Анатолий Маркуша - Умру лейтенантом Страница 7

И все получилось: туда — сюда и обратно мы проткнулись сквозь облако раз шесть, а когда выскочили вниз в последней попытке, оказались чуть выше и позади противника. Классическая позиция для атаки. По-моему они ничего даже не поняли, когда пушечные трассы резанули по их плоскостям и обе машины почти разом задымили.

Вот так Батя, можно сказать, сходу изобрел «тактику», и, пожалуйста, — результат получился вполне наглядный.

Зернышко удачи, зернышко раскрепощенного мышления, горькое зернышко честного просчета, снова крошка удачи — так мы клевали наше боевое счастье. К сожалению, не всем досталось этого счастья сполна: война без потерь не бывает, теперь даже в кино не бывает.

Мне повезло: вернулся домой. Прошло время, завеса воображаемой таинственности стала мало-помалу исчезать, мы уже получили возможность упоминать о нашей спецкомандировке, делиться нашим опытом с молодыми, могли, чего греха таить, малость и прихвастнуть при подходящем случае, но не в этом все-таки дело.

Болела дочка. Температура была высокая, слабость мучила. Несколько дней ее то колотил озноб, то мучил жар. Наконец, болезнь чуточку попятилась, и мы с женой поняли — отступает хвороба. Как все дети на переломе болезни, дочка начала капризничать, то требовала цветных карандашей и альбома для рисования, то жаловалась, что ей скучно, просила спустить ее с кровати… А тут неожиданно попросила:

— Расскажи мне теперь сказку.

— Не умею, Натка, вот честное пионерское даю — сказок рассказывать совершенно не умею. — Это была чистая правда.

— Тогда про войну расскажи. Почему ты никогда мне про войну не рассказываешь?

— Про какую еще войну…

— Какую-какую, сам знаешь, — и она полным именем назвала страну, в которой мы выполняли спецзадание. Странно, давно уже гриф секретности снят с тех событий, а мы, живые их участники, почему-то избегаем называть места, где дрались, побеждали и терпели поражения.

— А ты откуда про эту войну знаешь? — Как-то по инерции, думая о своем, спросил я дочку.

— Все ребята говорят. Сколько раз слышала. А Румянцев Костя всегда про эту войну… целый день может…

Первым мы похоронили там Илью Румянцева. Костя был его подросшим сыном. Мне как-то не приходило прежде в голову, что я даже ни разу не поговорил с пареньком, не поинтересовался мальчонкой, хотя мы все это время живем в одном доме, в соседних подъездах. Подумать — свинство получается…

— Ну, расскажи, я же тебя по-хорошему прошу, — заканючила опять дочка. И я сдался.

Мы дрались, дрались, дрались день за днем, и противник сообразил: наилучший шанс сбить наш «миг» возникает у него, когда мы заходим на посадку. Нам горючего на серьезную драку уже не хватает, к тому же в этот момент мы вынуждены снижать скорость. Словом, лови и бей! Чтобы поймать, у него было задействовано локационное наведение, он скрытно приближался к нашим посадочным полосам, норовил добиться успеха с одной стремительной атаки.

Нам пришлось выделить специальные самолеты для прикрытия наших посадок. Прикрывающие группы контратаковали противника, связывали его боем, не подпуская к тем, кто снижался и шел на посадку. Прикрытие проходило с переменным успехом, стоило нам нервов и, к сожалению, не одних только нервов. Приходится повторить — войны без потерь не бывает.

Дочке про все это я рассказывал совсем другими словами, чтобы не пугать подробностями, чтобы ей было понятно, ну, а тут говорю пожестче. О войне разговор.

Вылетел я по ракете, взвившейся над командным пунктом. До подхода нашей возвращавшейся с задания группы оставалось минут шесть-семь. Едва начал набирать высоту, услыхал в наушниках шлемофона голос ведомого:

— Падают обороты, температура… — и связь оборвалась.

Успел заметить: ведомый энергичным разворотом ложится на обратный курс. Подумал: хватило бы тебе высоты, барбос! Зеленоватый он у меня был — Васька, ведомый мой — тоненький, застенчивый, на девчонку-семиклассницу смахивал, но цепкий паренек. Забегая вперед, скажу: хватило ему высоты, сел он благополучно, правда, что называется, зашел против шерсти.

Набирая высоту в печальном одиночестве, я усиленно вертел головой пристально вглядываясь в мутное небо, а голове торкало — не прозевать, только не прозевать.

