Север Гансовский - Надежда Страница 6

— Ты бы не ходил лучше сегодня на работу, — сказал матрос с сомнением.

Томми, сжав яркие, пылающие губы, покачал головой.

— Нельзя. Выгонят.

Рабочему дню не было конца. Майк с трудом поднимал тяжелую лопату. Дождь лил плотными струями. Внизу под ногами тоже была вода. Матросу казалось, что весь мир затоплен. Он думал о том, как тяжело сейчас мальчишке, и с тревогой поглядывал на мусорные холмы, за которыми стояли транспортеры.

Перед обеденным перерывом к нему поспешно подошел один из рабочих.

— Эй! Подойди к нам. Там твоему приятелю совсем плохо.

Матрос бросил лопату и побежал к Томми.

Небольшая группа людей стояла, сомкнувшись плотным кольцом. Матрос раздвинул их.

Мальчишка лежал лицом вниз на своем пиджаке, брошенном прямо в грязь. Плечи у него вздрагивали. Он непрерывно кашлял.

— Уже с полчаса так, — сказал тот, который позвал матроса. — Я его хотел поднять, — он не дается.

Майк наклонился над Томми и взял его за плечи. Мальчик, не переставая кашлять, оглянулся на него и махнул рукой.

— Уходи, пройдет.

— Давай я тебя отведу, — предложил Майк.

— Куда?

Матрос огляделся. Действительно, куда?

— Положи его на брезент, — сказал один из рабочих.

Майк хотел поднять мальчика, но тот отчаянно замотал головой. Лицо у него было всё в грязи. Глаза блестели.

— Не надо, не надо.

Он боялся, что его увидит старший рабочий.

Шофер машины, которую грузил матрос, посоветовал ему посадить мальчика в кабинку.

— Пускай со мной ездит. Там хоть дождя нету.

Майк отнес Томми в машину. Мальчик сначала слабо протестовал, потом затих.

Через час, когда грузовик снова приехал за мусором, шофер сказал матросу:

— Положил его у кладовщика. Там его никто не увидит. А кладовщик — парень ничего.

Томми пролежал у кладовщика еще около часа и вернулся на той же машине. За всё это время старший рабочий ни разу не появлялся у транспортеров, так что отсутствие мальчика не было замечено.

Томми пошел к себе на рабочее место. Шофер закурил и предложил сигарету матросу.

— Занятный мальчишка. Брат?

— Нет, — сказал матрос. — Так… товарищ.

— Занятный… Он мне всю дорогу такие истории рассказывал. Как в книге. И смеется сам. Как будто и не болен вовсе.

— Он такой, — согласился Майк. — Кашляет-кашляет, — кажется, вот-вот помрет, а потом, через полчаса, как ни в чем не бывало.

К вечеру дождь, наконец, кончился. Томми совсем оправился и был, по обыкновению, весел и разговорчив.

В закусочной он сказал:

— Надо, пожалуй, написать Фриде. Я схожу на почту за бумагой.

Томми сбегал на почту и вернулся в закусочную. Карандаш он взял у буфетчика. Матрос ревниво следил за приготовлениями.

— Давай напишем вместе, — сказал мальчик. — От нас обоих.

— Давай, — охотно согласился матрос.

Письмо, однако, сочинил один мальчик, так как Майк попросту ничего не мог придумать.

Томми писал, что у него теперь есть товарищ, мистер Спид, с которым они вместе живут. Он спрашивал, поправился ли отец, и советовал сестре попытаться нанять кого-нибудь другого вместо Сэнди Андерсона. О себе он рассказал, что здоров и живет хорошо.

Писал Томми медленно, старательно выводя буквы и следя, чтобы строчки не налезали одна на другую.

Окончив, он прочел всё написанное Майку и спросил, не хочет ли тот чего-нибудь добавить.

— Напиши еще насчет этого Сэнди. Зачем же ей пьяница?

— Я уже написал.

— Ну тогда всё.

— Я еще от тебя привет добавлю.

Они вместе дошли до почтового ящика. Когда письмо было уже опущено, матрос спохватился.

— Надо было у нее спросить, как там сейчас у вас с безработицей.

— Спросим в следующем письме, — сказал Томми. — Она, наверное, на это скоро ответит.

До самого вечера разговор вертелся вокруг Фриды.

Когда в закусочной буфетчик принес им пирожков, Томми принялся рассказывать, какие пирожки умеет печь его сестра:

— Жирные-жирные. И рассыпаются. Я один раз двадцать штук съел. Подряд. Никак не мог остановиться. Она для всех приготовила и оставила на плите. А я все съел.

— Двадцать штук? — удивился матрос. — Они, наверное, маленькие были.

— Ну да — маленькие. Больше этих.

— Как же ты съел?

