Борис Пармузин - До особого распоряжения Страница 7

воспитанники. Ему хотелось поскорее сообщить радостную весть.

- Товарищи! - Он поднял руку. - Правительство республики заботится о вашей судьбе. Народу нужны

знающие люди.

Карим-Темнота сидел за столом президиума, опустив голову. Турецкие преподаватели, как всегда,

стояли у стены, безучастно поглядывая на собравшихся. Все знали либо догадывались, о чем скажет

гость. И вот наконец...

- Мы решили послать десять воспитанников на учебу в Турцию. Они вернутся и будут работать в

школах, в институтах. У нас откроются хорошие шкоды и институты.

Карим поднял голову и посмотрел в сторону турецких преподавателей. Голубые глаза ликовали. Так

показалось Кариму.

- Я вам привез деньги. От имени правительства. Только учитесь...

В библиотеке стоял шум. Гость, весьма довольный собой, выложил перед директором деньги и снова

начал протирать очки.

Зачитали список. Услышав имена Камила и Рустама, ребята смолкли. После случая на базаре их

сторонились. Из угла раздался разочарованный голос:

- Вот каких посылают, оказывается.

Директор не обратил на голос внимания.

После собрания, когда ушли турки, Карим поманил Камила и Рустама:

- Ну, что головы опустили?

- Мы же не виноваты... - начал Камил.

- Знаю, знаю. Но так получилось... - Он успокаивал, а сам думал о чем-то другом, более важном. - Вот

и поедете, - сказал он и предложил, оглянувшись: - Может, зайдете ко мне? Очень нужно поговорить. Но

чтоб никто не знал. Если вдвоем не сумеете, то кто-нибудь один. Договорились?

И, хлопнув по плечу Камила, он решительно зашагал к выходу.

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

В Самарканде я пошел в оперу. В зале были в большинстве студенты. В Самарканде их тысячи -

медики, филологи, физики, агрономы...

Я вспомнил, как переживал Карим-Темнота, как торжествовал эфенди, когда мы уезжали учиться в

Турцию. Карим-Темнота лишился покоя.

Он был настойчивым парнем. Не зря ГПУ послало его в детский интернат. Там нашли себе теплое

местечко бывшие турецкие офицеры. Без сомнения, это были образованные люди, но цель свою они

видели в том, чтобы организовать националистические кружки, подготовить молодежь для выполнения

задуманных ими планов. Все офицеры, в том числе блестящий знаток восточной поэзии, являлись

членами пантюркистской организации «Иттихад ва таракки». В Турции эта организация была очень

сильной. Она пыталась распространить свое влияние и на мусульман Средней Азии.

В темных переулках, где мотался маленький посыльный Камил, жили люди, которых вовлекали в

буржуазно-националистическую организацию пантюркистского направления.

Карим-Темнота сумел обнаружить тонкие, еле заметные нити. Эфенди об этом не знал. Он не

сомневался в своих воспитанниках. Благословив работу новой организации «Милли Иттихад», он уехал

12

вместе с нами. Но в Баку произошла задержка. Несколько дней провели мы в ожидании. Эфенди исчез, а

день спустя нам сообщили, что мы остаемся в Баку. Здесь есть все возможности для учебы. Нас будут

готовить для поступления в педагогический институт.

Подошел Мавлян и зло спросил у нас:

- Наверное, огорчены, что не едем в Турцию?

Мы не ответили.

Карим приехал в Баку года через три.

Мы уже повзрослели, стали студентами. На многое смотрели по-новому: зрело, серьезно. Карим

приехал не зря.

С нами вместе учились юноши из «порядочных» домов. Они с особым вниманием присматривались к

узбекским студентам. Мы знали о контрреволюционной буржуазно-националистической партии

Азербайджана «Мусават». Эта партия с 1918 по 1920 год даже находилась у власти, но потом была

разгромлена. Мы понимали, что не зря хотят с нами близко познакомиться сытые, денежные парни. И

вот, словно почувствовав, как он нужен, явился Карим.

Мы соскучились по Самарканду, и он рассказывал о городе, о событиях, которые произошли в

Узбекистане, о I съезде Ленинского Коммунистического Союза Молодежи Узбекистана, который был

созван в Самарканде 6 апреля 1925 года.

Карим привез документы съезда. В них говорилось о работе комсомольских организаций в кишлаках.

О подготовке молодых рабочих кадров для промышленных предприятий. Мы впервые услышали

короткое слово - ФЗУ.

