Виталий Закруткин - Костры детства Страница 7

И он, словно угадав мои мысли, действительно принялся за курицу. Ел аппетитно, обгладывая каждую косточку и незаметно облизывая пальцы. Вначале мне не хотелось портить ему ужин, и я некоторое время сдерживался, а потом всё-таки не утерпел и спросил с подковыркой:

— А как вы думаете, сколько человеческих трудов положено на то, чтобы вы могли столь страстно и с таким смаком дегустировать умело зажаренную куриную ножку?

Без всякого замешательства он ответил:

— Меньше, чем вам кажется. Курицу вырастил механизм. Называется он инкубатор.

— Вы, молодой человек, ошибаетесь, — пряча раздражение, сказала пожилая учительница. — Инкубатор кур не выращивает. Управляемый человеком, он лишь заменяет тепло наседки. А кормят, поят и выращивают курицу люди. И очень жаль, что вы не знаете этого.

Инженер с золотым кольцом ухмыльнулся, вытер салфеткой жирные пальцы, закурид сигарету и вышел из купе. Через несколько минут мы услышали его голос. Стоя у окна, он говорил какой-то одетой в лазурные брючки девушке:

— Американские хиппи не такие кретины, как утверждают некоторые наши ретрограды. Они, эти парни, видят будущее. Им надоели оковы, связывающие дурацкими условностями половую жизнь людей, их социальные отношения и всё прочее. Они хотят полной свободы, и я их понимаю…

Невольно вслушиваясь в его разговор с девушкой, мы узнали, что живёт он в Москве, работает конструктором пылесосов, что зовут его Гелий, что у него собственный «запорожец» и что совсем недавно он разошёлся с женой — геологом, которая вместе с ребёнком уехала на Дальний Восток.

— Каков экземпляр! — покачивая головой, тихо сказала старая учительница, — стыдно смотреть на него! А ведь такие, как он, считают себя передовыми людьми, обгоняющими время, этакими выразителями прогресса, солью земли.

— Не кажется ли вам, что мы с вами в какой-то мере тоже виноваты в появлении подобных типов? — сказал я. — И не только мы, но отчасти и радио, и телевидение, и некоторые молодёжные журналы. Мне кажется, что глупая и вредная попытка перепрыгнуть через время, презрительное отношение к земле и земледельцу, такое вот безудержное восхваление голого, обособленного техницизма навеяны буржуазным Западом и представляют одну из опасных форм псевдореволюционного левачества, с которым мы должны бороться всеми силами.

— Да, вы правы, — сказала моя спутница. — Это серьёзный и важный вопрос. Бережное отношение к земле, к природе, любовь ко всему живому, уважение к труду земледельца и познание красоты этого труда надо прививать с детских лет, а мы, к сожалению, занимаемся этим мало и плохо. Отсюда и результат — такие вот персонажи, вроде Гелия…

А звучный, с бархатным оттенком голос Гелия долго ещё доносился до нашего купе. На этот раз он расписывал девушке прелести загородных прогулок на автомобиле и в особенности подмосковных ресторанов для туристов-иностранцев. То и дело слышались слова: «устрицы», «судак орли», «кьянти», «кальвадос»…

Потом, спустя полчаса, видимо, полагая, что мы уже уснули, женолюбивый конструктор пылесосов сказал, понизив голос:

— Вы, милая крошка, будьте современной девушкой. Не обращайте внимания на отмирающих ихтиозавров вроде тех, какие, по несчастью, оказались в моём купе. Им, видите ли, луну подавай, романтические костры в ночном, изволь преклоняться перед старухой колхозницей и на колени перед землёй становиться. Всё это чепуха. У нас сейчас новая нравственность и новая мораль. Наплюйте, милочка, на старых мастодонтов и живите вровень с временем…

Долго ещё ворочался я на своей верхней полке и грустно думал: «Боже мой, сколько ещё дряни на свете и сколько этот конструктор пылесосов вобрал в себя пыли, грязной, ядовитой пыли, разъедающей душу…»

Была весна. В неоглядном совхозном саду вовсю цвели деревья. Вокруг расставленных двумя длинными рядами ульев хлопотливо жужжали пчёлы. Ласково пригревало солнце. Давний мой знакомый, совхозный сторож (он же и пчеловод) Никита Григорьевич, кряжистый бородатый старик, давно получивший пенсию, водил по саду учеников деревенской школы и неторопливо рассказывал им о деревьях. День был воскресный, никаких занятий в школе не было, но уже так повелось, что ребята сами зачастили к деду Никите. Их давно влекло к старику его умение по-взрослому поговорить с ними, осенью угостить сочными яблоками и грушами, ответить на многие ребяческие вопросы.

