Иван Шамякин - Снежные зимы Страница 76

Из-за своего дурного характера, я могла и усложнить прием. Нарочно отдала Лескавцу доклад о работе с молодежью за день до собрания. Пускай знает, кого он получит в свою организацию. Потом жалела и из-за доклада этого трусила. Могла ведь отдать и после собрания. Но секретарь еще раз удивил. Перед собранием подошел п поблагодарил за доклад; кажется, совершенно искренне, без иронии, безо всяких. Если узнаю, что Роман Иванович прочитал на семинаре, при райкоме, все, что я написала, окончательно уверюсь, что он Коммунист с большой буквы, который не боится по-ленински сам критиковать свою работу и ставить острые проблемы. Итак, все произошло просто. Однако…

Дядька Федор сказал:

«Какие могут быть вопросы? На наших глазах выросла. А политику… так она ее знает лучше нас и Устав, конечно, выучила от корки до корки. Принять!»

Как говорится, коротко и ясно. Однако… был вопрос. Одни. Тот, которого боялась. Спросил Сиволоб. Сидел в первом ряду, точно ксендз. Сиял лысиной. Вертел большими пальцами.

«Простите, Виталия Ивановна… Кто ваш отец? Где он?»

Почувствовала, как земной шарик, маленький такой, ненадежный, оторвался от моих ног и полетел черт знает куда — в черную бездну, и я осталась висеть в пространстве, в невесомости, безо всякой опоры. Какое-то мгновение не было и воздуха, он вылетел из легких, и я боялась вдохнуть, боялась открыть рот. Пауза, должно быть, затянулась. Потом я увидела глаза, одни глаза, много глаз, и они вернули мне силу.

«Мой отец — Антонюк, Иван Васильевич».

Сказала — и сразу почувствовала, что ступила на новую, более устойчивую планету, твердо стала на ней. И тогда уже почти не тронула грязная ухмылочка на длинном вылизанном лице Сиволоба, а глаза Олега чуть не рассмешили. Они стали круглыми, как плошки. Только они двое — Сиволоб и Олег — знают, кто такой Антонюк. Больше никто не знает. Но никто не стал расспрашивать, кто же этот Антонюк, где он, почему не живет с нами. Наверное, из уважения к матери. О, добрые, славные люди в замасленных телогрейках, в подшитых валенках, спасибо вам за вашу деликатность, за вашу чуткость! За все вам спасибо! Что выросла среди вас, что живу одной жизнью! Что вы многому меня научили и доверили детей своих, чтобы и я их научила чему-нибудь.

Олег рад. Доволен, что и у меня была тайна. Мягко этак укорял весь вечер ЗА ТО, ЧТО, МОЛ, его пилила — как это не сказал сразу про развод, утаил историю с назначением Марьевны. а сама — ишь какая! — более важное скрывала. Почему? Зачем? С какой целью? Разве стыдно иметь такого отца, даже если он и живет с другой семьей? Кажется. Олег доволен, что И. В. мой отец. От этого стало еще радостнее. Мы гуляли после собрания до поздней ночи, опять целовались. Я была на седьмом небе и вела себя, как эгоистка, совсем забыла о маме. А она, бедняжка, волновалась больше, чем я. И гораздо дольше. Когда я вернулась за полночь, мама еще не спала…

Тогда только я поняла и попросила прощения. О том, что меня приняли, она знала — сбегала к дядьке Федору. Но старик, конечно, ничего не сказал про вопрос Сиволоба. А когда я рассказала и о своем ответе — мама, мне кажется, опять испугалась. Я обняла ее.

«Мамочка, миленькая, почему ты такая трусиха? Просто смешно. Не верится, что была в партизанах. С маленьким ребенком. Ведь ты такие ужасы рассказывала о блокаде. Там ты не боялась?»

«И там боялась».

«Ну ладно, там — смерть… А теперь чего?»

«Ничего я не боюсь», — как бы спохватилась, что, по сути, признала свой страх, мама.

«Боишься, что о тебе дурно подумают? Ты же святая, мама, да и не в средневековье живем. Кто может попрекнуть, что я родилась не в законном браке? Это же отсталость! Меня это ничуть не тревожит. Я живу — и мне хорошо. Порадуйся вместе со мной, мама!»

Но когда я сказала, что на той неделе еду к отцу, мама прямо съежилась и побледнела. Покуда ничего не сказала, но чувствую — собирается опять отговаривать. Ничего не выйдет, мама! Теперь я непременно поеду! Теперь уже ничто не удержит меня.

Не надо было мне туда ездить. Мама умная, она чувствовала, что встреча с его семьей разбередит мне душу. Мама, верно, обрадовалась, когда услышала, что гостила я в роли дочки партизан его бригады — и только, не более, что никакой драмы не произошло, все промолчали. Мама обрадовалась… А я… Если б она знала, как мне больно. На душе гадко-гадко. Стыдно за свое поведение и надежды.

