Николай Погодин - Собрание сочинений в 4 томах. Том 2 Страница 60

Акафистов. Шутки плохие.

Лукерья. Так, может быть, и нам закрыться? А то придут эти самые анархисты-бомбисты, как оправдаешься?

Акафистов. Перед бомбистами оправдываться не придется, а перед усмирителями — того гляди. Закрывать буфет не рекомендую. Выручайтесь.

Лукерья. А как же при забастовке жизнь будет проистекать?

Акафистов. Как проистекала, так и будет проистекать. Но возможны всякие неожиданные и опасные обстоятельства.

Лукерья. Неужели правду говорили, что вы, Прокофий Карпович, социалист.

Акафистов. Социалист ли я? Да, конечно, Лукерья Фоминишна, я социалист.

Входит Костромин. Он с мешком, какие в те времена брали в дорогу.

Костромин. Курьерский опаздывает?

Акафистов. А вы-то мне как раз и нужны, Григорий Михайлович. Не торопитесь. Ехать некуда. Поезд дальше Ландышева не пойдет. В России железнодорожная забастовка.

Костромин. Не пойдет?

Акафистов. Не пойдет. А вы стремитесь на простор кипучих волн жизни?

Костромин. Это кто же решил, что не пойдет?

Акафистов. Все поезда, где бы они ни находились, остаются неподвижными. Меня удивляет ваше неудовольствие. Ликовать следует.

Костромин (горячась). Я должен уехать во что бы то ни стало! Это будет равносильно измене, если мы не уедем… (Опомнившись и сдерживаясь.) Бывают такие безвыходные обстоятельства. Надо… и другого выхода нет.

Акафистов. Рад бы услужить вам, но бессилен. Если бы даже поездная прислуга захотела следовать дальше, то я задержу поезд силой.

Костромин. Понимаю. Это колоссальное событие — всероссийская забастовка. Радостно, черт возьми, до чего мы выросли за один год. Да как же мне-то теперь быть?

Акафистов. Никак не быть. Покоритесь роковым обстоятельствам и придите на помощь нам, провинциалам. Настал грозный час испытания, а я не знаю, какого курса мне держаться. Остановка поезда тоже доставит нам великие хлопоты и неприятности. Помимо законного ропота пассажиров может быть всякое. В курьерских проезжают известные лица… Как с ними держаться?

Костромин. Однако вы уже твердо решили, как поступить с поездом…

Акафистов. Что там решил… Я!.. Есть телеграмма по линии. Не мне же выступать против великих происшествий.

Костромин. Но вы, как я вижу, стали во главе забастовки. Значит, вы единственная власть на станции.

Акафистов. Что там стал!.. Кто-то где-то указал на Акафистова, вот и стал. Я-то думаю, товарищ Костромин, что вам как раз следует стать во главе забастовки на нашей станции.

Костромин. Вы, Акафистов, чудак какой-то. До сих пор мы с вами двух слов откровенно не сказали друг другу. Кто я, что я? Вам это известно?

Акафистов. Известно.

Костромин. Что и откуда?

Акафистов. Я следил за больницей… Образ жизни госпожи Пчелиной наводит на многие мысли. Следил я доброжелательно.

Костромин. И все же, что вы выследили?

Акафистов. А то, что вы, господин Костромин, являетесь членом Российской социал-демократической рабочей партии… и крайним по убеждениям. (Наблюдая за Костроминым.) Вот уж не ожидал от вас такого самообладания. Позавидуешь.

Костромин. Из чего вы заключили, что я член этой партии?

Акафистов. Нередкие, весьма горячие выражения мысли… Слишком большая популярность в низших слоях нашей станции. Однако меня раздражает эта излишняя конспирация. Вместе гребем или нет?

Костромин. Ничего не могу вам сказать… Мы не были друзьями до сих пор… Но, может быть, я к вам приду с некоторыми вопросами.

Акафистов (грубо). Боитесь возглавить забастовку?

Костромин. Странно вы действуете, Прокофий Карпович. Вы готовы вверить случайному, малоизвестному вам человеку революционное дело… Вы гораздо старше меня, но это похоже на политическое ребячество.

Акафистов. У меня голова болит… спать хочу… сверх дежурства ночь не спал.

Входит дежурный.

Дежурный. Господин Акафистов, третий на семафоре.

