Евгения Изюмова - Дорога неровная Страница 62

Павла узнала о Верхней Тавде из газеты, в которой прочла об убийстве 3 сентября 1932 года пионера Павлика Морозова. В окрестностях Герасимовки, где жила семья Морозовых, действовала банда братьев Пуртовых. Отец Павлика, Трофим, председатель сельсовета, был связан с бандой и снабжал местных богатеев, разумеется, не бескорыстно, справками о принадлежности к беднейшему крестьянству. Когда Трофима Морозова разоблачили, Павлик был одним из свидетелей по его делу. Мальчишка он был честный, вожак герасимовских пионеров, отца он, конечно, любил, хотя пьяный Трофим бил и жену, и детей. Однако считал, что отец не должен был помогать бандитам, которые держали в страхе всю округу, поэтому рассказал на суде всё, что знал о связи отца с бандитами. Кулаки, лишившись возможности избежать раскулачивания, процесс которого шёл полным ходом, не смогли простить Павлику свидетельства против Трофима и приговорили мальчишку к смерти. Воспользовавшись тем, что мать его, Татьяна Морозова, уехала с обозом зерна в Тавду, бабка, мать Татьяны, позвала Павлика и его младшего братишку Федю в лес за клюквой, где ребят поджидали дед Сергей и дядя Данила — родня мальчишек по матери. Всё бы, наверное, так и осталось тайным, если бы не феноменальная жадность бабки: не выбросила она нож, которым Данила убил племянников, не сожгла окровавленную одежду мужа и сына… К месту гибели ребят милиционеров привёл их пёс Китай, наверное, он мог бы сразу рассказать об убийцах, но пёс — бессловесное существо. Но убийц всё же нашли. И наказали. Растреляли и кулака, который чуть не задушил герасимовскую пионерку Мотю Потупчик только лишь за то, что увидел на ней красный галстук. Когда в Герасимовске был организован колхоз, то его назвали именем убитого пионера Павлика Морозова.

Полвека спустя имя Павлика вновь запестрело на страницах газет по милости тех, кто хотел на перестроечной пене восьмидесятых годов XX века взлететь на вершину власти: мальчишку называли предателем, отцеубийцей. Но при этом почему-то не называли убийцами его убийц: деда по матери, Сергея, и брата матери — Данилу, не проводили аналогии с подобными случаями в период Великой Отечественной войны, когда дети шли против отцов-предателей. Просто Павлика Морозова сделали чёрным символом эпохи Сталина, культ личности которого старательно разоблачали те, кто рвался к власти. Но о том, как имя Павлика втаптывалось в грязь, Павле не суждено было узнать. И слава Богу!

Павла ничуть не печалилась, что предстоит ехать в Верхнюю Тавду: чем дальше от дома, тем лучше, а на проезд ей деньги выдали. Мать хоть и всплакнула на прощание, а всё же, наверное, рада, что Павла уезжает — двумя едоками в доме будет меньше.

— Пань, а почему поближе не дали работу-то? В Успенском али в Богандинке, а то в Велижанах? — спросила Ефимовна.

— Я сама попросилась туда, — ответила коротко Павла.

— Далеко-то как, Панюшка, и Витьке всего восемь месяцев, как ты там с ним одна? — мать вытерла слезы уголком платка. — И не наведаться к тебе, дорога дальняя, денжищи-то какие на одну дорогу надо, и тебе приехать — расходы-то какие. И помочь тебе ничем не смогу, — а сама сердито подумала: «Может, и хорошо, что далеко будет, вот ведь какая: сердце у ней, что ли каменно — не поплачет даже, может, навсегда уезжает. На могиле Егора, хоть и знает сейчас, что он ей — неродной отец, плакала, а тут — ни слезинки не проронила».

Павла будто подслушала ее мысли, сказала слегка улыбнувшись:

— Да ладно тебе, мама! Не надо мне твоей помощи, а я, если смогу, пришлю денег, там, в деревне, наверное, немного денег понадобится.

— Пришли, дочушка, пришли, — обрадовалась Ефимовна, — они нам не лишние будут. Девки-то, сама видишь, опять выросли из юбок, Ваське штаны новые надо, и куда они только растут, окаянные, одёжи не напасешься.

Павле стало до боли в сердце жаль мать, что скверная жизнь в нужде довела её до того, что довольна отъездом Павлы, и плохо скрывает радость от посулов получить денег. И не думает даже, что у старшей дочери деньги пока тоже не лишние, что ей они в дальнем чужом краю ох, как понадобятся. Павла крепко обняла мать, поцеловала и, перед тем как подняться в вагон, сказала:

— Ничего, мама, все будет хорошо. Я обо всем напишу, как устроюсь.

— А Иван приедет али письмо пришлет, что ему сказать? — запоздало крикнула мать, но Павла сделала вид, что не услышала, и ничего не ответила.

