Анатолий Ким - Собиратели трав Страница 6

Эти шутники лесорубы, как-то сговорившись, решили женить До Хок-ро. Однажды вечером они привели к нему самую известную женщину города, прозванную среди холостяков Цветочным Горшком. Эта женщина, нечистая и толстая, навалилась тяжко и все щекотала До Хок-ро. Она теребила старика и рукою тянулась к его деньгам, а он отталкивал эту руку и так смеялся, что весь взмок и даже во лбу у него заломило от смеха. Он объяснил ей, что хочет на двор, а сам вышел из дома, убежал и ночевал в сарае пожарной охраны и три дня потом не приходил к старику Ю. До Хок-ро знал, что эта женщина побывала в женах почти у каждого лесоруба и очень разбогатела. Но своих денег он не хотел тратить на нее, женщин ему не нужно было, ибо он никогда не знал их тайны. Беда пришла с другой стороны.

Битька Бурсой, пожарник, был человек беспокойный, добрый и шумный. В столовой он не раз сажал рядом с собой До Хок-ро и угощал мясом, за которое платил свои деньги. Он много и громко говорил, хлопая старика по спине тяжелой рукой, близко придвигая к нему лицо. А порою он, смолкнув; наливал полстакана водки и подавал До Хокро. Старик водку выпивал, она давала ему какую-то необыкновенную силу. И тогда До Хок-ро чувствовал, что он тоже веселый человек, веселее, пожалуй, всех. И он принимался петь песни и плясать. А вокруг него тоже начинали веселиться — в столовой ли, на улице, — и это было хорошо. Однажды Витька налил ему полный стакан. Старик испугался сначала, столько он никогда не выпивал разом, но Витька ухватил его за плечо, стал трясти, уговаривать, совать стакан под нос, — тогда, зажмурившись, До Хок-ро выпил. Потом он, кажется, выпил еще сколько-то, а после что было, уже не помнил. Очнулся он на земле, за конюшней. Штаны его были расстегнуты, мешочек с деньгами исчез — кто-то срезал его с веревки. И, схватившись за эту веревку, До Хок-ро заплакал. Он просидел за конюшней до глубокой ночи. А на другой день он встретил Витьку, и тот первым подошел к нему и хлопнул рукой по плечу.

До Хок-ро отстранился и, строго глядя ему в колени, сказал: «Деньги дай». Витька вылупил глаза, стал кричать, махать руками, а потом разорвал на себе рубаху и стал кулаком бухать по голой своей груди, словно вознамерившись пробить ее рукою. Плюнув на Витьку, До Хок-ро пошел жаловаться начальнику Шину. Тот выслушал и сначала заинтересовался.

— Сколько было денег? — спросил он.

— Много, учитель, — ответил До Хок-ро.

— Ну, сколько примерно? — опять спросил Шин. Он важно глядел в потолок.

— Очень много…

— Послушай, Хок-ро, — проговорил неторопливо начальник и толкнул стол круглым животом, — мне жалко тебя. Но если ты не скажешь, сколько было денег, то как я напишу бумагу в милицию?

— Я восемь лет не покупал себе еды. Свой уголь, что шахта выдает, я продавал другим. Для себя я только два раза покупал резиновые сапоги, — объяснял До Хок-ро, утирая рукою под носом, куда сбегали слезы из глаз. Он стоял перед столом, маленький, сгорбленный, ростом не выше сидящего на стуле начальника.

Шин строго прикрыл глаза. Он выдохнул шумно воздух.

— Ты человек необразованный, ты даже не член моего профсоюза, — задумчиво проговорил он, не открывая глаз. — И хорошо, что так, а то бы я тебе показал…

У До Хок-ро от стыда кончились слезы. Он молчал. Он так и не вступил в профсоюз, потому что туда, говорят, надо платить.

— Какой дурак хранит все деньги при себе! — закричал вдруг начальник.

— Так мне их вернут, учитель? — спросил До Хокро, низко кланяясь, хотя Шин не мог видеть этого — он сидел с закрытыми глазами, положив оба своих кулака на край стола.

— Деньги надо в сберегательной кассе держать, — усталым голосом, будто во сне, проговорил Шин.

— Я не знал, где эта контора находится, — начал оправдываться До Хок-ро, продолжая кланяться.

Но начальник не отвечал. Он дремал. Он имел за свою жизнь трех или четырех жен. Сейчас его женой была Лариса, учительница, моложе Шина на двадцать лет. Она не хотела больше жить с ним, грозилась уйти. За многоженство Шина вскоре и уволили. Он уехал на материк с новой женой — четвертой или пятой. Но пока что он сидел в своем кабинете за столом и спал. И снилось ему, что он начальник Шин, а жена у него Лариса, учительница. Очнувшись не скоро, он никого перед собою не увидел — старик ушел уже, и о его деле Шин тут же позабыл. Его одолевали алименты, геморрой и молодая жена.

До Хок-ро еще раз было пришел к нему, но в кабинете шло собрание. Шин произносил неторопливую речь перед притихшими шахтерами-корейцами. Старик заглянул в дверь, на него замахали, он ушел. Шин встретил его как-то на улице и спросил, почему тот не заходит к нему по своему делу. До Хок-ро ничего не ответил ему, прошел мимо. Начальник удивленно и гневно смотрел вслед. Он не знал, что До Хок-ро уже перестал подметать двор шахтовой конторы и ушел жить на Камарон. Старик стал собирать для Масико морскую капусту, ловить раковины и улиток на отмели.

