Обрывок реки - Геннадий Самойлович Гор Страница 67

Профессор поклонился и, даже не потребовав гонорара, вышел.

«Боже мой, она исчезла, пока я ходил, ее нет, она ушла. Но может быть, хоть что-нибудь осталось от нее, или, возможно, она упала под кровать, закатилась за шкаф».

Он начал искать ее под кроватью и под кушеткой, ползая и ощупывая каждый сантиметр пола. Но ее не было.

Он приподнялся, отдышался и снова возобновил свои поиски. Он решил осмотреть все углы – и под шкафом, и под комодом, и возле зеркала. Он приподнял ковер и встряхнул его: ведь не могла же она исчезнуть вся, хоть что-нибудь да осталось от нее, какая-нибудь мелочь.

Он подошел к гардеробу, встал на колени, просунул руку, и вдруг что-то маленькое, теплое, живое нащупал он, что-то нежное, и вытащил ухо. Ее, Манино, ухо, розовое, чистое, ну да. Он поцеловал ухо и спрятал его в боковой карман и возобновил поиски. Он искал час, два, всю ночь и все утро следующего дня, во всех комнатах, но ему ничего не удалось найти, даже золотого зуба. Все, что оставила ему Маня, – это ухо, маленькое, розовое, нежное. Он вытащил его из бокового кармана и поцеловал.

Потом он подумал: а можно ли «ее» носить в боковом кармане, ведь он мог обронить «ее» раздеваясь, наконец какой-нибудь хулиган мог по ошибке выхватить у него «ее» в трамвае, незаметно засунув руку в боковой карман, как это делают воры в трамвае.

Он сшил для «нее» (ухо для него было больше чем простым ухом, и он мысленно не называл его ухом) особый потайной карман и положил «ее» туда.

Началась трудная жизнь.

Да, «она» была у него в кармане, вернее, остаток ее, ухо, но надо было придумать что-то, чтоб ответить любопытным, где она, куда она ушла. И он решил отвечать так:

– Она уехала в Тамбов к бабушке.

Никто из знакомых не знал, что бабушка, которая действительно жила когда-то в Тамбове, скончалась уже, кажется, пять лет тому назад.

Да, решил он, она уехала в Тамбов к бабушке. И ему самому казалось: а не уехала ли она в самом деле в Тамбов и, может, скоро вернется. Должна же она в конце концов вернуться?

Однажды, возвращаясь со службы, он встретил Соню, подругу Мани, и уже хотел отвернуться, но уже было поздно. Она узнала его.

– Виктор, – сказала она игривым тоном. – Ты куда?

– Домой.

Он уже приготовился сообщить ей о бабушке из Тамбова, куда уехала Маня, как вдруг Соня сделала сочувственное лицо и сказала:

– Ничего, Витя. Привыкнешь. Это бывает со многими.

«Боже мой, – подумал он, – неужели еще с кем-нибудь произошло нечто подобное. Но откуда же она знает о том, что исчезла Маня?»

– Ничего, Витя. Ты себе найдешь другую. А она поступила решительно и внезапно. Но что делать? Таков у нее характер. Решила уйти и ушла.

– Но зачем же таким образом, так ужасно?

– Всякий поступает по-своему, – сказала Соня. – Большинство уходит сразу. А она уходила от тебя понемножку. Такой уж у нее характер.

– Но куда, куда она ушла? Ведь ее нет. Она исчезла совсем. Вопреки законам природы.

– Ну, как сказать. Для кого – совсем, а для кого не совсем. А насчет природы – успокойся. Природе нет до этого дела. И вообще, смешно рассуждать о природе, когда уходит жена.

– Но где же она? Где?

– Не скажу, – ответила Соня. – Да и зачем тебе, Витя. Ты еще не стар и найдешь другую.

Она махнула сумочкой и побежала на тонких своих дамских ножках, на быстрых ножках, похожих на козьи.

Придя домой, он вытащил ухо из кармана и нежно поцеловал его. Да, это все, что она оставила ему, немного, но лучше мало, чем ничего.

Он вспомнил слова Сони и усомнился. Может ли быть так, что она ушла от меня к другому? Нет, она исчезла вопреки законам природы. Можно ли верить Соне, этой сплетнице и черствой душе? Да если бы она и ушла, зачем бы она оставила ухо. Маня так любила свои уши. Да, он был уверен, что Соня все выдумала. Разве можно ей верить. Ей даже не верила Маня, когда была здорова и невредима. С этой мыслью он лег спать.

Но утром – может ли это быть? – он встретился лицом к лицу с ней, ну, разумеется, с Маней, возле сосисочной на Михайловской. Она шла под ручку с каким-то и смеялась. И рот ее был прежним, и подбородок. Боже мой. И тот, что был с ней, в сером коверкотовом пальто, держал крепко ее под ручку и тоже смеялся. Боже мой, и ноги, и туловище, и руки ее, Манины руки. Петров растерялся. Он чуть не позвал ее: Маня! Она взглянула на него синими прекрасными глазами и удивленно подняла брови, словно не она исчезла, а он исчез вопреки законам природы.

Тогда он, Виктор Владимирович Петров, подошел к ней, приподнял ее шляпу и увидел, что у нее не хватает одного уха.

– Позвольте, – сказал ее спутник. – Я позову милиционера. Вот нахал!

– Нет, – сказал Петров. – Я не отдам тебе ухо. Я не дам тебе ухо. Я не отдам.

И, повернувшись, пошел домой.

<1938>

Горячий ручей

Я играл в лесу. Ручей кипел у моих ног. Вода была желтая, а камни зеленые. Траве было тепло возле ручья. Сосны отодвинулись от ручья. Они, наверно, боялись ручья, их корням было жарко.

Тогда я еще не знал, что горячие ручьи редкость.

Я играл у ручья с изюбром, вырезанным из сосновой коры Микулой. Микула был слепой орочон. Правый глаз его был мертвый, а левый видел все, как вечером, смутным.

Я играл один. В поселке, кроме меня, не было детей.

Между двух гор стояли три дома в лесу и маленькая баня. В баню бежала горячая вода из ручья по желобку. Возле бани ходил олень, щипал мох. Это был олень орочона Микулы. В бане мылась моя мать. Она сидела в сосновой бочке, вделанной в пол, и горячий ручей, пахнувший горой и лесом, бежал к ней на колени.

Отец стоял у окна в большом доме и чистил ружье. Он собирался на охоту.

В двух других домах жили три китайца и орочон Микула.

Я любил китайцев. В доме у них пахло пампушками. Китайцы были легкие люди и говорили на своем прекрасном и непонятном мне языке.

– Коля, – просили меня китайцы, когда я приходил к ним, – сыграй, Коля.

Я играл им на маленькой гармошке, подаренной