— Ну вот, сынок, и добрались, — Павла стояла на пороге нового своего жилища — квартиры при Шабалинской сельской школе.

Она раздела Витюшку, посадила его на лавку возле холодной печи, скинула с себя жакет, присела устало на краешек обшарпанного венского стула у грубо сработанного стола. Огляделась: немытые окошки, запылённая книжная этажерка, пара стульев да табурет, закопчёная русская печь…

Квартира состояла из двух комнат, одна, видимо, служила спальней: в открытые двери видна кровать с матрацем, а другая — гостиной и одновременно кухней, если стол находится здесь. Незавидное жилье, но главное — своё, и теперь от Павлы зависит, каким это жилье станет — уютным или нет.

Павла достала из сумочки четвертушку бумаги и снова прочла:

— «Удостоверение. Дано т. Ермолаевой в том, что она назначена в Шабалинскую школу в качестве заведующей школы с окладом в восемьдесят рублей и пятнадцать процентов на заведование, что удостоверяется…» — и подпись заведующего районного отдела народного образования.

Это хорошо, что будет выходить почти сто рублей. Можно будет зимнюю одежду себе и Витюшке купить, в квартиру что-то приобрести, да и постельного белья у неё нет. Но это потом, как деньги пришлют из роно. А пока…

Что делать пока? Прибрать в комнатах или сначала сходить в сельсовет, представиться и попросить хотя бы дров немного, чтобы печь протопить? А Витюшку? С собой взять?

Но тут кто-то деликатно стукнул в двери, Павла отозвалась:

— Войдите!

На пороге возник бородатый мужик в суконной куртке нараспашку:

— Здорово живешь, учительша! — громыхнул незнакомец басом. Витюшка перепугался и заплакал. — Ого-го! Чего это герой такой ревет? Ну-ко, — он протопал к печи, сделал пальцами «козу» мальчишке, щекотнул его под мышками, потом деловито уселся за стол.

Павла со страхом наблюдала за неожиданным громоздким и басовитым гостем, похожим лохматой бородой на разбойного атамана.

— Эта… Я, значит, председатель нашего Шабалинского колхоза Васьковского сельсовета — Симаков Василь Трофимыч. Мы, значит, сообча помогаем вашей школе. Тут у нас деревеньки кругом, даже из жиряковского Четырнадцатого участка детишки ездют, хотя эти жиряковцы вовсе и не наши, относятся к Нижней Тавде. Ну да нам не жалко, детишки всё одно наши, совецкие. Да и мужиков из Жиряковского сельсовета мы знаем — из нашей округи, а причислены к другому району, мать их, этих начальников безголовых, — ругнулся Симаков, — А вобче мы привычные, всё нас то туда, то сюда определяют. Область то Тобольская, то Обь-Иртышская… Тьфу! — он сплюнул даже и тут же покраснел из-за этого.

И не знал Симаков, что через год область станет Омской, потом настанет момент, и верхне-тавдинский район присоединят к Свердловской области, а рабочий поселок Верхняя Тавда станет городом. Спустя тридцать лет возникнет вопрос о возвращении района в Тюменскую область, а затем ровно через столько же лет — еще раз. Но в первый раз руководители областей не сошлись на том, что свердловчане предложили тюменцам впридачу к Тавдинскому району еще и Таборинский — глушь болотную, комариный край, напичканный исправительно-трудовыми лагерями, но таких, Богом забытых уголков, и в Тюменской области полным-полно.

Второй раз этот вопрос подняли уже сами тавдинцы, сожалеющие, что город в свое время не перешел под юрисдикцию Тюмени: со своей развитой лесообрабатывающей промышленностью город мог бы стать вторым по значению после областного. Но в России тогда настали такие смутные времена, о которых в тридцатых годах никто и помыслить не мог: знаменитые на всю страну заводы стали задыхаться и хиреть, и Тавда вместе с её жителями оказались не нужны не только Тюмени, но и тем людям, которые окажутся у власти…

Но, слава Богу, не доживут до тех злых времен ни Симаков, ни Павла. И, может быть, в том их счастье — не разочаровались в деле, которое считали важным и полезным, не приходили в ужас от того, как принять новое время, не видели разрушение сельского хозяйства, разбитые заводские окна и трубы без единого дыма.

— Жизня смутная и неопределенная, — басил Василий Трофимович. — Но мы учителей уважаем, в этом будьте уверены. Зарплата ваша — само собой, про то начальство ваше позаботится, а истопник, дрова — наше дело. И ремонт в школе, в квартире вашей — тут мы всем миром вам поможем. Ну, как, согласны?

— Конечно! — закивала радостно Павла. — Я могу свою квартиру и сама в порядок привести, мне бы только извести, чтобы побелить, да пожить бы где, пока ремонт делаю, а посудой обзаведусь, как получу деньги, тогда все и куплю.