Сначала старику было страшно на Камароне по ночам — море шумело, выл ветер, песок сыпался через подоконник. Но До Хок-ро слепил из старых кирпичей печку, нашел жестяные трубы на свалке, вывел через окно наружу — и жить стало приятнее. А вскоре появился на Камароне этот незнакомец, и он доставил много хлопот старику и Масико, но никакого зла или обиды они от него не знали. Это был тихий, больной русский человек, за все время До Хок-ро не перемолвился с ним и десятком слов. Странными глазами смотрел он вокруг себя — на море, на сопки, на старика и Масико, на песок возле своих ног, — на все смотрел одним и тем же долгим грустным взглядом. Словно пытался что-то понять и сам знал, что ничего уж не поймет. Он сначала курил, вытягивая папиросы из помятой, порванной пачки, но, докурив эту пачку, больше уже не курил. Ничего он не просил для себя, ел то же, что и До Хок-ро, спал не раздеваясь, а иногда даже не снимая обуви. У него были часы, но он не заводил их, а однажды сняв и бросив на подоконник, больше уж не притрагивался к ним. Масико, возможно, что-то и знала о нем, но дй# До Хок-ро осталось неизвестным даже имя его, — да это вовсе и не нужно было старику. До Хок-ро жил в настоящем, но столь призрачном, что прошлое оказывалось порою намного ярче настоящего, и он начинал что-то бормотать себе под нос — бредить прошлым среди ясного дня. Но и прошлое для него хранилось не целиком и в строгой последовательности, а как бы отраженным в осколках разбитого зеркала времени, и старик часто не знал, что было раньше, а что позже, — да и это было неважно для До Хок-ро.

БОГИ НЕ ЗАБЫВАЛИ ЕГО

Однажды он шел по улице, держа перед собою и внимательно рассматривая пеструю баночку. Только что купил ее в магазине. Правда, ему нужно было купить топор, но он нечаянно вошел не в тот магазин и увидел эти баночки. А увидев, уйти уже не смог и добрый час простоял, топчась, у витрины. Ему вдруг так захотелось съесть то, что внутри такой баночки, что слюна пошла ручьем и закружилась голова. Широкая продавщица в белом халате начала косо посматривать на него, и тогда он стал совать ей монеты, которые дала ему Масико на топор, совать по одной монетке, чтобы не переплатить. Он надеялся, что денег несколько останется и хватит, может быть, на топор без топорища, сам сделает его. Но хмурая продавщица все брала и брала. Вдруг она рассердилась и стала ругать его. Тогда До Хок-ро поспешно всыпал в ее розовую жадную ладонь все монеты и показал пальцем, что ему надо. Он надеялся, что она сама подсчитает и отдаст ему сдачу. Но продавщица бросила банку перед ним на прилавок и ругала его, вся красная, гневная. Старик поспешно отошел, не зная, за что так сердятся на него, и, проходя в дверь с пружиной, зацепился за порог, и дверь с размаху хватила его по ноге. Ему показалось, что это продавщица прыгнула через прилавок и вцепилась зубами в его пятку. Обойдя магазин, До Хок-ро пошел тесной улочкой между длинными деревянными бараками, на крылечках которых в эту жаркую пору никого не было. Тихо сохло на веревках белье, За углом барака старик увидел лишь сидящую девочку с круглыми коленками, игравшую с зеркалом и кошкой. Кошка отворачивала морду от зеркала, девочка вновь подставляла его, и кошка, удивленно прядая ушами, смотрела на свое отражение. Кошка оглянулась на До Хок-ро, испугалась и дернулась, пытаясь вырваться из рук девочки, но та крепко прижимала ее к груди и вновь подставляла зеркальце. Девочка даже не посмотрела на старика, когда он прошел мимо нее, направляясь к школе.

Войдя в пустынный двор школы, До Хок-ро присел на бетонную дорожку и стал вскрывать банку. Ножа у него не было, и он попытался острым камнем. Он ударил по крышке, затем еще раз, посильнее. От нетерпения старик стал бить камнем куда попало, пестрая бумажка порвалась и слетела с банки, блестящая жестянка покрылась глубокими вмятинами. Наконец банка лопнула по краю, по шву крышки, из нее брызнуло. Старик припал ртом к щели и чувствовал вкус — маслянистый, сладковатый, неиспытанный. Ему показалось, что необыкновенно вкусно. Высосав весь сок, До Хок-ро отбил крышку и увидел, что внутри банки рыба ровными кусками. Он стал есть рыбу, но она ему не понравилась. Однако До Хок-ро съел ее всю, и ему захотелось вылизать остатки сока, но он побоялся, что порежет язык о жестянку. Тогда он поднял над собой помятую банку и стал ждать, пока сладкие капли не потекут к нему на язык. И тут в небе он увидел белый длинный дым. Скосив глаза, старик стал следить за тем, как дым растет, загибаясь плавной дугой, растет спереди, будто по волшебству. Но волшебства не было, это самолеты, знал старик. Они летали так медленно, что если долго следить за ними, уставали глаза и клонило ко сну: так бывало всегда, когда ему случалось взглянуть на небо и понаблюдать полет железных птиц. Слышал До Хок-ро, что они вовсе не машут крыльями и работают на бензине, как мотоциклы и грузовики.