Сергей Снегов - В глухом углу Страница 7

— Собственно… Нет, больше ничего.

— Тогда прощай!

Она повернулась, не подав руки, и пошла к вагону. Он догнал ее и остановил.

— Лена! Послушай, так же нельзя. Пойми, мы расстаемся!

— Очень рада, что ты, наконец, это сообразил.

— Будь хоть немного благоразумна. Честное слово, я не понимаю!.. Спроси других, если мне не веришь…

Она оборвала его:

— Николай, это пустые разговоры. Если ты собираешься убеждать меня остаться, то не трать труда. Я решила уехать и уеду.

Он наконец справился с волнением.

— Хорошо, уезжай! Удерживать тебя могу и не смею. Но на прощание скажу одно — ты скоро разочаруешься. Тогда ты напишешь мне, я знаю..

— И, может быть, попрошу прощения?

— Ты напишешь мне… Я буду ждать тебя, Лена, честно буду ждать. Я забуду твои нелепости. Но я поставлю одно условие — знай это!

— Я спрашиваю: мне придется просить прощения?

— Да, именно это! Такое мое единственное условие — ты попросишь прощения! А теперь до свидания!

Он торопливо удалялся, расталкивая встречных. Она швырнула вслед букет, розы перелетели через его плечо, упали под ноги — он не обернулся. Милиционер и прохожие кинулись поднимать рассыпавшиеся цветы.

— Девушка! — крикнул милиционер уходившей Лене. — А ваши розы?

— Возьмите их себе! — раздраженно ответила Лена. До отхода поезда осталось минут двадцать, когда к перронным воротам, куда обычно не разрешают подавать машины, подъехало два «зима». Из первого вылезли братья Внуковы в новеньких костюмах и коверкотовых пальто, три девушки и парень, из второго — другие провожающие с вещами и музыкой.

Георгий сунулся платить за такси, но его оттащили за шиворот приятели.

— Тебя не касается! Командуй, куда идти. Подавай свой вагон!

Они двигались процессией — впереди наигрывающий гармонист из провожающих, за ним разукрашенные, как женихи, Внуковы с цветами, после них — остальные. В это время, словно встречая их, заиграл выстроившийся на перроне духовой оркестр одного из заводов. Две девушки из свиты Внуковых с визгом и пришлепыванием прошлись плясом по перрону, их тут же поддержали парни. Внуковы продвигались среди смеха и аплодисментов, а с боков и впереди несся в танце хоровод знакомых и незнакомых, одинаково веселых людей. Милиционеры дружелюбно наблюдали за пляской, многие, что были помоложе, сами с удовольствием приняли бы участие в этой завирухе, если бы находились не на службе.

Георгий увидел Дмитрия и закричал, размахивая букетом:

— Вот они — мы! Слышал — музыкой встречают! Соображают товарищи из оркестра, к кому какой подход.

Он первый из компании полез в вагон, за ним перли с криками другие. В вагон, вмещавший около семидесяти человек, к этому времени набилось не менее четырехсот. Было душно, тесно и шумно. На лавочках сидело по семь и восемь человек, в проходах толпились. Кто-то кричал: «Товарищи же, да освободите помещение, попрощаетесь через окна!» Но каждому казалось, что если не в вагоне в последний раз обнять отъезжающего приятеля, то не будет настоящей сердечности. Георгий шлепал букетом по головам и весело твердил:

— Посуньтесь на полтинничек! Еще на пятачок. Гражданка, разрешите проскочить у вас под мышкой. Виноват, девушка, вы стоите на моей ноге. Ты, с носом, спрячь бока в карман.

На перроне Суворина обнимала сына и наскоро снабжала его последними наставлениями:

— Игорек, не пей! Там у вас пьянки, а ты не пей. Книги, все хорошие, новые, которые будут выходить, вышлю. А теперь иди, милый, я боюсь, что ты отстанешь.

— Ничего, мама! Я успею.

— Нет, иди, иди! — твердила она, отталкивая и не отпуская его. Ему тоже было трудно расстаться, он не оставлял ее руки.

Девичий голос оглушительно объявил в четырех репродукторах, что до отхода поезда осталось пять минут. На перрон из вагонов хлынуло двенадцать человеческих рек. Игоря с матерью оттеснили к другому краю платформы. Замирая от страха, Суворина следила, как он энергично работает локтями, пробивая дорогу к поезду. Он встал на подножке рядом с проводницей и замахал матери кепкой.

Вдоль состава забегали милиционеры и железнодорожники, следя, чтобы никто не зацепился за поручни я стенки. В эту последнюю секунду один из провожающих надумал еще разок поцеловать друга, примостившегося, как и Игорь, на ступеньках. Он рванулся мимо милиционера, но попал не на лесенку, а между вагонами и исчез внизу, не крикнув. Вопль в толпе был покрыт свистками милиционеров. Дернувшийся было поезд остановился. К месту происшествия кинулись милицейский майор и начальник поезда. Провожающий был извлечен. Он стал отряхиваться.