Акафистов. Выходите, встречайте как следует быть. Обер-кондуктору покажите телеграмму. Пусть знают, что мы ни при чем.

Дежурный. Слушаюсь. (Уходит.)

Входят Тася и Наталья Николаевна.

Акафистов. А вот и ваши… не знаю, как назвать уж… знакомые, что ли. Не могу стеснять собой. Ухожу-с. (Уходит.)

Тася. Как он должен быть доволен, что вы уезжаете. Опять он будет изображать великого борца за народ.

Костромин. Я не уезжаю, Тасенька. Поезд дальше не пойдет.

Тася (восторг). Наталья Николаевна, вы слышите?

Наталья Николаевна. Ничего хорошего для Костромина в этой задержке нет.

Тася. Хорошо, хорошо… миллион раз хорошо!

Наталья Николаевна. Гриша, это невозможно. Вы должны уехать.

Костромин. Должен, должен, но как… ничего сказать не могу. Я пойду встретить уральцев… (Идет.)

Наталья Николаевна. Постойте, Гриша… (Тасе). Извините меня, Тася, я должна сказать несколько слов с глазу на глаз Костромину.

Костромин. Тася теперь все знает.

Тася (Наталье Николаевне). О, говорите, говорите… я теперь знаю. (Отходит в сторону.)

Наталья Николаевна. Что она знает?

Костромин. Мама, ты ее спросишь. Поезд подходит. Говори.

Наталья Николаевна. Как же ты поступишь, если забастовка и поезда останавливаются?

Костромин. Голь на выдумки хитра!

Наталья Николаевна. Мальчик, ты не отшучивайся. Понимаешь ли ты, какое создалось положение? Ты должен ехать… Непременно должен ехать с дружинниками… но в то же время ты должен первый всеми силами поддерживать забастовку… На тебя одновременно обрушились два долга, две несовместимые задачи, и ты не можешь не посчитаться ни с одной из них. Меня ужас охватил, когда я услыхала от Юлая, что началась эта забастовка… ужас за тебя.

Костромин. Мама, милая, не ужасайся, пусть я молодой революционер, но прежде всего я революционер. И мне известно, что Парижская коммуна расстреляла бы меня за то, что я не помог продвинуться вперед вооруженному отряду. Я поступлю так, как поступали люди в дни Парижской коммуны.

Наталья Николаевна. А как же забастовка?.. Ведь поезда не должны трогаться с места. Это — святое правило.

Костромин. Святое правило, но для чего? Для революции. Когда святое правило расходится с интересами революции, оно перестает быть святым. Если бы мне в интересах революции надо было провести поезд до Москвы, я провел бы его, несмотря на забастовку. А нам отсюда до города всего один перегон, сто верст. Это та капля, от которой море не убавится. Забастовка не пострадает.

Наталья Николаевна. Но как же ты уедешь?.. Нельзя же говорить открыто, что в поезде вооруженная дружина, что ты получил приказ доставить ее в город.

Костромин. Тут надо испытать свои способности… Трудная история… Труднее не придумаешь.

Наталья Николаевна (мягко, тихо). Гриша, ты еще подумай… Может быть, все это я говорю как мать, скорее всего как мать… Но ты подумай. Гриша, верно ли тебе идти против забастовки? Ты очень молод, тебе рано принимать такие смелые решения.

Костромин. Смелость возраста не имеет. Но смелость лишь тогда великий дар души, когда ее ведет великая идея. Мальчик я или старик, это не важно. Мы нужны в городе на баррикадах, — это революция, восстание, борьба.

Наталья Николаевна (молча поцеловала). Кровиночка моя… Не бойся — не плачу. Ступай к поезду.

Костромин уходит. Наталья Николаевна подошла к Тасе.

Лукерья. Интересно поглядеть, как забастовка начинается. Курьерский — и стоит в Ландыше- ее! Страсти. (Уходит.)

Наталья Николаевна (Тасе). Что вы знаете, Тася?

Тася. Наталья Николаевна, родная моя…

Наталья Николаевна. Что вы знаете?

Тася. Не смотрите на меня так странно.

Наталья Николаевна. Отвечайте, пока мы одни.

Тася. Я знаю, что Гриша ваш сын… куда он едет…

Наталья Николаевна. Значит, он вас любит.

Тася. Мы давно любим друг друга.