СЕРГЕЙ ЗАЛЫГИН - После бури. Книга вторая Страница 70

Святая женщина Евгения на миг явилась: «Нет, нет и нет!» Но и она только подлила масла в огонь, в Корнилове издавна жила ведь такая причина, которая заставляла его время от времени обязательно идти поперек святости. И он поднялся со стула, приподнявшись, наклонился к лысоватому черепу Бондарина.

Вы? Догадливый? — горячо зашептал Корнилов.— Вы проницательный? Слушайте, слушайте: во мне два Корнилова, да! Петр Николаевич — это я присвоил. Под Читой в лагере для белых офицеров и присвоил. Истинное же мое имя Петр Васильевич. Наши с вами отцы, Георгий Васильевич, были тезками, честное слово. Так что уж за двоих-то я могу судить о жизни! Могу, могу, могу! — Потом Корнилов опустился на стул и замолчал.

— Хотите перекрещу? — спросил Бондарин чуть спустя.— Вы философ, вам, наверное, нельзя, а мне можно. Перекрестить?

— Не надо...

— Какая история-то,— очень задумчиво сказал Бондарин.— И обед простыл, и аппетита как не бывало, дрянь дело! И сидят два взрослых, два солидных человека, в прошлом боевые офицеры, нынче высокие специалисты Крайплана, и ведут филологический спор о словах: один говорит «край света», другой — «конец света». До потери здравого смысла ведут его. Дрянь дело... А ведь вы об этом, Петр... вы, товарищ Корнилов, о своем-то двойничестве должны были раньше мне сказать. Как офицер офицеру. Да-с... Как человек человеку, да-с.

И Бондарин подозвал старшего официанта, стал с ним рассчитываться. Когда вынимал деньги, из бумажника выпала фотография. Это Катюши Екатерининой было фото, оно выпало, а Бондарин торопливо его подхватил. Не хотел, чтобы Корнилов его видел.

— Георгий Васильевич, надо бы пополам за обед-то,— сказал Корнилов.— Пожалуйста, пополам!

— В другой раз, в другой раз... Если придется,— торопливо заметил Бондарин. — Ну, я пошел, пожалуй. Я пошел, будьте здоровы, Петр... будьте здоровы!

— Нет уж, позвольте, Георгий Васильевич, нехорошо вот так покидать поле... я хотел сказать «боя», но скажу по-другому: нехорошо покидать... Так вот, слушайте дальше: грядут, грядут события, но мне, нам, обоим Корниловым, они уже будут не по плечу... И вот я их должен буду не замечать, не обдумывать их, отмахиваться от них. И только. Такое будет от них спасение. Другого не будет! Так что я, так что мы, оба Корнилова, мы перед ними заранее — пас.

— Испугались-то как, капитан Корнилов! А ведь это не годится, это не положено. Нам, военным людям, в штанишки делать не положено. При любых событиях.

— Да, да, обидно, Георгий Васильевич! Очень! Вы сыграли в моей жизни такую роль, такое имели значение, вы даже и не догадывались об этом никогда, но именно вам-то, мой спаситель, я заранее и должен признаться: я пас.

— Странно! — усмехнулся Бондарин.

— Очень странно. Не очень странно...

— А я все-таки пошел, пожалуй. Я пошел, а вы будьте здоровы, Петр... будьте здоровы! — Однако тут же Бондарин остановился и спросил: — Наш весенний разговор, надеюсь, не забыт?

— Весенний?

— Ну да!

— Весенний? — снова не понял Корнилов.

— Значит, забыли... Экая, право, память! Тогда вынужден напомнить: весной текущего года, в мае, во время второго краевого совещания работников плановых органов я, зашедши за вами утром в вашу квартиру, чтобы вместе идти на совещание, по пути высказал вам свое мнение... Опять не помните? Нехорошо, нехорошо, какие вещи надобно помнить!

Корнилов вспомнил: Бондарин тогда очень настойчиво советовал ему ретироваться куда-нибудь подальше. Учителем. Либо счетоводом, пристроиться где-нибудь на краю света.

А заключительного заседания «Комиссии по Бондарину» с принятием резолюции так ведь и не состоялось! Кто бы мог подумать, что оно не состоится, а вот...

Прохин вызвал комиссию в полном составе, то есть Сурикова, Кунафина и Корнилова к себе в кабинет.

Время было назначено после рабочего дня, тишина во всех окрестных комнатах, безлюдие. Чувствовалось, что разговор предстоит серьезный. И неторопливый.

Прохин сидел за своим огромным столом какой-то чрезмерно даже спокойный, неторопливый, неподвижный. По другую сторону этого стола было три стула. Прохин указал на средний стул Сене Сурикову:

— Садись вот сюда... Сел? Теперь решайте между собой, кто будет докладывать мне о результатах — о ре-зуль-та-тах! — подчеркнул он, — работы вашей комиссии? Ты, Суриков? Или ты, товарищ Кунафин?

