Анатолий Ким - Будем кроткими как дети [сборник] Страница 63

— Да это я вспомнил одного чудика своего… Прорабом у меня работает. Ох и кушаю я от него, а избавиться не могу — нету специалистов, паря, не с кем работать. Представь себе, что Судаков этот однажды учудил. По пьянке влез на бульдозер вместо бульдозериста: мол, покажу работу — и свалил машину в котлован. Жив остался, ничего с ним не сделалось. Ну, доложили мне, приезжаю к нему на участок — а он сидит в прорабской с гипсовой штаниной на ноге. Мол, виноват, да вот покалечился, однако поста своего не покинул, болею за производство. Что ты с ним поделаешь? Как взыщешь с такого героя? Погнал домой — нет, уперся. Плюнул я и уехал, затем вспомнил одно дело и с полдороги вернулся. Захожу в контору, а он сидит, вынул ногу из гипсового обрубка и греет ее у печки. Замотал, подлец, гипс нарочно пошире — уговорил свою супруженцию, которая медсестрой работает. Никакого, конечно, перелома не было — спектакль устроил, чтобы, значит, разжалобить начальство.

— Но это же остроумно, черт побери! Каков стервец! — развеселился Гурин.

— От такого остроумия, Юра, у меня иногда в глазах темнеет, — невесело отвечал Тянигин. — Бульдозер вывел из строя на месяц…

И вот результатом этого ночного разговора за бутылочкой коньяка была неожиданная телеграмма, лежавшая теперь на столе перед начальником ПМК-4 Алексеем Тя- нигиныод. Неожиданная потому, что Тянигин наутро после бессонной ночи отправился от Гуриных в министерство, а после еще куда-то, и был весь день словно чумной, и дел вдруг навалилось столько, что он больше так и не наведался к артисту, как обещал, и улетел из Москвы, даже не позвонив ему. Откровенно, он за деловыми заботами совершенно позабыл и о Турине, и о ночном разговоре. Да и не верилось ему, когда он протрезвел наутро, что разговор этот имеет хоть какое-нибудь серьезное значение. Полагать, что актер переменит Москву на сарым- скую глухомань и приедет работать в ПМК, было попросту смешно. Кем же его поставить? Подсобным каменщика? Штукатуром? Все было несерьезно, хотя при разговоре казалось серьезным, как то и бывает во время подобных горячих ночных разговоров. И однако, теперь выходило, что серьезно, и надо было на самом деле ломать голову, куда его определить. «Так что ж, в каменщики, монтажники, штукатуры? — размышлял Тянигин, почесывая в затылке и улыбаясь. — Или к девчатам-малярам в ученики?»

Он позвал секретаршу и велел ей найти шофера. Вскоре вошел Иван Петрович, краснолицый с мороза, молча уселся за длинный стол для совещаний, взял в руки валявшийся красный карандаш.

— Коробку перебрал на «газике»? — спросил Тянигин несколько нерешительно, словно сомневаясь в том, что задумал сделать.

— В порядке, — ответил Иван Петрович.

— Тогда подгоняй, поедем в область, дело есть.

— А когда же вернемся? — не очень бодро вопросил шофер и сломанным карандашом попытался провести черту на столе.

— Когда вернемся, тогда и вернемся.

— Двести пятьдесят километров туда да столько же обратно. Это полтыщи.

— Ладно, знаю. Иди готовь машину.

— А она у меня готова, — с неопределенным чувством, в котором, однако, преобладало тайное осуждение начальства, ответил шофер, бросил карандаш на поцарапанную столешницу и вышел из кабинета.

— Валя! — вновь позвал Тянигин секретаршу. — Валя, соберутся к вечеру прорабы, скажи им, что завтра с утра планерка… Да, придут опять кавказцы, скажи, что завтра. Намекни, что для одной бригады работа найдется.

— Хорошо, Алексей Данилыч.

— Шакалов придет, передай: пусть немедленно летит в автохозяйство, там ему все приготовлено. Что еще?.. Да, жена позвонит, скажи, что обедать не приду, поехал в трест.

— Хорошо. Все?

— Кажись, все.

— А у меня, Алексей Данилыч, завтра отгул, — напомнила тут секретарша, большеротая и худая молодуха с высоким сооружением на голове, состоящим наполовину из своих волос и наполовину из косматого хвоста сарлыка, местного яка. Этот хвост был заметно темнее жиденьких волос секретарши.

— Ладно, отгуляешь, — ответил Тянигин, поднимаясь из-за стола. — Отпечатай только приказы.

Секретарша вышла, неплотно прикрыв дверь, и Тянигин видел, как она, склонившись над столом, стоя читает какую-то бумагу и при этом одной рукою поправляет пук на голове. Тянигин надел тяжелое, на овчине, пальто и натянул шапку. «Ох ты, мать честная, — думал он, одеваясь, — какая нелегкая принесла сюда этого артиста. Что, без него тут нечего делать нам, что ли?»