Стыдно за него. Завидно. Им, законным детям, завидую. Тьфу! Хочется плюнуть на себя самое. Глупая! Жила, работала, и все вокруг было просто и светло. А теперь вот мучайся. На какого дьявола нужна была эта поездка! Попала я на свадьбу. Лада выходила замуж за моряка. Познакомилась с ним в Крыму, летом на каникулы ездила к морю. И поженились уже. По-современному. Не то, что я, старосветская телка. Опьянела я от дорожных мыслей и мечтаний, страха и счастья, от долгого стояния под дверью, за которой шумел пир, от его радостной встречи, от удивления и восторга начальника штаба — доктора наук, от гостей, от вина, и свадьба эта в моей памяти, как сои. где все перемешано — и приятное и грустное, веселое и пугающее, благородное и дурное.

Какие-то бородатые физиономии. Какие-то негры. Пьяные поэты. Толстые ученые. Старые и модные танцы. Бешеная музыка. Чтоб не показаться «деревней», я тоже вертела своим толстым крестьянским задом. И, наверное, выглядела, как корова на льду. Дрожь пробирает, как вспомню. Но все это в конце концов ерунда по сравнению с тем, что я пережила потом и переживаю сейчас. Как они отнеслись ко мне? Лада — равнодушно. Понятно — ей было не до меня. На следующий день после свадьбы молодые чуть не до вечера не выходили из своей комнаты.

Старшая моя сестра, по-моему, просто эгоистка, которую вообще мало интересуют другие люди. Да и говорила я с ней, собственно говоря, один раз на второй день, когда она приехала за сыном. Ольга Устиновна была очень приветлива со мной. Подчеркнуто приветлива. А я боялась этой приветливости. Я боялась этой женщины и — стыдно признаться! — в душе ненавидела, она отняла мамино счастье, хотя — трезво рассуждая — все как раз наоборот, и неизвестно, что она пережила и имела ли сама это счастье. Но одно дело — ум, совершенно другое — наши чувства, они так часто в разладе с умом.

Один Вася сразу на свадьбе еще, за столом, где сидели бородатые физики, нутром, должно быть, сердцем почуял нашу близость, родство. Зов крови, что ли? Мой добрый, славный брат, ты единственная светлая страничка в этой бездумной поездке, в этом неуместном гонении. Я благодарна тебе. О, если бы ты знал, как я тебе благодарна! За сердечность твою, за дружбу.

Когда ехала, я не только не надеялась на что-нибудь, я даже не хотела, чтоб он объявил, кто я. Казалось: гораздо интереснее, романтичней будет, если явлюсь в роли дочери его партизан. Погляжу на своих сестер. Забавная ведь ситуация: я все знаю, а они — ничего. О брате не думала, он в армии, к нему недавно ездил отец, потому и мечтать не могла, что мне так посчастливится.

Сперва все шло хорошо. Завороженная свадьбой, опьяневшая от впечатлений, тот первый вечер, ночь и до вечера второго дня я чувствовала себя, может быть, счастливей молодой. Должно быть, во всем виноват Вася, его такая неожиданная приязнь. Мы сходили в кино, смотрели «Секретаршу». И вот, когда шли из кино по ярко освещенному и шумному проспекту, мне вдруг, неведомо почему, страшно захотелось, чтоб Иван Васильевич объявил, что я его дочь и их сестра. Вася хотел еще погулять, я потащила его домой.

Я смотрела ему в глаза — Ивану Васильевичу, за столом, когда ужинали. Просила мысленно, умоляла, — ведь есть же, верю я, биотоки, которые передаются даже за много километров. А тут один шаг, через стол. Он должен был прочитать эту мольбу в моих глазах. Но он виновато отводил взгляд. Меня поразило, что он чувствует себя виноватым. Перед кем? Передо мной? Я ни в чем не виню тебя. Даже теперь. Перед детьми? Перед женой?

Но я не теряла надежды. Ждала весь следующий день. Нетерпение росло. Нервы были натянуты. Ночью меня лихорадило. Не могла уснуть до утра. А за завтраком поняла: напрасно жду, не скажет, боится. Боится! О, как это больно ранило сердце! Сказочный воздушный замок, который я так старательно возводила, — он не рушился, нет, он казалось, в один миг растаял, и осталась лишь грязная лужа. Как пушок одуванчика, разлетелся ореол, которым я сама его окружила. Стыдно стало. За себя: папу захотела иметь, сиротиночка! Дайте ей папу! За него: такой был мужественный командир! И вдруг обыкновенный трус, страшно ему нарушить свой пенсионерский покой, потревожить обывательское довольство жены, дочерей. Ну и наплевать! Плюнула бы, если б не Вася. Ах, Вася, Вася! Знал бы ты, как мне тяжело было за этим завтраком, когда вы с Сашей весело допивали свадебное вино, а Лада, усталая и счастливая, подтрунивала над вами, разыгрывая роль хозяйки.