Борис Пильняк - Том 4. Волга впадает в Каспийское море Страница 6

Александра подняла свои руки, чтобы защитить ими себя от слов, – но лицо ее в лунной мути, лицо египтянки, было покойно, плотно были сжаты губы в бередливой улыбке.

– Ты не знаешь, никто не заметил, – мой мозг еще видит, – я потерял здравый смысл, ночами в бессонницы я теряю черту между явью и бредом. В бреду, как в яви, я тащу мертвецов, тех, которых тащил на фронте, и тогда качается земля. У меня остался только мозг, но и он туманится. Я говорю с человеком, и вдруг человек проваливается, и вместо человека передо мною сидит какое-то страшное, кровавое государство – –

Иван замолчал, приложив руку к голове. Он крепко расставил ноги, осмотрелся кругом.

Александра сказала:

– Говори, Иван.

– Да, да, я говорю, – заговорил Иван. – Приехала ты, сейчас лето. Ночью я просыпаюсь, и я путаюсь в своей комнате, ибо я забываю теперешнюю мою комнату и помню ту каморку, которая была у меня на Чермозе. Я протягиваю руку к стене, к часам, и мне страшно, почему нет стены, почему моя рука виснет в воздухе. Я иду, натыкаясь на вещи, потому что тогда в той комнате вещи стояли иначе. – И все же за окном, вместо этих гор, стоит Чермозский завод, улица, плотина: я смотрю за окно, вижу завод и вижу вдруг, как на улицах завода появляются вдруг очертания Кубанской степи, – все двоится, я не понимаю, где я, и я готов выть собакой. И тогда – здоровым мозгом – я начинаю понимать, что мой мозг туманится.

Иван замолчал. Молчала Александра.

– Ты должна уехать, Александра, забыть про меня. Я отказался от всего. Я вот строю завод и добываю радий, чтобы хоть мозгом вырваться из себя, из прошлого, отовсюду – в будущее, которое я проектирую. – Я не могу тебя осквернить собою.

– Нет, Иван, я никуда не поеду. Ты говоришь, что я шла к развалинам. Пусть так. Слушай, Иван, – на Кубани – –

Но она не докончила. Наверху на тропинке послышались веселые голоса, весело сбегали вниз Снеж и Обопынь, Снеж с сумкою писем. – Когда подходили летуны, Иван сказал Александре негромко: «– следующим аэропланом я полечу в Москву, пойду к врачам, пусть скажут врачи». – Летуны весело приветствовали, сообщили очередные будни новостей, торопили ужинать.

За ужином веселый Снеж поил Следопыта водкой, соглашался взять его в колдуны и порешил наутро снести его в воздух.

Уходя к себе в лабораторию, Александра вызвала Ивана на крыльцо. Всею женскою нежностью она протянула к нему руки, сказала:

– Иван, пойдем ко мне. Я никуда не уйду от тебя. Я не сказала тебе того, что я хотела сказать. Однажды на Кубани…

На крыльце горела электрическая лампочка. Иван посмотрел на Александру маленькими своими, острыми глазами, взгляд был зелен и холоден. Иван сказал нарочито грубо:

– Потом поговорим. Успеется. Александра не двинулась. Иван сказал тихо:

– Вот, ты видела Следопыта. Он мой дядя. У него провален нос. Я могу поцеловать его, но я не смею коснуться тебя… – Иван смолк и сказал вновь грубо: – Ступай, иди!

Ночь была черна, месяц посинел. Александра ушла во мрак. Иван вернулся в дом, прошел в кабинет разбирать почту.

– – ночью Следопыт видел четвертое чудо – чудо лаборатории. Ночью Иван пришел к Следопыту. В смятении, в ужасе, в ничтожестве Следопыт прятался за диван, челюсть Следопыта билась о его колена, – он мелко-мелко крестился и не мог уже шаманить, ибо челюсти и язык ему не подчинялись. Иван подошел к Следопыту. Следопыт смотрел неподвижными зрачками. Иван грузно сел рядом, сказал:

– Перестань, брось! – и, грузно, помолчав, добавил: – пойдем, я тебе покажу!

Следопыт не двинулся, еще крепче вжавшись в угол, – глаза его, не мигая, следили за Иваном, точно Следопыт, как рысь, готовился прыгнуть на Ивана.

Следопыт злобно прошептал:

– Не трогай!

Так же немигающе стал смотреть Иван на Следопыта, сказал стопудовой гирей: «– вставай, идем!» – и Следопыт встал.

Не улыбаясь, Иван похлопал, погладил Следопыта по плечу.

– Старик ты, а глупый.

Они пошли темными комнатами: Следопыт шел покорно.

В лаборатории Иван не поражал Следопыта мраком и светом: включив электричество, Иван взял из ящика, из-под замка стеклянную пробирку.

– Видишь? – сказал Иван, – подержи, закрой глаза, поднеси к голове.

В руках Следопыта была обыкновеннейшая стекляшка, чуть побуревшая. Следопыт осмотрел ее, пощупал, – прикрыл глаза и поднес стекляшку к лицу: и сейчас же отпрянул от стекляшки, широко раскрыв глаза, в недоумении, в удивлении.

