Алексей Шубин - Доктор Великанов размышляет и действует Страница 7

Наконец подвода оказалась на другой стороне реки. Впереди открылось широкое и свободное шоссе.

Доктор Великанов сказал:

— Мне кажется, Ульяна Ивановна, нам на некоторое время целесообразно здесь задержаться. Место около моста — несомненно очень опасное.

Ульяна Ивановна, руководствовавшаяся тем же самым соображением, настроена была поскорее двигаться дальше, но возражать доктору не могла и предложила только отъехать немного в сторону, где, по ее мнению «было меньше пыли». Доктор признал это вполне справедливым и согласился.

Но пусть читатель не пытается истолковать маленькую хитрость Ульяны Ивановны в невыгодную для нее сторону. Когда возник вопрос о том, кому же в качестве пункта первой помощи дежурить у моста на шоссе, она со всей непреклонностью, на какую была способна, заявила, что этого поста она доктору Великанову не уступит.

— Батюшка Арсений Васильевич! Больные всякие могут быть, иного на себе нести придется, а я женщина достаточно сильная, — доказывала она. — И руки вам все время в чистоте держать надо, и чтобы инструмент в полной готовности был. И лекарства отпустить я не сумею, потому что в медицинских названиях плохо разбираюсь.

Доктор внимательно выслушал Ульяну Ивановну, но против каждого ее довода выставил свой контрдовод. Наиболее веским было указание на то, что Ульяна Ивановна — женщина, и он, доктор Великанов, не может подвергать ее опасности.

— Можно подумать, Арсений Васильевич, что вы меня женским естеством упрекаете, — обиделась Ульяна Ивановна. — Только здесь вы заблуждаетесь, потому что женщина женщине совершенная рознь, и я не какая-нибудь шатенка.

Доктор должен был согласиться, что Ульяна Ивановна действительно не шатенка, по крайней мере в том смысле, в каком понимала она это слово. Тогда Ульяна Ивановна выбросила еще один козырь, напомнив, что если и существует специально мужское дело, то это забота о лошади: не может же доктор Великанов возложить на нее заботы о норовистом Мазепе.

Это возражение застало врасплох доктора Великанова, и он некоторое время даже раздумывал — не иронизирует ли Ульяна Ивановна. Но иронизировать Ульяна Ивановна, по его убеждению, не была способна, и дело кончилось тем, что он сдался.

И Ульяна Ивановна с честью доказала свою правоту, Доставив доктору Великанову на своих руках его первого пациента — шофера гражданской машины с перебитой в результате аварии голенью…

Уже совсем стемнело, когда доктор привел в порядок свои инструменты и вытащил объемистую клеенчатую тетрадь, предназначенную для рабочего дневника и регистрации больных.

Некоторое время он задумчиво вертел ее в руках.

— Ульяна Ивановна, вы не помните, что мы сделали за сегодняшний день? — спросил он наконец.

— Где же упомнить, батюшка? — отвечала Ульяна Ивановна, успевшая примоститься на телеге. — Многое сделали сегодня.

— А записать нечего.

Ульяна Ивановна обеспокоилась.

— Как же это так: стольких человек уберегли, а записать нечего? Уж ежели по фамилиям записать нельзя, то чохом пишите… Черненький, который в голову ранен, — раз, блондиночка, что в розовом платье, — два, девочка, которая плакала, — три, сапер… Как же записать нечего?

— Вот видите — и вы всех не помните… Но я думаю, Ульяна Ивановна, что это не так уж важно. Важно то, что во многих случаях мы смогли оказать существенную помощь. Что же касается записи; то не кажется ли вам, Ульяна Ивановна, что вовремя наложенный на руку жгут стоит нескольких тетрадей самых красноречивых записей?

Успокоив себя таким доводом, доктор Великанов спрятал тетрадь и, пренебрегая близостью фронта, заснул спокойно и крепко.

Утром, когда еще не совсем рассвело, путники были разбужены строгим и хлопотливым командиром.

— Сейчас же уезжайте! — приказал он. — Во-первых, здесь опасно, а во-вторых, мы будем копать окопы.

Глава пятая

В минуту сравнительного затишья доктор Великанов сказал Ульяне Ивановне:

— Не кажется ли вам, дорогая Ульяна Ивановна, что Мазепа не обладает необходимой храбростью? Я замечаю, что он неохотно приближается к месту, где был взрыв.

Сестра-хозяйка, недолюбливавшая Мазепу за непреоборимую лень и упрямство, на этот раз за него заступилась.

— Животное, а понимает, Арсений Васильевич, и, как умеет, свою жизнь бережет.

