Владимир Попов - Обретешь в бою Страница 61

«Вон оно что. Мамочка реализует свои планы».

— Мне тебя и угостить нечем, — подосадовал Рудаев. — Все запасы уничтожил.

— Зато у меня есть чем.

Жаклина выскочила в коридор и вернулась с огромной кожаной сумкой.

— Только сначала нужно побриться. Неудобно как-то принимать… даму в таком затрапезном виде.

Пока Рудаев скреб отросшую щетину, Жаклина нашла и принесла рубашку и как раз ту, которая ему нравилась больше других — темно-гранатовую с молнией.

Он признательно чмокнул ее в лоб, оставив на нем след мыльной пены.

Вернулся в кухню, надеясь увидеть накрытый стол, по он был пуст. Жаклина занялась другим делом — убирала комнату.

— Ну, вот теперь не стыдно, если кто зайдет из чужих, — сказала она, загребая веником мусор на разостланную на полу газету. — Совок не мешало бы приобрести. Ладно, я тебе французский подарю.

— Это очень правильно, что домашнюю работу делают женщины, — с наигранной убежденностью произнес Рудаев. — Я бы на такую уборку затратил полдня…

— …бесценного мужского времени, — Жаклина снова закатилась звенящим смехом, и в глазах ее заблестели влажные звездочки.

Рудаев знал, что и звездочки, и смех принадлежали ему — так смеются женщины от счастья, а не из вежливости, не из желания доставить приятное партнеру.

— Ты — как колокольчик, который звенит от малейшего прикосновения.

— И даже без прикосновения… Разгружай сумку и накрывай на стол. Фартука в этом беспризорном доме нет, но тряпка найдется?

К удивлению Рудаева, нашлась и тряпка, и даже ведро.

Он с вожделением стал выкладывать содержимое сумки на стол. Бутылка бордо, куски курицы, мисочка холодца. В полотенце — пирог с тыквой. «Это уже материнского приготовления, — сразу узнал он. — Значит, тоже снаряжала Жаклину в поход». Пакет с фотографиями. Принялся рассматривать их, но Жаклина отняла пакет.

— Это на десерт.

Рудаев потянулся за папиросой. Жаклина отодвинула пачку.

— Уже курил натощак.

Впервые за долгое время он рассмеялся и удивился тому, что не потерял способности смеяться.

— Вот это здорово! Слушай, Линка-Жаклинка, даже жены стараются не сразу ломать холостяцкие привычки мужей.

— Им надо применяться, а мне незачем, — отпарировала девушка и вдруг напустилась: — Ты что, свалил все в кучу и на этом закончил? Сервируй, пожалуйста, а я посмотрю, как у тебя получается, и отдохну. И откупорь бутылку.

Жаклина присела на стул, но долго не усидела, взялась помогать. И снова без устали щебетала. Рудаев мало вникал в ее слова, но звук ее голоса и даже бесцеремонно повелительный тон успокаивали, отводили навязчивые мысли. Но едва она умолкла — перед глазами снова замельтешили, громоздясь одна на другую, врезавшиеся в память картины. Огромная глыба металла, распластавшаяся в разливочном пролете, и сразу — склонившийся над тазом мужчина. Глыба под печью. Лицо Лагутиной. Глыба. Глаза Лагутиной. Троилин в гневе. Глаза Лагутиной. Он и тогда не понял выражения ее глаз, и сейчас, когда они появлялись, огромные, как на экране. Он всматривался в них и не мог разобрать, что они выражают. Удивление? Негодование? А может быть, боль.

— Боря, не оставляй меня одну, — услышал он голос Жаклины и даже вздрогнул — так прочно он забыл о ее присутствии.

— Прости.

— И, пожалуйста, выше голову. Ничего страшного не произошло. Вот если бы это там случилось… Кстати, страх потерять работу очень дисциплинирует.

Жаклина подвинула Рудаеву стакан вина, и он с удовольствием проглотил сухое, кисленькое, терпкое бордо. Проглотил и удивился. О чем шум? Мукузани не хуже.

Чувство голода оказалось мнимым. Отведав понемногу того-другого, Рудаев отставил тарелку.

— Расскажи мне о француженках. Красивые они?

— Всякие есть. У нас красивых больше. Вот если ты спросишь — изящные ли? — тут я вынуждена отдать им предпочтение. Там редко встретишь расползшуюся женщину. Даже в пожилом возрасте они умеют не распускать себя. От этого общий вид. Женщина утрачивает привлекательность, когда толстеет.

— Смотря на какой вкус.

— А я считаю, что если мужчине нравятся толстушки, то у него нет вкуса.

— В наших краях многим мужчинам правятся толстушки.

— Значит, у многих нет вкуса.

— Позволь, что же делать раздавшимся?

