Пантелеймон Романов - Русь. Том II Страница 77

Выйдя из дома, Аркадий подозвал стоявших на углу извозчиков и крикнул своим спутникам:

— Едем к девочкам!

LХХХIХ

Савушка, посланный в штаб корпуса, не спавши две ночи, утром прямо пошёл в штаб. Ему негде и некогда было вымыться, остричься и побриться, и он явился в штаб в том виде, какой приобрёл за время сидения на позициях.

Аркадий Ливенцов с тяжёлой головой после бурной ночи, но уже вымытый, выбритый, с лёгким налетом пудры на щеках, сидел с расстегнутым воротом ослепительно белой сорочки, в подтяжках и пил кофе.

Его адъютантская квартира находилась при штабе и состояла из двух комнат, в одной из которых была спальня, в другой — приёмная.

Вошёл вестовой и доложил, что с фронта прибыл подпоручик по срочному делу.

— У них всегда срочные. Гони его к дьяволу.

— Настоятельно требует, ваше благородие…

Аркадий смотрел несколько времени на вестового, стоявшего навытяжку у двери, как будто собирался выразительно выругать его, но раздумал.

— Как его фамилия?

— Подпоручик Шубин, ваше благородие.

— Не знаю такого. Ну, давай.

В комнату вошёл Савушка.

Аркадий с оскорбительным удивлением смотрел на него, не изменяя позы, перекинув только руку на спинку стула и несколько отвалившись назад.

— Что вам угодно?

— Я со срочным донесением к генералу.

— С каким срочным донесением?

— Мне велено передать об этом только ему.

— Кем «велено»?

— Моим начальством.

— Здесь власть другого начальства.

Два офицера смотрели несколько времени друг на друга. Один — выхоленный, чистый, вымытый — сидел; другой — чёрный от окопной сажи, заросший точно пещерный человек — стоял перед ним и прямо смотрел ему в глаза, в то время как на щеках даже сквозь слой сажи были видны два красных пятна.

Аркадий чувствовал к подпоручику то презрение, какое чувствует штабной офицер к фронтовому.

Он не предложил подпоручику сесть и на правах старшего чином офицера выдерживал его стоя.

В комнате через коридор послышался хриплый кашель генерала. Аркадий, надев френч, висевший на спинке стула, вышел, ничего не сказав Савушке.

Савушка узнал в нём того офицера, которого они с Черняком видели когда-то в столовой.

Генерал, седой старик с жёлтой лысиной во всю голову от лба до затылка, сидел в надетой на ночную сорочку распахнутой тужурке. Он хмуро повернул от стола голову, но, увидев, что это его адъютант, улыбнулся и погрозил пальцем.

— Опять были подвиги?…

— Грешен, ваше превосходительство. Там прибыл с фронта подпоручик. Я не знаю, зачем посылают таких господ. Я служил в одном полку с ним, там он всё время ходил с другим субъектом, по-моему, с определённым душком. Этот молод, но, очевидно, такой же. Требует непременно вас.

— Позови, — сказал, нахмурив брови, генерал.

Савушка вошёл. Аркадий отошёл к окну и, перелистывая, просматривал книгу, делая вид, что исполнил требование и не ответственен за последствия.

Не отвечая на приветствие вытянувшегося подпоручика, генерал с удивлением смотрел на него, потом взял поданный ему пакет, разорвал с верхнего конца и несколько времени пробегал его глазами.

Но чем больше глаза его бегали по строчкам, тем выше поднимались с удивлением его брови. Наконец, не дочитав, он бросил с гневом бумагу на стол и неожиданно громко крикнул:

— Они что там, угорели? Через голову своего начальства захотели действовать. Службы не знают?!

— Ваше превосходительство, мы всюду обращались… Мы сидим без ружей, лошади десятками дохнут от бескормицы, люди без сапог, тряпками ноги обёртывают, все обмороженные, мы из сил выбились…

Генерал гневно стукнул своим пухлым волосатым кулаком по столу, так что из чернильницы выплеснулись на бумагу чернила.

— Кто это «вы»? У вас там что — коммуна, а не полк?… — крикнул он, побагровев.

Он встал и, в сапогах с короткими голенищами и распахнутой тужурке, остановился перед подпоручиком, бегая по нём сердитыми глазами.

— Если бы даже у вас совсем ничего не было, вы должны сидеть и ждать. Начальство лучше вас знает! А если каждый полк будет через голову своего начальства лезть, это получится б…, а не армия! Поняли это, милостивый государь? Вашего полковника под суд отдать надо! — крикнул он, сделав гневный жест над головой.