Иван взял из рук Следопыта пробирку. Иван опустил голову, закрыл глаза, поднес пробирку к виску: – –

– – и в глазах его, в голове возник нестерпимый

ярчайший зеленый свет: это радий выбрасывал свою энергию, лучи которой пронизывали мозг.

В лаборатории горело электричество, пробирка была совершенно обыкновенная. Иван смотрел на нее удивленно, подносил ее к голове, – и нестерпимый свет возникал в закрытых глазах, пронизывал мозг.

– Этот свет, как твоя любовь, Александра! – сказал Иван.

Иван бессильно сел на табурет. Иван заговорил.

Ивану казалось, что он говорит следующее: –

– …ты слышишь, Александра? – это все понятно, – это лучи распада атомной энергии. Все понятно, да, все объяснимо, – но какой прекрасный свет! Это твоя любовь, Александра… Слушай, я говорю тебе. Человеческая жизнь следует совсем иным и гораздо более сложным законам, – средняя человеческая жизнь. Жизнеспособность в любом возрасте представляет практическую задачу для вычисления. Жизнеспособность при рождении меньше, чем в мужестве, когда она достигает максимума, – затем, с возрастом, жизнеспособность постепенно уменьшается. Жизнеспособность атома, даже радия, не зависит от его возраста, – это простейший закон для атома, но не для меня! – Каким образом распадается элемент? – Этого человечество не знает. Есть предположение, что непосредственная причина распада атома – дело случая! – слышишь? – дело случая!.. – Вот, видишь, если бы судьба выбрала из всех живущих на земле людей определенный процент, которые умирали бы в каждую минуту независимо от возраста, молодого или старого, если ей просто нужно было бы число жертв, которые она набирала бы случайно, лишь бы получить нужное количество, то тогда наша жизнеспособность была бы такой же, как у атома радия. Атом радия – отдает энергию и – не умрет. Я отдам энергию и – умру. Я хочу жить, я должен жить! – слышишь, Александра! – Все человеческое будущее я вижу через наш собачий быт, – и я хочу любить, Александра… Я вижу всю закономерность того, что должно выпасть из закономерностей, – что разрушает канон сохранения энергии революцией распада атома – –

– – Ивану казалось, что он говорит именно так.

В действительности он говорил иначе, в бреду:

– …Александра, Сашенька, Саша, Сашуха… понятно – лучи – распад – атомы – жизнеспособность… Александра, Саша, – жизнеспособность – случай! – слышишь, – случай, случай. Не хочу помирать, не хочу, не могу, слышишь?! – не хочу… – и так много раз, с повторением.

Следопыт слушал Ивана сначала внимательно, потом безразлично. Тогда Следопыт взял из рук Ивана пробирку, поиграл ей, привыкнув. Сунул ее обратно в руку Ивана. Пошел к выключателю, чтобы поиграть им. И тогда Следопыт увидел пятое чудо. Он выключил ток: и во мраке ожили, засветили, зафлюоресцировали земные недра и земные тайны. В этот миг загудел заводской гудок. Колба в руках Ивана светилась.

Иван включил ток. Следопыт сидел на четвереньках. Иван сокрушенно помотал головою: он знал, что те альфа-, бета- и гамма-лучи распада радия, которые пронизали его руку, зазнобят руку, рука зачирвеет, покроется красной коростой ожога.

– Как ты попал сюда, старик?! – удивленно спросил Иван Следопыта.

– Сам привел, – ответил Следопыт.

– Ты все путаешь, старик – –

– – на заре веселый Снеж вел Следопыта на гору

к ангару, чтобы снести Следопыта в небо. Обопынь ушел вперед. Снеж, строго остря, непреклонно подталкивал Следопыта в гору.

Следопыт шел так, как люди ходят, должно быть, только на расстрел – –

– – все утро, весь день Иван провел на заводе.

На заводе там, где в чанах соляной кислотою разлагается на элементы – на уран, свинец, кальций, железо – разлагается руда – разлагаются U308, RbS, SiOa, CaO, FeO, MgO, – там нечем дышать, и рабочие работают в противогазах сменою через каждые четверть часа – в удушье соляных, азотных и серных кислот. На заводе там из тонн руды добываются миллиграммы радиевых солей: и эти тонны, прежде чем освободить радий, многажды во многих чанах – окисляются, ощелачиваются, насыщаются водным раствором, выпариваются, окристаллизовываются и вновь окисляются. Тогда, когда откинуты все посторонние элементы, когда получен радионосный сульфат, – этот сульфат переводят путем карбонатов в хлориды, путем спекания сульфатов с углем в сернистые соединения: радий тогда остается вместе с барием, – в тех пекарнях, где спекается сульфат с углем – неимоверно жарко. – Рабочие работают в противогазах, сменяясь каждые четверть часа, чтобы отдышаться. – Поистине, если бы Следопыт попал в химические цеха, он должен был бы решить, что самое главное страшилище и колдовство – именно эти цеха, где люди работают в страшилищах масок, – где нечем дышать, – где незащищенный глаз слезится и слепнет, – где непонятный ряд трубищ, труб, трубочек, печищ, печей, печурок, замысловатых приборов и аппаратов, – где шипит, булькает, чавкает, харкает, хрюкает, свистит, стонет, – где в чанах ползают земные недра и родятся кристаллы, первородные элементы вселенной, – где люди молчаливы, действенны, точны.