— Меньше есть. Здесь полнота считается чуть ли но доблестью, а еда возведена в культ. Нигде не едят так много, как у нас. Француженок еще отличает небезразличное отношение к своей внешности. Там жена не встретит с работы мужа в замызганном платье и непричесанная. Кстати, полнотелую женщину, как она ни будет стараться, мало украсит даже самый изысканный туалет. А здесь… Наденет дорогое платье и уже считает, что покорила вселенную. Я никогда не буду толстухой. Клянусь. — Жаклина подняла кверху два пальца.

— А ты кое-что усвоила. Не зря провела там два года.

Жаклина принялась показывать фотографии и каждую сопровождала пояснениями.

— Фрессеннвилль с птичьего полета. Как снят! Впрочем, он действительно прелестный. Там все маленькие города, необыкновенно уютны — Шартр, Блуа. Это вокзальчик. Через него проходят поезда от Аббевилля — это главный город департамента Сомма — до Ле-Трепора — это уже на берегу Ла-Манша. Знаешь какие у них поезда? Крохотные, в три вагончика, вот здесь видно. Тесные, конечно, не то что наши. А вот Орлеан.

— Это откуда Орлеанская дева?

— Не совсем. Она родилась в деревне, но жила в Орлеане, когда собирала войско для похода на англичан. Вот памятник ей. На коне. Орлеанцы очень чтут Жанну д'Арк. Она даже причислена у них к святым, и ежегодно восьмого мая, в день освобождения города, в ее честь устраиваются торжественные празднества. Для этого выбирают самую красивую девушку, одевают в военный костюм Жанны, и в сопровождении разряженной «свиты» следует она на лошади по улицам.

— Ты не жалеешь о том, что уезжала? — перевел разговор Рудаев.

— Нисколько. Наоборот, рада. Некоторые поступки надо делать хотя бы для того, чтобы потом не жалеть, что не сделал их. Папа до конца жизни тосковал бы по Франции, а обжегся — и успокоился. — Жаклина рассмеялась. — Мама у меня оказалась великим стратегом, честное слово. Ничего, что она проиграла сражение в России.

Она с лихвой выиграла его во Франции. Я, правда, потеряла два года, но, говорят, страшно терять годы, когда их остается мало. — Заметив, что Рудаев снова невнимательно слушает ее, Жаклина сникла, потускнела. — Боря, скажи по правде, я тебе не надоела? Возможно, я болтлива, назойлива…

— Нисколько. Ты говорунья. Болтливый человек чаще всего сосредоточивает внимание на пустяках и говорит о них так длинно и нудно, уснащая всякими второстепенными деталями и подробностями, что тошно становится. От таких людей, у которых рот всегда нараспашку, обалдеть можно.

— А по-русски я правильно говорю? Не смешно? Ничего не искажаю?

— Что ты, я бы сказал, ты усовершенствовалась в русском. В Чехословакии мне встретилась женщина, кстати, наша, донецкая, — послали туда на работу, так она за три года приобрела такой иностранный акцент, что я принял ее за чешку, сносно владеющую русским.

На одной из фотографий Рудаев увидел модель пятидесятитонной нефтеналивной цистерны и возле нее Анри, что-то объясняющего группе людей.

— Что за сценка? — заинтересовался он.

— О, это исторический день! — оживилась Жаклина. — На выставке Проммашэкспорта папа увидел цистерну, сделанную на нашем заводе тяжелого машиностроения. Третья часть листов для всех таких цистерн прошла через его руки. Вот он и задается. Посмотри, какое у него выражение превосходства! Как у полпреда, по меньшей мере. Выставка его доконала. Она была последней каплей на чаше весов. Если к этому прибавить еще неусыпное движение сопротивления в собственной семье…

Рудаев с радостью поплыл в извилистом фарватере воспоминаний Жаклины, который менял свое направление в зависимости от того, какая фотография попадалась ей в руки, и перемещался вместе с ней из Фрессеннвилля в Париж, из Парижа в Сен-Дени, на улочки Монмартра, на берег Сены, в Онлису-Буа.

В конце концов он понял, что перед ним сидит не легкомысленная болтушка, которой нипочем чужое горе, а неглупая и, во всяком случае, чуткая девушка. Зная, что никакие успокаивающие слова не в силах помочь ему, она и не говорила их. Только всеми силами старалась переключить его внимание, отвлечь, развлечь.

Жаклина приходила ежедневно. Приносила еду, иногда готовила. Он ждал ее прихода и нервничал, когда ока задерживалась. Ему было легко с ней, как ни с кем. Она ничего не требовала. Он мог разговаривать, мог молчать, мог даже забыть о ее присутствии. Вечером Жаклина тащила его в кино. Изголодавшись по советским фильмам, она готова была смотреть все подряд, даже но два фильма сразу. И он не возражал — чужая жизнь заставляла забывать о своей собственной.