Савушка едва заметно пожал плечами.

Генерал, собиравшийся было отойти к письменному столу, заметил этот жест.

— Это что за мимика?! — вдруг закричал он. — Я вас под арест на десять суток, негод…

Он остановился, встретившись взглядом с подпоручиком, который с бледным, искажённым лицом и стиснутыми зубами подался к нему всем корпусом.

— Извольте передать вашему начальству, что я сказал, — проговорил, вдруг стихнув, генерал. — Прибавьте к этому ещё то, чтобы они не присылали в другой раз таких… грязных и неопрятных офицеров. Идите.

Он отошёл к столу и, зачем-то взяв конверт от пакета, нервно разорвал его и бросил клочки на середину пола.

Аркадий, оставив книгу и подойдя к столу, сказал, улыбаясь:

— Ваше превосходительство, я в крупном выигрыше.

Генерал вскинул удивлённые глаза на своего адъютанта.

— О?!

— Да… около тридцати тысяч.

Генерал, севший было за стол, широко открытыми глазами, молча смотрел некоторое время на адъютанта, потом неловко проглотил слюну.

— Однако… А сколько спустили на прекрасный пол?

Аркадий скромно и стыдливо пожал плечами.

— Я — человек благоразумный и осторожный… только сотню. Лучше друзей угостить как следует.

— Верно! — воскликнул, почему-то захохотав, генерал, — верно!

Он закашлялся и, весь покраснев, только махнул рукой в знак того, что он вполне одобряет и с удовольствием откликается на любезное приглашение.

— Жаль, что старость, — прибавил он, прокашлявшись, — а вам будет чем вспомнить великую войну. Когда-нибудь, убелённый сединами, будете рассказывать внукам, какое было славное время…

— …И какие славные начальники… — вставил, улыбаясь, Аркадий.

— Ну, ну, вы уж забудете их к тому времени. Кстати! — сказал он, вдруг сделавшись серьёзным, — какие-то сволочи, вероятно вроде того, что сейчас был, а может быть — немецкие шпионы, распространяют в армии прокламации о том, что император хочет заключить сепаратный мир… Надо обратить на это внимание… Читали, что этих депутатов-изменников судили не военным судом, а палатой и приговорили только к восьми годам ссылки?

— Мало, — сказал Аркадий.

XC

Слухи о сепаратном мире всё настойчивее распространялись в столице и на фронте. Слухи эти исходили из придворных кругов, сочувствовавших сепаратному миру. Эти круги смотрели на союз с республиканской Францией как на измену принципу монархизма, и спасение его видели в примирении с Германией. Распространялись слухи и о том, что императрица помогает немцам, сообщает им о времени того или иного наступления.

Народ и войска, утомлённые войной, жадно хватались за эти слухи. Солдаты на фронте чуть ли не целыми полками сдавались в плен. Расчёт был такой: если скоро мир, то досадно быть убитым как раз в этот момент. Лучше сдаться в плен — всё равно скоро выпустят.

В некоторых местах были захвачены прокламации на русском языке, распространявшиеся немцами. Эти прокламации призывали солдат не сражаться и утверждали, что император Николай, жалея солдат и народ, измученный долгой войной, вполне склонен к мысли о мире.

Верховный главнокомандующий оказался вынужденным выпустить приказ по армиям, в котором объявлял низким преступлением этот приём врага и заявлял, что царь никогда не возьмет на себя такой тяжкой вины перед народом и останется верен своему слову продолжать войну до полной победы.

Французский и английский послы, как добросовестные агенты кредиторов, неотступно обращались то к царю, то к Сазонову, то к Горемыкину, прося усилить помощь союзникам, и заверяли свои правительства, что дух России по-прежнему твёрд. И в подтверждение этого сообщали о боях в Августовских лесах, где русское командование уложило за один только февраль месяц больше пятидесяти тысяч солдат.

И это царским правительством делалось всецело из желания доказать верность своему слову, так как безоружные и разутые русские войска всё равно не могли оказать никакой помощи союзникам. И их приходилось часто заведомо посылать на убой, только бы у союзников не зародилась мысль о нежелании царя сдержать своё слово.

Русская ставка разочаровалась в своем плане наступления на Берлин через Восточную Пруссию, в особенности после разгрома Десятой армии в Августовских лесах. Тем более что снаряды истощились, у целой трети солдат не было ружей, а артиллерия в сравнении с немецкой била так недалеко, что наши орудия вместо немцев громили своих, когда те шли в наступление.