5

Подъезжая к аэродрому, Тянигин увидел самолет, который словно повис в воздухе на одном месте. Улетает или садится? — гадал он и, когда машина подкатила к аэропорту, развернулась и стала, понял, что самолет удаляется. Может быть, улетел Гурин на нем, не дождавшись, мелькнуло в его голове: Тянигин по пути заскочил на минуту в трест и застрял там на два часа, так что встретить Турина вовремя он не успел. А теперь, вылезая из машины, Алексей Данилович все еще не мог поверить, что и на самом деле прибыл этот чудак. Но уже в следующую минуту все сомнения исчезли, и предполагаемая, не очень-то вероятная встреча стала фактом: от дверей аэропортовского здания отделилась узкая согнутая фигура и кинулась к машине.

— А я уж думал, тебя не будет. Телеграмму не получил или что другое, — возбужденно говорил Гурин, когда они поздоровались. — Позвонил в твое ПМК отсюда, разрешила диспетчерша. Спрашиваю, где ваш начальник, отвечают: уехал в трест. Как в трест? Может быть, он меня встречать поехал? Кого это «меня», спрашивают. Там женщина какая-то разговаривала. Меня, говорю, Юрия Сергеича Турина. Нет, говорит, в трест уехал…

— Трест здесь же, в городе.

— А я потом догадался. Ну, думаю, надо ждать.

— И ты в таком виде приехал? — мотнул головою на приятеля Тянигин.

— А что? — не понимал Гурин.

Был он в пальтишке из нейлоновой клеенки, в полуботинках. На голове холодная шапка с козырьком и куцыми стоячими наушниками, наушниками, которые, должно быть, не отворачивались вовсе. В красной голой руке огромный, туго набитый портфель.

— Так мороз же тридцать пять градусов, паря, а ты даже без перчаток.

— Потерял я одну перчатку в дороге, и опять правую. Это у меня скверная привычка такая, все время правые перчатки теряю…

Подошел, улыбаясь, Иван.

— Иван Петрович, шофер, — представил его Тянигин.

— Очень приятно! — Гурин долго тряс руку Ивану, весело глядя на него. — А знаете у вас очень характерное лицо, вам можно сниматься в кино без грима, серьезно! — говорил Гурин. — По типажу вы подошли бы играть именно рабочего, и вполне положительного.

— А я и так, — отвечал Иван, — скоро уже двадцать пять лет с баранкой играю.

— С баранкой? — восхищенно округлив глаза, уставился Гурин в красное лицо Ивана. — Неплохо сказано, Иван Петрович. Двадцать пять лет с баранкой играю… А? Как ты находишь, Леша?

— Вот что, Петрович, — обратился к шоферу Тянигин, не ответив Турину, — надо подумать, где для этого товарища обмундировочку достать. Доху какую-нибудь и валенки.

— Ох ты, моя-а! Всяко, быват, к нам ездят, а чтобы в полуботиночках в январе, первый раз вижу, — добродушно осклабившись, смеялся Иван. Он, дружелюбно не глядя на Турина, стоял перед ним, но всем своим видом выказывал интерес к нему: — Однако заскочим к сестре, у нее тулупчик возьмем.

— Не стоит, я думаю, Алексей Данилович, — стал возражать Гурин, вдруг мигом утрачивая оживленность и как-то робко, просительно глядя на друга. — На мне ведь два свитера и белье теплое.

— Ладно, ты не спорь, Юра, — хмуро отвечал Тянигин. — Мы знаем, что надо и чего не надо. — Но, заметив, как Гурин сжался после этих слов, он улыбнулся и пояснил: — Двести пятьдесят километров ехать, чудак. А вдруг что случится по дороге? Машина-то, скажем, с печкой, но если сломается и остановка будет, без ног останешься. У нас тут без валенок нельзя.

— Наш мороз не морозит, а кусат, враз ногу откусит, — подтвердил и шофер.

Они заехали к сестре Ивана, куда-то в тихий закоулок на краю города, взяли доху, валенки и, не задерживаясь, тронулись в путь.

Гурин сидел позади, привалясь грудью к спинке переднего сиденья, на котором рядом с шофером восседал широкоплечий Тянигин.

— Слушай, я вот летел еще в самолете и думал: почему здесь на горах снега нет? — спрашивал Гурин, которому стало вдруг тоскливо, как бездомной собаке, и который не хотел сейчас ни о чем задумываться.

— Почему? Снег есть, — неторопливо отвечал Тянигин. — Это на южной стороне нет, а на севере есть.

— Почему же на южной стороне нет? Ветром сдувает?

— Нет, съедает солнце. Здесь его интенсивность большая. В среднем солнечной погоды больше, чем в Сухуми. Поэтому на южной стороне на горах нет ни деревьев, ни травы, и тайга вся на северных склонах.

— Сурово… Далеко же вы забрались… Послушай, Алексей, я должен извиниться, наверное.