— Да ты с ума сошел! — кричал бледный майор. — Еще полсекунды, и от тебя бы только куски остались. Самого себя не жалеешь!

— Да чего вы! — возмущался тот. — Провожать не даете, поезд же уйдет! А ну вас!

После минутной заминки поезд снова двинулся, медленно набирая скорость. В толпе десятки голосов взревели одно и то же слово: «Пиши! Пиши!». Оглушительно грянул оркестр. Москва музыкой, плакатами, криками, взмахами рук и платков, воздушными поцелуями и слезами прощалась со своими избранниками.

10

Минут через десять после отхода обнаружилось, что в вагонах просторно. Пассажиры расселись по местам, проходы очистились. Дмитрий пересчитал своих рабочих, все шестьдесят два были налицо.

Вагон быстро приобретал черты обжитого помещения. На средних полках расстилались постели, на нижних разворачивались пакеты с едой, на столиках появлялись мыльницы, зубные щетки, зеркальца, бритвы, пудреницы. В отделении, где поселились братья Внуковы, готовился пир — вокруг двух бутылок водки, поставленных на водруженные плашмя чемоданы, теснились стаканы, бутерброды, соленые огурцы, хлеб и торт.

— Дмитрий, к нам! — пригласил Георгий. — Без смазки поезд не идет. Попробуй семужки — больше такой не увидим!

Дмитрий отказался. Он решил через часок еще подойти сюда и, если «смазка» превратится в пьянку, оборвать ее. В других отделениях шла мирная и веселая жизнь — где перекусывали, где укладывались, где резались в дурака, ломали мозги над шахматами и забивали козла в домино. Дмитрий вез с собой служебный чемодан с книгами, журналами, газетами и играми. Он дал его Васе, тот кликнул на подмогу Лешу. Они переходили из отделения в отделение. Леша тащил журналы и игры, Вася раздавал их. В купе, где осели Внуковы, оба они задержались.

Здесь уже шла гульба. На веселье, как на огонек, сбежались пассажиры из других купе. На почетном месте — у торта — сидела Вера, рядом с ней умостилась Надя — плечистая девушка с решительным лицом и злыми глазами. Против нее развалился красочный паренек — на него-то, обалдев от изумления, уставились Вася с Лешей. Паренек был ярко обмундирован. Лимонно-желтый с малиновыми полосами пиджак, покатый и необъятный в плечах, схватывал внизу талию, как ремень. Голубые узенькие брючишки не доходили до лодыжки. Оранжевые расписные носки исчезали в красных меховых ботиночках, фиолетовый галстук прихватывал сиреневую рубашку. А из этого бурного пылания красок высовывалось румяное лицо с белыми бровями и коричневыми, крупными, как родинки, веснушками. Паренек, усаживаясь поудобнее, представился: «Виталий Леонидович Кумыкин, образца 1938 года, ну, приятели больше Витькой — не возражаете?» Вася кивнул на Виталия.

— Стопроцентный пихлюй! Как думаешь?

— Пихлюй, — согласился Леша. — По всему видно.

Он до этой минуты не слышал такого слова и не знал, что оно означает, но, увидев Виталия, понял, что тот пихлюй и другим быть не может.

— Присобачивайтесь, — предложил Георгий. — Кинем в организм парочку бутербродов, пустим яичко вдогонку. Потом — песенку на сытой основе.

Вася отказался за обоих.

— Не пьем! И вам, между прочим, не рекомендуем. Коллектив не одобряет. Журналы вы, конечно, не возьмете?

Они с Лешей отправились дальше. Саша хмуро смотрел им вслед.

— Коллектив! — проворчал он. — А мы не коллектив, что ли? Наш коллектив пьет, пусть все знают.

Он первый опрокинул стакан с водкой. Георгий чокнулся с Верой и Надей. Надя проглотила все, что ей налили, Вера с порцией за один прием не справилась. Худшим выпивохой оказался Виталий. Его вдруг свело, водка полилась по подбородку, закапала на галстук. Он жадно кинулся на закуску. Георгий подмигнул.

— Ешь, Вик, — сказал он. — Наворачивай семужку — она в спирту хорошо плавает.

— Крепкая, — оправдывался Виталий сразу осипшим голосом. — Что-то не пошло. Прямо даже неудобно.

— Ничего, — успокоил Георгий. — Конь о четырех норах и то спотыкается, а у человека одно горло на все руки — для жратвы, для питья, для команды, для песен. Ну, будем здоровы!

Он со смаком выпил, не закусывая, погладил себя по груди.