекси. Одинаково сложилась судьба этих ребят. Выросли в одном селе, в один год и день были призваны на службу, попали в один пулеметный расчет, в один день вернулись домой. Элекси женился на старшей дочери Федота Капустина, Гриша — на младшей. А поглядеть со стороны — такие разные, такие неодинаковые. У Элекси смуглое, немного рябоватое лицо, карие спокойные глаза, жесткие, как у ежа, волосы. Гриша — русоволос, глаза зеленоватые, а все лицо какое-то плоское. Элекси любит во время разговора вытягивать шею и поглаживать кадык, а Гриша постоянно трогает свой нос, и он у него — кто не знает, какие чистые руки у тракториста! — всегда в машинном масле.

Павел налил им по стаканчику, и они разговорились. Пожаловались на Виссариона Марковича: в тракторах понимает мало, большая ли, малая ли поломка — надо ехать в РТС. Называется механик, наш бригадир, а помощи от него никакой. У него одна забота: выпить, и, поди, от трактора не так соляркой пахнет, как от него водкой.

Павел слушал сетования трактористов, а про себя думал: цена, которую дает один человек, — еще не базарная цена. Может, чем обидел их бригадир? Ребята, правда, честные, работящие, зря ни ка кого не наговорят, но ведь всяко бывает.

Посидев совсем немного, свояки ушли. Ушли, разумеется, не забыв пригласить Павла к себе в гости. У чувашей это уже что-то вроде неписаного закона: был кто-то у тебя в гостях — уходя, обязательно пригласит к себе.

Вскоре же после Элекси и Гриши пришел Володя.

— О! Такая чистота, что и ступать боязно. — Володя шагнул на постланную Анной у порога дерюжку и снял калоши. — А это мама прислала тебе ширтан[8] и десятка три яиц. Как говорится, и мышиная моча морю помощь, — и сунул в руки Павлу увесистую сумку.

— Что верно, то верно. С закуской у меня небогато, одни консервы.