— Я тебе и говорю, что я чуть-чуть не умер. Меня в больницу возили.

— Ну и что?

— Доктор меня катал. Знаешь, как лошадь катается, когда объестся? Только так и спасли…

Расстилая свой пиджак на трубах, он вспоминал о том, как чисто Фрида стирает простыни.

— Такие белые, что просто ложиться страшно. Я на них никогда не спал. Потихоньку сверну и ложусь прямо на матрас. Она всё удивлялась, почему они у меня так долго не пачкаются…

Через неделю мальчик принес с почты новое письмо. Они снова отправились в ту же закусочную. Матрос с волнением следил, как Томми распечатывает конверт.

— Ты осторожнее. Не разорви.

В письме было сказано, что отец поправился и уже ходит, что Сэнди решили не брать и справляться своими силами. После разных домашних новостей и просьбы вернуться скорей домой, мальчик прочел:

— «Передай от меня привет мистеру Спиду и скажи, что и я, и мама, и папа очень благодарны ему за то, что он о тебе заботится».

Матрос густо покраснел. Он оправил на себе уже совсем расползшийся свитер и спросил:

— Так и сказано — мистеру Спиду?

— Так и сказано.

— Покажи.

Мальчик подал ему письмо.

— Покажи, в каком месте.

Томми показал.

Нахмурив брови и шевеля губами, матрос с усилием прочел:

— Верно… «Мистеру Спиду».

Он был очень польщен. Ни разу в жизни его еще ни кто не называл мистером Спидом.

Два следующих дня постоянной темой разговора было письмо.

— Хорошо, что она не стала брать этого Сэнди, — говорил Майк неожиданно, когда они отдыхали во время короткого перерыва на работе. — Из пьяницы никогда толку не будет. Я раз на китобое ходил, так у нас стрелок был. Вахтенный кита заметит, а он пьяный лежит. Никто не мог понять, где он выпивку прячет. Нас всех обыскивали перед выходом в рейс…

Разговор переходил на китобойный промысел, но в конце его матрос вдруг снова возвращался к письму.

— Если у отца нога еще болит, надо на ночь спиртом растирать. Ты напиши ей.

— Напишем вместе, — говорил Томми.

За месяц мальчик принес еще несколько писем. Майк теперь активно участвовал в составлении ответов. Постепенно он вошел в жизнь семьи, которую знал по письмам и рассказам Томми.

Матрос стал приветливее и общительнее. Всю жизнь он работал в случайно собранных коллективах, где каждый думал только о самом себе. И Майк тоже привык думать только о самом себе. Его мир был замкнут палубой парохода и портовыми кабаками. Мальчишка, с его рассказами и особенно с его постоянной заинтересованностью делами своей семьи, раздвинул этот мир. Кроме вечно сыплющих ругательствами боцманов и равнодушных ко всему буфетчиков в портовых харчевнях, в сознание матроса прочно вошли отец и мать мальчика и его сестра Фрида. Матрос размышлял теперь не только о своей судьбе, но и о жизни на далекой ферме во Флориде.

Кроме того, Томми с его способностью замечать в людях интересное и забавное научил его присматриваться внимательнее и к тому, что окружало его сейчас.

Всё чаще и чаще Майк задумывался, не остаться ли ему на берегу и не попробовать ли начать что-нибудь новое.

Однажды, выслушав очередной рассказ о том, как умна и добра Фрида, матрос несмело сказал:

— А что, она, пожалуй, и смотреть не стала бы на такого парня, как я?

— Почему не стала бы? — сказал Томми серьезно. — Ты человек хороший.

— Да я ведь необразованный совсем. А она, видно, не меньше твоего книг прочла.

— Ну и что же. Зато ты работящий. Вон тебя на помойке как любят.

По мере того, как в приносимых мальчиком письмах всё увеличивалась часть, начинающаяся словами: «Передай мистеру Спиду…», матрос всё чаще и чаще задумывался о девушке, которую так красноречиво описывал его друг.

Между тем здоровье мальчишки ухудшалось.

В город пришла весна. Стало тепло, но в воздухе была разлита томительная сырость. Утром над улицами поднимался едкий туман. Днем то и дело моросил дождь.

Томми по утрам просыпался раньше матроса и долго скорчившись сидел на трубе. Лицо у него стало совсем серым, глаза потускнели. Он и раньше был худ, но теперь лицо его совсем обтянулось, скулы выступали.

Он стал хуже работать и быстро утомляться. Прежде старший рабочий не имел случая к нему придраться, но теперь он часто останавливался возле Томми и подолгу смотрел, не пропускает ли он металлического лома. При нем руки мальчика ходили с прежней быстротой, но как только старший рабочий отходил, Томми бессильно опускался на корточки и подолгу сидел, равнодушно глядя на суетящихся рабочих.