— Я вовсе не думаю оспаривать целесообразность его поведения, но нам часто бывает необходимо подъезжать к месту взрыва, и мне надоело таскать этого труса за узду.

Доктор Великанов задумался.

— Цирковые дрессировщики достигают замечательных результатов, поощряя те или другие поступки животного лакомством, — так сказать, стимулируя их. Это единственный вид поощрения, понятный животным.

— Что же, вы Мазепу поощрять думаете?

— Да. Лошади любят хлеб с солью и сахар. Если после каждого взрыва давать ему небольшой кусок, он будет видеть во взрыве сигнал для лакомства.

— Этак мы и простимулироваться можем, — с сомнением проговорила Ульяна Ивановна, — ведь то и дело бабахает.

— Я буду давать понемногу, Ульяна Ивановна.

Так началось перевоспитание Мазепы.

Случилось, что поблизости от наших путешественников упал подбитый в воздушном бою немецкий самолет. Он врезался в землю со страшным воем и взорвался.

Привязав лошадь к кусту, доктор Великанов и Ульяна Ивановна подошли к дымящемуся самолету, походившему на труп чудовища.

Доктора Великанова вид поверженного насмерть врага навел на глубокие размышления. Наступив на хвостовое оперение, он некоторое время задумчиво рассматривал сложное устройство машины, затем сказал:

— Если бы, Ульяна Ивановна, два года назад мне кто-нибудь сказал, что я буду радоваться гибели человека, я, несомненно, был бы глубоко возмущен и, разумеется, был бы не прав, потому что фашизм уже существовал и будущее можно было предвидеть. Говоря совершенно откровенно, я должен сознаться, что, прожив шестьдесят два года, я не успел узнать самого себя. Как я ошибался!

Уразумев, что доктор упрекает не кого-нибудь, а самого себя, Ульяна Ивановна сочла необходимым возразить:

— Уж так-таки и ошибались! Больница-то, чай, как игрушечка была. И все вы знали, пока при своем деле были.

— Нет, Ульяна Ивановна, многого я даже не предполагал.

— Что же такое новое вы нынче узнали?

— Да хотя бы то, что во мне, как в каждом порядочном русском человеке, есть военные задатки. Во мне шестьдесят два года дремал воин. И кто знает, может быть, при других обстоятельствах я был бы теперь прославленным героем.

Трудно было описать удивление, даже смятение, охватившее Ульяну Ивановну при таком заявлении доктора. При всем своем к нему уважении, она не могла представить его военным человеком.

— Что-то, батюшка чудное вы говорите, — начала Ульяна Ивановна, — или уж я из ума выжила — вас понимать перестала. Люди по специальности делятся, и кто же в доктора пойдет, если все военными станут? Докторское сословие тоже надобно, — очень приличное сословие.

— Против этого я не спорю, но, мне кажется, из меня мог бы выйти неплохой командир, — настаивал доктор.

Его упрямство толкнуло Ульяну Ивановну на рискованную откровенность.

— Не сердитесь, Арсений Васильевич, но у вас для военного героя даже физической комплекции мало.

Доктор Великанов улыбнулся, сошел с хвоста самолета и, подойдя к Ульяне Ивановне, положил руку на ее большое круглое плечо.

— Я и не думаю сердиться, Ульяна Ивановна, но могу опровергнуть вас многочисленными примерами. Сам Суворов вовсе не был великаном. Можно быть человеком маленького роста и большим героем.

— Будто уж Суворов маленький был? — усомнилась Ульяна Ивановна. — Рисуют его только маленьким. Жил давно, вот и позабыли, какой он на самом деле был. И хоть бы и так, все равно для военного человека солидность желательна. Да и на гражданской службе представительность требуется.

— Если так, Ульяна Ивановна, я, наверно, был неважным главным врачом? — ехидно спросил доктор Великанов, на которого напал веселый стих.

Поняв, что она попала впросак, Ульяна Ивановна покраснела.

— Что же вас с другими равнять, Арсений Васильевич? Вы — особая статья: человек культурный, и лицо такое, что сразу видно…

— А солидности-то все-таки нет? — сказал доктор, любуясь смущением Ульяны Ивановны.

Хуже всего было то, что Ульяна Ивановна никак не могла понять — шутит доктор или говорит серьезно. Она даже вспотела при мысли, что, может быть, обидела доктора, и в отчаянии решилась на самоунижение: на осмеяние собственной солидности, которой втайне гордилась.

— А интеллигентность-то, Арсений Васильевич! Меня, например, взять или вас! Даже пословица такая сложена: «Велика Федора, да дура, мал клоп, да вонюч».