Пантелеймон Романов - Русь. Том II Страница 62

У него же в этих случаях, наоборот, всегда было неловкое чувство. Просто не хватало на это силы. Бывало, что Николай, по настоянию жены вызвав к себе министра для сообщения о его отставке, не только не находил в себе силы сказать ему об этом в лицо, а наоборот, чувствуя свою вину, он выражал всякие знаки внимания и только по отъезде успокоенного и обласканного министра посылал ему вдогонку указ об отставке.

Императрица требовала от мужа твёрдости, а сама то и дело настаивала на отмене принятых им без её санкции решений.

И сейчас, поглядывая на площадку, он мысленно проверял свои высказывания послу и тревожно думал о том, что может найти жена в его поведении недостойным императора. Решив, что наверху никого нет, он сел в кресло и самым простым и дружеским тоном сказал:

— Ах, дорогой посол, сколько у нас с вами будет воспоминаний! — Николай помолчал с мечтательной улыбкой, потом рассказал о телеграмме Вильгельма, в которой тот после объявления России войны «умолял» его не переходить границ.

— У меня тогда мелькнула мысль: не сошёл ли я с ума, — сказал Николай, пошевелив у себя перед лбом пальцами. — Разве мне шесть часов тому назад не принесли ноту с объявлением войны? Я прочёл императрице телеграмму… Она сама захотела прочесть её, чтобы удостовериться, и тотчас сказала мне: «Ты, конечно, не будешь на неё отвечать?» — «Конечно, нет», — сказал я. Эта безумная телеграмма имела целью поколебать меня, сбить с толку, заставить сделать какой-нибудь смешной шаг. Случилось как раз напротив…

Наверху послышался стук. Император бросил взгляд туда и повторил громче и решительнее:

— …Случилось как раз напротив: выходя из комнаты императрицы, я знал, что мне нужно делать и что между мною и Вильгельмом всё кончено… навсегда…

У него появилась в лице опять напряжённость раздвоенного внимания, и сразу исчез тон простоты и дружеской доверчивости.

— О, как поздно! — сказал он. — Боюсь, что я вас утомил.

Посол встал и почтительно обратился к императору:

— Генерал Лагиш мне писал недавно, ваше величество, что великий князь Николай Николаевич по-прежнему ставит своей единственной задачей поход на Берлин…

— Да, да, Берлин — это единственная наша цель, — сказал Николай, подавая руку для прощального пожатия. — Впрочем, ещё проливы и Константинополь…

Проводив посла и вернувшись от двери, Николай остановился, глядя наверх и прислушиваясь.

Там послышались уходящие женские шаги. Было ясно, что она всё время сидела и слушала.

На лице Николая вспыхнуло негодование.

— Я наконец потребую от неё, чтобы она… Она сама роняет моё достоинство, — сказал Николай вслух.

Он гневно одёрнул гимнастёрку и, выпрямив плечи, пошёл деревянной, военной походкой, какою не ходят дома, в другие комнаты.

LXXIV

Аресты 30 ноября коснулись и кружка, в котором работал Алексей Степанович.

Он жил в районе Лесного, в той его части, где среди редких сосен напиханы дачки окраинной мелкоты. Это большею частью трёхкомнатные домишки, обшитые потемневшим тёсом, с облупившейся краской, с убогой террасой, затеняющей и без того тёмные комнатушки этих бедных жилищ.

Было воскресенье, Алексей Степанович сидел в своей каморке, плотно завесив окно, и фабриковал паспорт по поручению Сары для приехавшего из Вологды нелегального товарища.

Хозяйка его, Арина Ивановна, была старушка просвирня, мучившая его по вечерам чтением жития святых. Алексей Степанович терпел это, и Арина Ивановна в разговорах с соседками с похвалой отзывалась о своём жильце, говорила, что он богобоязненный хороший человек и совсем не похож на других молодых рабочих, которые почти сплошь сорванцы и безбожники, и что товарищи, которые заходят к нему, тоже люди тихие, непьющие.

Эта репутация благонамеренности давала Алексею Степановичу возможность жить без всяких подозрений.

У него был склад литературы и листовок, которые с недавнего времени Маша печатала на гектографе.

Он уже кончал отделку паспорта, как в комнату заглянула Арина Ивановна и сказала, что пришёл какой-то человек и спрашивает его.

Почувствовав что-то недоброе, Алексей Степанович сунул паспорт за голенище сапога и пошёл в маленькую переднюю.

Там стоял Шнейдер в штатском пальто и в кепке. Он почти до глаз был обвязан башлыком.

— Я к тебе, — коротко сказал он.

