Евгений Воробьев - Высота Страница 8

Слева от Дымова стенографистка. На стене за спиной чертеж — доменная печь в разрезе.

Корреспондент газеты «Каменогорский рабочий» Нежданов протирает очки и оглядывает соседей прищуренными глазами. Выражение лица у него насмешливое и в то же время беспомощное. На висках, возле ушей и на переносице видны вдавлинки от очков. На столе перед Неждановым блокнот.

Рядом с Неждановым сидит, излишне выпрямившись, Дерябин.

Токмаков видит острый профиль Дерябина и вспоминает: «Наверное не скажу, но по всей вероятности навряд ли..» Так Пасечник передразнивает старшего прораба. Токмаков улыбается; эта улыбка так неуместна, что он кусает себе губы. Удивительно все-таки, что Дерябин был одним из ведущих инженеров главка. А может, там он был на месте? Но разве можно быть хорошим главным инженером и при этом скверным прорабом?

Дымов разговаривает по телефону:

— Плохо слышно? Удивительно! Когда вас хвалят — слышимость отличная. А ругаю — сразу глохнете?.. Я спрашиваю: сколько бетона будет завтра. А вы перестаньте гадать. Я же не прошу вас предсказать погоду на будущий четверг. В процентах? Я в процентах не разбираюсь. Я хочу знать в кубометрах. Что значит «будем стараться»?! Это не художественная самодеятельность!.. Это график… Не знаю, не знаю… По моему календарю после июля сразу, без всякого перерыва, начинается август… Ни одного дня в резерве у меня нет…

Дымов бросает трубку не прощаясь.

Никто не выступает с докладами. У всех под рукой график работ.

График, график и график!

Одни строители наступают на пятки другим, одни торопят или задерживают других, часто возникают трения и взаимные претензии друг к другу.

Непосвященный человек многого бы не понял в пестром словаре оперативки, где перемешались технические термины, цифры, фамилии прорабов, условные определения. Легко сказать — хозяйство доменной печи!

— Как у вас сегодня с планом? — спрашивает Дымов у прораба, фамилии которого Токмаков не помнит, но знает, что тот занимается электросваркой.

— Тяжело, очень тяжело…

— С планом как раз не тяжело. Это без плана тяжело. Завтра наверстаете?

— Постараемся.

— Это не ответ.

— Хочу попросить еще два дня.

— И вы правы. Но просто нет у меня этих дней. Неоткуда их взять…

— Как-нибудь поднатужимся…

— Нет у вас уверенности… Ни в голосе. Ни в поведении. Ни в работе. Что вы глаза опускаете? Что я вам — неприличный вопрос задаю? Опять голову повесили?

— Это я такой сутулый.

Слышится чей-то приглушенный смех.

— А лестницы на эстакаду готовы?

— Вот сейчас, — прораб смотрит в окно на сполохи сварки, — доваривают!

— Вчера почему не варили?

— Думал, «Стальмонтаж» со своими людьми сделает.

— Оказывается, надо было Москву запросить, кто нам эти лестницы приварит. Что вы мне тут загадки загадываете и ребусы сочиняете?

Дымов сердится, а когда сердится, наклоняет голову и смотрит исподлобья.

— А все потому, — продолжает Дымов неторопливо, в раздумье, — что мы слишком долго привыкаем друг к другу. На каждой домне заново знакомимся. Только сработаешься с человеком — прощаться приходится. А я вот мечтаю, чтобы все конторы переезжали со стройки на стройку, как цехи одного завода…

Дымов помолчал и уже совершенно другим тоном сказал, обращаясь к прорабу:

— Чтобы завтра вы и ваши сварщики появились на эстакаде в последний раз. Чтобы больше я вас там не видел. А как лестницы на наклонном мосту?

— Вечером закончили.

— Ходить можно? Или лазить придется?

— Можно ходить.

— Ну, я, например, могу сейчас пройти по этим лестницам?

— Если проект предусматривает ваши габариты — сможете.

Смеются все, а Дымов охотнее других. Дымов — крупный, грузный, а лесенки, ведущие на колошник, очень узенькие.

Дымов предоставил слово Дерябину. Тот поспешно встал, пожевал тонкими губами и начал обстоятельно докладывать, но, перехватив нетерпеливый взгляд Дымова, быстро закруглился:

— В общем, Иннокентий Пантелеймонович, нужно считать, что с графиком — порядок.

— Нельзя ли все-таки сжать ваш график?

— Насколько я помню, Иннокентий Пантелеймонович, ни одна из построенных, в прошлом году домен…

— При чем здесь прошлый год? В прошлом году вы сидели в главке и хвалили нас за темпы. А сейчас за те темпы нас с вами ругать следует.

— Монтируем, Иннокентий Пантелеймонович, согласно проекту.

— Когда проект утверждали, на такой башенный кран не рассчитывали. А у вас вот какой могучий помощник появился! — И Дымов показал пальцем на окно, в сторону крана.