Молодежь Узбекистана была занята большими делами.

Карим поговорил и с каждым в отдельности.

- Когда думаешь вступать в комсомол? - спросил он меня.

- Здесь все знают о встрече на базаре.

- Чепуха, - коротко отрезал Карим. - Хотя постой, постой... - Он потер лоб и вдруг звонко хлопнул в

ладоши: - Эх, темнота! Да ведь это прямой путь... - Так же неожиданно он оборвал себя и решительно

произнес: - А в комсомол нужно вступать. Если мусаватисты интересуются тобой, тем более.

Я стал смутно догадываться о каком-то особом поручении. Ясно, из-за него и приехал Карим.

- Встреча на базаре, Джумабай, пожар в кишлаке... Все это нам еще может пригодиться.

Он будто не разговаривал со мной, а размышлял вслух.

После антракта в огромном зале шумно рассаживалась молодежь. Медленно гасли люстры. Я

следил, как тает свет, и вспомнил о Мавляне. Он и в Баку, в общежитии, вздрагивал от вспыхнувшей

лампочки. Огонь оставляет следы надолго.

ПОДВОДНЫЕ ТЕЧЕНИЯ

Тоненькие усики при улыбке вытягивались. Глаза щурились... Человек был культурен, вежлив. Во

всяком случае, казался таким.

- Нельзя же сторониться людей, - укоризненно говорил Мехти. - Посидим, поговорим.

Дом у Мехти был богатый. Камил и Рустам поднимались по широкой лестнице, несмело ступая по

холодному мрамору.

Другие гости держали себя непринужденно, смеялись над каждой чепухой. Душой общества был

такой же молодой, как все, круглолицый весельчак. У него колыхалось под шелковой рубашкой

обозначившееся до времени брюшко.

Камил прятал свои брезентовые туфли под кресло, обитое малиновым бархатом. Рустам вначале

тоже не знал, как себя держать, а потом закинул ногу на ногу и развалился, будто заправский гуляка.

Если над ним, над его вытянутыми дудочкой брюками, над ситцевой рубашкой, решат посмеяться, он

сумеет ответить.

Он словно ждал нападения. Но никто и не думал шутить над гостями. Круглолицый рассказывал

небылицы о глупых чиновниках и купцах. Не в силах дождаться, когда слушатели по достоинству оценят

его остроумие, он восклицал: «А?!» - и протягивал ладонь одному из друзей: Тот звонко хлопал по ней

пальцами, и раздавался хохот.

Брюшко весело колыхалось под белым шелком.

Мехти успел сообщить, что круглолицый - сын богатого промышленника, бывал в Париже и

Константинополе. Он еще расскажет о заграничных ресторанах.

Круглолицый, в сотый раз смакуя подробности, рассказывал, как в парижском кафе, приняв его за

француза, к нему подсаживались красотки, а он их учил азербайджанскому языку. Девушки, смеясь,

показывали на себя пальцами и повторяли:

- Гуль... Гуль.

- Ну, как цветочки? - спрашивал Мехти.

Видно, этот вопрос он задавал не впервые.

Опять колыхалось брюшко. Круглолицый подошел к главному, но, неожиданно оборвав рассказ,

схватился за голову и побежал на кухню.

- Бастурма! Моя бастурма!

13

- Великолепный повар, - сообщил гостям Мехти. - Сейчас убедитесь. Пальчики оближете.

Мехти пригласил гостей в столовую.

- Дорогие друзья, прошу за стол, - произнес он торжественно и громко.

Подобный стол Камил и Рустам, студенты, привыкшие к полинявшей клеенке, к алюминиевым ложкам

и мискам, видели разве что на картинках. Рустам сник. Ненадолго хватило его пыла. Белоснежная

скатерть, серебряные приборы, хрусталь - все это ослепляло...

Гостей провожали на извозчиках. Клялись в дружбе и пели песни. Запоздалые прохожие равнодушно

смотрели на компанию гуляк. Подкатили к морю, снова пили кисловатое вино в какой-то харчевне,

слушали болтовню круглолицего балагура и хохотали.

Потом Мехти на берегу пел грустную, протяжную песню.

- Вечно человеку что-то мешает, - Рустам разошелся. Он опьянел быстро, с трудом поднимал веки, то

и дело подмигивал неизвестно кому.

У причала стояли пароходы. От них шел запах нефти, металла, заморских стран. Песня оборвалась.