Слева и чуть выше мелькнула серебристого оттенка, щучья, вроде тень. Я начал доворачивать влево, мучительно соображая: а где же его напарник? И еще меня беспокоило: заметил или не заметил? Где-то в глубине сознания, как бы вторым планом прошло: не спутать бы со своим… при такой видимости, спутать — раз плюнуть…

— Шестнадцатый, — заканчивая доворот, услышал я, — впереди пятнадцать градусов левее — цель… Сближаешься хорошо, хорошо сближаешься…

Странно, он, как и я, летел в гордом одиночестве, мы сближались. Я велел себе не спешить, подтянуться ближе, еще ближе… Хотелось увидеть его опознавательные знаки. Подумал: наверное он, если заметил меня, принимает за своего, летит по прямой, не маневрирует, не пытается выходить из под удара… Ну, вот — звезда на фюзеляже. Не наша звезда. Больше, и другого цвета. Теперь никаких сомнений не оставалось. Чуть подворачиваюсь, нажимаю на гашетку. С такой дистанции промахнуться невозможно, даже если захотеть.

Чужая машина на мгновение будто останавливается в воздухе и начинает медленно распадаться на части. Из хаоса непонятных поверхностей выносит пилотское кресло. Раз катапультировался, значит, жив, — думаю я. Мой крестник опускается западнее взлетно-посадочной полосы, и я передаю земле:

— Принимайте гостя западнее вэпэпэ, за складами.

В это время ниже меня проходят наши. Ведущий выпускает шасси. Считаю — все ли тут? Все. Когда вся группа приземляется, захожу и я на посадку.

Сел, зарулил. К моему капониру подкатывает штабная машина. За мной.

Пока везут на командный пункт, думаю: и чего им приспичило? Опять стружку снимать? Интересно, а сегодня за что? Неужели будут прискребываться, зачем открытым текстом про гостя передал?

На командном пункте, кроме командира нашей спецгруппы, оказываются начальник штаба, несколько незнакомых офицеров и, вот кого не ждал, — он. Почему-то я сразу понял — мой. И подумал: а ничего на мужике комбинезончик. И сам еще — не старый, а седой…

— Познакомься, — сказал командир, — со своим крестником. Очень он возжелал тебя повидать.

— Получается как в кино, — сказал я. И назвался — старший лейтенант Ефремов.

Он протянул мне руку, и я, как последний дурак, растерялся: пожимать или не пожимать? А что потом замполит скажет? Чудно, пожалуй, мне с ним тут браться… Видимо, он понял мои сомнения: вскинул протянутую было руку над головой, изображая, так сказать, общий привет, и спросил:

— Почему ты не убил меня, пока я спускался на парашюте? Ты кружил рядом, ничего не стоило — pa-аз и готово!?

— У меня другая профессия: я летчик-истребитель, а не палач. Вы поняли мой ужасный английский, майор? — был ли он на самом деле майором, я понятия не имел, но седая голова…

— Отличный английский, храни тебя бог! — засмеялся «майор», снял с руки часы и шикарным жестом протянул мне: — Держи на память, сынок. Приз за хорошую работу.

Черт с ним, с политесом, с взысканием, которое я скорее всего получу, — подумал я и тоже расстегнул ремешок своих штурманских, переделанных из послевоенной «Победы» часов.

— И вам на память, — сказал я. — Мы как-никак с одного неба.

Сбитый самолет противника мне исправно занесли в личное дело, штаб наш сработал без осечки. А вот досрочное представление к очередному воинскому званию капитана опять задержали.

Обиделся ли я? А какой толк обижаться? Утешал себя мыслью: дело порядочного летчика-истребителя как можно дольше оставаться молодым.

Дочка очень внимательно выслушала мой рассказ, ни разу, против своего обыкновения, не перебила, не задала ни единого вопроса по ходу повествования, и только когда я поставил последнюю, заключительную точку, горестно, совсем по-взрослому вздохнула и, видимо, следуя своим потаенным мыслям, спросила:

— Вот говорят: и волки сыты, и овцы целы, да? А на самом деле так не бывает?

— Точно не знаю, — растерялся я, — ей богу не знаю, можно ли, чтобы и волки… и овцы… Но хочется, подруга! На войне всем и всегда бывает очень плохо, очень.

5

— Евгений Николаевич, приветствую! Сафонов беспокоит. Слышал, ты в эту учтренконтору собираешься. Верно ли?

— Собираюсь.

— Есть просьба. Тут я письмо получил. Приватное письмо. От Геся, может слыхал о таком? Комэской он там. Старинный дружок. Берет меня, можно сказать, за глотку — сватает в испытатели своего летчика. Будет возможность, слетай с этим лейтенантом Ефремовым, глянь, что он за птица? Гесь так расписывает — самородок и никак не меньше. А я подумал, грешник: предположим этот парень и на самом деле так хорош, так для чего Гесю его отдавать?