Когда они вошли в комнату, Шнейдер оглянулся на дверь и сказал:

— Прячь всё дальше… или сожги. Макс арестован… Ты Машу давно видел?

— А что? — спросил Алексей Степанович, почему-то побледнев. — Разве она?…

— Нет пока… Но ты поезжай сейчас же к ней, предупреди. Я им дал печатать листовку, это надо отложить. А где у тебя литература?

Алексей Степанович подошёл к окну и, положив руку на подоконник, сказал:

— Здесь.

Шнейдер не понял.

— Где — здесь?

Алексей Степанович взялся обеими руками за доску подоконника и отодвинул её. Под ней между обшивкой и стеной показалось углубление.

— Это хорошо. Поезжай скорее.

Алексей Степанович торопливо надел свою тёплую куртку на вате с хлястиком назади, и они вышли вместе со Шнейдером.

Шнейдер пошёл к институту, а Алексей Степанович по тропинке к остановке трамвая. Он нарочно пропустил ближнюю остановку и пошёл на следующую.

У него была одна мысль — не опоздать, успеть предупредить Машу. У него волосы шевелились на голове при мысли, что она, может быть, уже арестована.

Он нервно ходил около остановки трамвая и ждал вагона, который, как нарочно, где-то застрял.

Когда вагон подошёл, он прыгнул в него. За ним вошёл какой-то человек с усиками в осеннем пальто с поднятым воротником. Алексей Степанович прошёл в вагон, а человек в пальто остался на площадке, вынул из кармана газету и стал внимательно читать её.

Алексею Степановичу показалось что-то неладно в этом чтении газеты на морозе. Он со своего места несколько раз поглядывал на читающего и один раз увидел через стекло двери, что глаза читающего пристально взглянули на него поверх газеты и сейчас же спрятались.

Алексей Степанович продолжал спокойно ехать. Но когда вагон подошёл к остановке и через минуту тронулся, он вскочил, как будто по рассеянности пропустил нужную ему остановку, и уже на ходу выпрыгнул из вагона.

Он видел, как человек с газетой, не ожидавший этого манёвра, бросился тоже из вагона, но Алексей Степанович вскочил в проходивший мимо обратный трамвай. Сквозь замёрзшее стекло он успел рассмотреть, как тот с недоумением оглядывался во все стороны на остановке, не понимая, куда мог деться человек, которого он только что видел.

Алексей Степанович понял, что он открыт. Вопрос был только в том: знают ли, где он живёт, или только приметили его лицо?

Он опять пересел в нужном ему направлении и, не входя в вагон, оставался всё время на площадке.

Потом ещё раз пересел, поехал в сторону от квартиры Маши, потом сошёл и обошёл кругом квартал, всё время незаметно оглядываясь. Ничего подозрительного не было. Улица была почти пуста. Ветер нёс позёмку посредине мостовой, и качающиеся от ветра фонари горели тускло.

LXXV

Он пошёл в сторону квартиры Маши и, постояв несколько минут у дверей, позвонил.

Через минуту дверь открыла старуха нянька, жившая у хозяйки квартиры. Лицо её было спокойно. Алексей Степанович понял, что всё благополучно.

— Вы к барышням? Проходите, проходите.

В дальних комнатах послышались звуки рояля.

Алексей Степанович пошёл по узкому коридору в комнаты Маши, которые были в самом конце коридора, около кухни и ванной комнаты.

Когда он вошёл, Маша с Сарой сидели за пианино и, как старательные ученицы, разучивали пьесу в четыре руки.

— Ах, это вы! — сказала Сара, вскочив. — А мы тут самым наглым образом занимались хорошими делами. Давайте кончать.

Она подошла к кушетке и подняла крышку. Там виднелась доска гектографа с заложенным листом.

Алексей Степанович смотрел на Машу, как будто все ещё не верил своим глазам.

— Что вы так странно смотрите? — спросила наконец Маша, оправляя на плече бретельку.

— Я боялся, что… Макс арестован… Надо всё это ликвидировать. — Он указал в сторону кушетки.

— Как? Когда? — спросили в один голос Маша и Сара.

— Ничего ещё не знаю, мне сказал сейчас Шнейдер.

Несколько времени все молчали. Потом Сара, встряхнувшись, сказала:

— Ну что же, не привыкать. А мы ещё успеем отпечатать листовку.

— Зачем рисковать?

— Никакого риска. Прежде всего у дворника будут спрашивать. А мы нарочно его часто зовём к себе — то пианино переставить, то шкаф, и он всегда видит, что тут живут самые благонамеренные барышни, — сказала весело Сара.

— Да и сейчас ещё рано для таких визитов, — сказала Маша, — нет ещё и девяти часов.