Андрей Блинов - Никогда без любви Страница 7

Я встаю.

— Пока!

— Но ведь далеко до Савеловского!

— Мне надо здесь. Счастливо!

Я гляжу на Лилю. Мне кажется, что она узнает меня.

За моей спиной с треском захлопывается дверь, разделив нас. У меня такое ощущение, будто автобус стоит на месте, а тротуар вместе со мной плывет в обратную сторону.

IX

Выслушав мой бессвязный рассказ, Костя говорит:

— Бывает. Пройдет. У меня проходило.

— Но у тебя было не так...

— У каждого бывает по-своему. Проходит.

— И с певичкой у тебя пройдет?

— Не зови ее певичкой, — морщится Костя. — Она актриса. С ней серьезно.

— Ну и у меня серьезно.

Костя присвистывает.

— Ты же пацан, Витька. Пройдет, вот увидишь. И придет. Придет еще настоящее. Я верю в тебя. Ты без любви не будешь.

Потом он делается озабоченным:

— Ну и скрытный же ты, черт! Столько времени темнил. Я бы тебя с ней сто раз познакомил. И на коньках бы катались вместе.

— Может быть, катались бы, — соглашаюсь я.

Но представить, что я рассказываю Косте обо всем этом до сегодняшней встречи в автобусе, я не могу. Не мог я ему раньше рассказать!

— Может, сходим вместе поужинаем?

— Нет, Костя...

— Тогда в Сокольники, на искусственный лед?

— Нет.

— А в цирк? Ты давно там не был?

— Давно.

— Пойдем?

— Пойдем...

...Непросохший двор. Резкий запах грязных опилок, В дверях кто-то стоит спиной к нам. Оборачивается. Старик, тот, что скребет да подметает тут.

— А, Витя! Давненько тебя не было. Этот с тобой?

— Со мной.

— Проходите.

Пахнет навозом и конским потом. Где-то рычат тигры, скулит собака. Лошадей в стойлах нет. Старик понимает мой молчаливый вопрос.

— Там!

До нас долетают глухие аплодисменты. Мы проходим и останавливаемся у тяжелых портьер. Отсюда все видно. Маленькая наездница, вся в белом, в аккуратных, будто точеных сапожках стоит на широком крупе бегущего по кругу белого коня. Я знаю, его кличка Гром. Вот она падает, перевертывается — и снова на ногах. Цирк аплодирует. Рядом со мной раздаются громовые хлопки Кости.

Я вспоминаю: фамилия наездницы странно не сочетается с ее именем — Редькина Изольда.

— Ужас! — шепчет Костя. — От страха умрешь: вот-вот свалится под копыта.

— Не свалится. Я ее знаю.

Резко щелкает кнут, будто кто стреляет. Гремит оркестр. Белая лошадь, выгнув шею, бегает по кругу. Бабочкой порхает над ней, кажется, невесомое белое существо.

Конь, раздувая ноздри, бежит к нам. Я беру его за поводья, увожу. Он тянется ко мне, но у меня нет сахара. Я обнимаю его громадную голову, нисколько не думая о том, что мой костюм цвета какао завтра придется сдавать в чистку.

— Виктор! — слышу я. — Возьмите сахар. Дайте ему. Вы так давно у нас не были, что забыли девиз — без сахара вход воспрещен.

Рука у Изольды теплая. Кажется, и сахар, который лежит на моей ладони, теплый.

— Вы все делаете свои спутники? — спрашивает Изольда.

— Иногда. — Я смущаюсь.

— А я все кручусь...

— У вас так здорово получается!

— Верно?

— Конечно. И моему другу страшно нравится.

Мы смотрим на Костю. Он стоит растерянный, в глазах его изумление.

— Да, это здорово! — едва выговаривает он.

Изольда, прислушиваясь к шуму аплодисментов, говорит мне:

— Ведите Грома. Пусть покланяется.

А сама ласточкой выпархивает на арену.

Белый конь встает на колени и кланяется. Потом я увожу его и даю сахару.

Меня разыскивает старый дрессировщик и обнимает. Костя так жмет его руку, что старик морщится. Спрашивает:

— Тоже рабочий класс?

— Рабочий класс.

Мы с Костей идем к директору, чтобы договориться о выступлении цирка на нашем заводе. Эта мысль приходит нам неожиданно.

— Жаль, — говорит Костя, — с лошадьми в цех нельзя. Твоя наездница — просто прелесть.

— Моя наездница?

— А что? Теперь я понимаю, откуда у тебя такая любовь к лошадям.

— Замолчи, а то поссоримся! Разве так можно?

— Усвоил... Молчу!

И Костя лапает меня своими громадными ручищами.