В старое время Никите Григорьевичу довелось окончить только церковно-приходскую школу, но он любил книги, хоть и медленно, но много читал, выписывал журналы по садоводству и пчеловодству. Жена Никиты Григорьевича давно умерла, дети разъехались кто куда, и дед жил одиноко и, хотя получал хорошую пенсию, в совхозе продолжал работать потому, что отдал ему почти сорок лет жизни. Зимами он почти безвыходно сидел в своей опрятной, тепло натопленной избёнке, плёл для совхоза корзины или ремонтировал ульи, а весной, как только пригревало солнце и можно было выносить из омшаника пчёл, — запирал избу и переселялся в сад, где для него была построена деревянная сторожка с двумя малыми оконцами. Туда ему сторожа-объездчики привозили из совхозной столовой харчи, там он и жил до глубокой осени.

Видимо, из-за своего одиночества он полюбил детей, привязался к ним, и каждый приход школьников в сад был для старика праздником.

Вот и в этот тёплый весенний день, поговорив о том, как скрещиваются различные сорта фруктовых деревьев, Никита Григорьевич подвёл детей к ульям и стал рассказывать о жизни пчелиной семьи.

— Пчёлы, ребятушки, .они, можно сказать, работяги-ударники, — неторопливо говорил старик. — От раннего утра до позднего вечера пчёлки работают, как в хорошем колхозе. Вон, видите, деревянный желоб с проточной водичкой поставлен, а вокруг него пчёлки летают. Это они воду в улей носят, детишек своих поят. А другие тем часом корм добывают, пыльцу с цветов соберут и доставляют семье. Потом они эту пыльцу с медком смешают, и получится вроде пчелиного хлебца. Такими хлебцами пчёлки кормятся. В одной семье пчёлы никогда не ссорятся и не дерутся, живут тихо, мирно. Зато ежели какая-нибудь чужая пчела захочет стащить из улья готовый медок, то такому агрессору и захватчику несдобровать. Глядите, возле леточка пчёлы вышагивают, взад-вперёд ходят. Это караульные, или, как бы сказать, часовые на боевом посту. Как только чужая пчела приблизится к летку, они её сразу чирк и начнут жалить так, что она еле ноги уносит…

Ребята слушали старика, стараясь не проронить ни слова. А он уже говорил о том, как пчёлы повышают урожай фруктов, подсолнуха, овощей, сколько пользы приносят людям мёд, воск, пчелиный яд.

С не меньшим удовольствием слушал Никиту Григорьевича и я. Рассказывал он просто, интересно, умел находить яркие, понятные ребятам сравнения, а самое главное, умел привить своим добровольным ученикам любовь и уважение к земле, к дереву, к пчеле. Так вокруг него, никем не понукаемая и не принуждаемая, собралась группа помощников, которые быстро научились натягивать проволоку на пчелиные рамки, чистить ульи, лечить заболевшие деревья, орудовать пилой и секатором.

Она, эта «вольная академия» на воздухе с единственным «профессором» и почти неубывающим составом «курсантов», свою никем не регламентированную работу продолжала из года в год, а старый Никита Григорьевич оказался педагогом-самородком. Землю он знал, как самого себя, бескорыстно и самоотверженно любил труд земледельца, умел находить слова и примеры, раскрывающие красоту работы на земле. Он показал ребятам множество примет, по которым они научились узнавать погоду: по полёту ласточек, по комарам, по муравьиным кучам, по цветам, по утренней и вечерней заре, по росе, по дыму из труб, по грому и молнии, по облакам, по игре звёзд. При этом Никита Григорьевич не забивал ребятам головы всякой чепухой, а говорил только о том, что сотни раз проверял на протяжении своей долгой жизни хлебороба.

Он знал сотни трав, и я не раз слышал, как он рассказывал ребятам о лечебных свойствах полыни или золототысячника, чабреца или болиголова. Побредёт с детьми на опушку примыкавшего к саду леса, остановится возле какой-нибудь травы или цветка и поучает своих «курсантов»:

— Это чистотел, его ещё иначе называют — чистец. В его отваре младенцев купают, у которых сыпь на коже, золотуха. А это донник, или же буркун. Пчела из него хорошо медок берёт, а в старину донником от лихорадки лечили, всякие мази на коровьем масле делали и втирали простуженным людям.

Никита Григорьевич говорил детям о том, что хлебороб должен отлично знать все травы: какие из них хороши для корма коровам, овцам или свиньям, какие пчёлам добрый взяток дают, а какие чаще всего засоряют пшеницу или ячмень. Он учил юных своих питомцев жалеть скотину, держать её в чистоте, по-хозяйски относиться ко всему, что приносит человеку пользу.