Кунафин, поерзав на стуле, сказал:

— Хотя председатель комиссии лично я, но товарищ Суриков — он местный. Он крайплановский, я хочу сказать... к тому же у него находится и проект нашей резолюции... к тому же он лучше всех нас ориентированный...

— Докладывай, Суриков...— кивнул Прохин.

Сеня оказался подготовленным вполне, он, не торопясь, вынул из кармана гимнастерки сложенные вчетверо листочки, мелко исписанные, но с крупными цифрами нумерации, разложил их по краю стола и, не то чтобы читая, но то и дело в них заглядывая, приступил к подробнейшему изложению обстоятельств дела...

Прошло минут пять... Прохин был все так же неподвижен, и все такой же был у него отсутствующий вид. Сеня заметно воодушевился, он в подробностях изложил содержание письма, поступившего из редакции краевой газеты, и перешел к содержанию бондаринских «Воспоминаний».

Вдруг совершенно неожиданно Прохин прервал Сеню:

— Товарищ Суриков! Ты же знаешь, что письмо это я читал. Что «Воспоминания» бывшего генерала тоже читал! И не об этом я жду от тебя сообщения. Скажи мне о результатах работы вашей комиссии. И о фактах.

— О каких результатах? — спросил Сеня.— О каких фактах?

И Кунафин тоже спросил:

— Вот именно?

— Которые выявила ваша комиссия. Которые никому неизвестны, а вам, комиссии, стали известны.

— В каком смысле? — спросил Кунафин. Обвел взглядом своих вишневых глаз всех присутствующих и еще раз повторил: — В каком? В смысле резолюции? Так она у нас еще не утверждена. Мы ее еще не голосовали. Как раз на сегодняшний на вечер и наметили голосовать.

— Да-да! — подтвердил Сеня.— Проект резолюции — вот он! Готов! — и постучал пальцами по листочкам, выложенным с правой руки от себя.— Могу зачитать!

— Факты?! — снова потребовал Прохин.

— Положительные? Отрицательные? — снова огляделся вокруг Кунафин.

Отрицательные... То есть те, которые отрицательно сказываются на работе Крайплана ввиду сотрудничества Вегменского и Бондарина. Вопрос-то ведь и оставлен так?

— Ну как тебе сказать, товарищ Прохин...— вздохнул Сеня.— Оценка общей обстановки, сложившейся у нас в Крайплане, такова, что...

— Оценку общей обстановки предоставь мне... И Крайкому партии...— перебил Сеню Прохин.— И чтобы нам легче было эту оценку сделать... чтобы ее безошибочно сделать, ты представь нам факты.

— Отрицательные? — снова спросил Кунафин.

— В первую очередь нас интересуют отрицательные. Это точно.— Переждав некоторое время, Прохин сказал: — Ну, если нет отрицательных, можно и положительные. Можно, отчего же.

— Ну, конечно, речь идет только об отрицательных явлениях,— снова заговорил Сеня.— А таковых сколько хочешь. Они всем известны. Только никто почему-то не обращает на них внимания. Не придает им должного значения. Чем это объяснить, даже не знаю...

— Не знаешь — не объясняй. Само собой, нельзя объяснить другим того, что сам не знаешь. Это запомни, Суриков, крепко запомни! Поэтому остается одно: докладывай факты. Факты как таковые, без объяснений-пояснений. Положим так: такого-то числа и по такому-то вопросу Крайплан принял неправильное решение. Причина этого была только одна — несовместимость действий Вегменского и Бондарина. Давай первый факт такого рода, давай второй, третий, ну и так далее.

— Видишь ли, товарищ Прохин,— заметно покраснев, проговорил Сеня...— видишь ли... ты ведешь себя... мало того, что странно, но еще и... и я должен пояснить...

— Пояснения позже. А сейчас — факты: первый, второй, третий... У нас же вполне официальное совещание. Вот комиссия в полном составе, а вот — руководитель учреждения, все как полагается. Как в заседании президиума Крайплана, только Ременных с протоколом нет, так я полагаю, что раз в вашей комиссии есть председатель, значит, должен быть и секретарь, он и оформит протокол... Если потребуется. Да. Да, на заседаниях же президиума мы начинаем с фактов, а не с пояснений к ним. Тем более если они неизвестны... Или вашему секретарю так и придется записать в протокол: «Никаких фактов, указывающих на невозможность сотрудничества Вегменского и Бондарина, комиссией не выявлено»? А мне придется так доложить товарищу Озолиню. Он вопросом интересуется. А тебе, Кунафин, так придется доложить в РКИ.

— А как же насчет Колчака? — спросил Кунафин.

— Какого еще Колчака? Поясни?

— Ну, которому Бондарин писал «милостивый государь» и «готовый к услугам»?!

— Ах, вот какой Колчак... Так ведь он же расстрелян. В январе тысяча девятьсот двадцатого года. В Иркутске. Так что какие у тебя, Кунафин, могут быть к нему вопросы?