Дерябин пожал плечами и сделал жест, словно умывал руки.

— Рисковать надо вовремя, Иннокентий Пантелеймонович. Поскольку я отвечаю за монтаж…

— А я что же, по-вашему, не отвечаю за монтаж? — Дымов уже пригнул голову и с сердитым вниманием, исподлобья, смотрел на Дерябина, будто впервые видел его длинное, сплюснутое с обеих сторон лицо.

— Любите вы, товарищ Дерябин, спокойную жизнь, — неожиданно сказал Гинзбург твердым, решительным голосом; таким тоном говорят иные мягкосердечные люди, которые знают о своей слабости и стараются скрыть ее от окружающих. — Никак свой отдельный кабинет не забудете.

— Спокойная жизнь? — Дерябин недовольно поморщился. — Я бы, между нами говоря, не сказал, Григорий Наумович, что у меня спокойная жизнь.

— Не в том дело, чтобы доложить здесь о выполнении графика, — сказал Дымов жестко. — Еще бы вы план не выполнили!.. С таким народом! С такими подъемными механизмами! Но есть у вас эдакая трестовская манера — резервы припрятать. Чтобы потом в героях числиться. Думаете, мне нужны такие герои? Не нужны! Почему наверху мало народу?

— Тесно там, Иннокентий Пантелеймонович. Верхолазы будут возражать.

Токмаков с трудом удержался, чтобы не крикнуть с места: «Вранье!»

— Откуда вы знаете! Наверху были сегодня?

— Откровенно говоря, не был, Иннокентий Пантелеймонович, но…

— А вчера? — У Гинзбурга уже опять был скучающий вид, а глаза полузакрыты.

— Вчера, Григорий Наумович, не пришлось, но сами понимаете…

— Вот в том-то и дело. — Дымов вновь сердито посмотрел на Дерябина. — А Токмаков говорит, что можно еще укрупнить детали, утяжелить подъемы.

Дерябин передернул плечами.

— Мало ли что говорят, Иннокентий Пантелеймонович! — Дерябин покрутил в руках свиток с чертежами. — Токмаков — известный сорвиголова…

— А что по этому поводу думает сам товарищ Токмаков? — Дымов поискал глазами Токмакова и слегка подался вперед, отчего его плечи стали еще более покатыми.

Дерябин, следуя за взглядом Дымова, увидел в углу за печкой Токмакова, Откуда он тут взялся? Сам напросился? Пригласили? И зачем? Очная ставка?

Токмаков встал, чувствуя на себе любопытные взгляды. Стенографистка перестала чинить карандаш, а Гинзбург поднял веки и принялся сосать незажженную трубку. В комнате стало очень тихо, гул стройки за окном сделался более явственным.

— Монтаж укрупнить можно, кран позволяет, — сказал Токмаков твердо.

— В некоторой степени позволяет, — сказал Дерябин, не подымая глаз на Дымова. — Хотя и не вполне…

— Понятно! — Дымов стукнул кулаком по столу, отчего подпрыгнули карандаши, лежащие перед стенографисткой. — Вот именно — не вполне!

— Сами понимаете, Иннокентий Пантелеймонович, — вздохнул Дерябин. — Откровенно говоря, придется повернуть всю работу.

— Только смотрите, товарищ Дерябин, чтобы у вас не получилось, как у того прораба, который обещал повернуть всю работу на триста шестьдесят градусов…

Дерябин сидел обиженный и все поглядывал недоверчиво в ту сторону, где сидел Токмаков.

Дерябину не хотелось прислушиваться ко всему этому. Надоело. Дымов его все-таки не ценит, как он того заслуживает. Придирается. Вечно недоволен, даже если монтаж идет по графику. Когда же кончится эта стройка? Невыносимо!

Два с половиной месяца еще торчать в Каменогорске. А в отпуск — зимой? Зина опять надуется. Хорошо, если обойдется без истерики…

Неприятности у Дерябина начались сразу после Нового года, когда министр сказал на совещании: «А вам, Дерябин, полезно будет глотнуть свежего воздуха. Сидите сиднем в кабинете, а проветриваете его плохо». И вот послали в эту командировку на периферию. Добро бы министр послал его старшим прорабом временно, ликвидировать прорыв, потому что не надеялся на местных инженеров! А если эта командировка — постоянная? Уже полтора месяца Дерябин глотает свежую пыль и его обдувают сквозняки на высоте. И от работы этой тошно, и в свободные вечера скучища. Он уже и забыл, когда последний раз в преферанс играл. Сыграть бы пулечку — так не с кем… Дерябин до сих пор не перевел свои часы на местное время. Так ему удобнее звонить по ночам в Москву, жене. Только поздно ночью жену застанешь дома. Конечно, дома ей скучно. Крутятся вокруг нее всякие шаркуны, как в новогоднюю ночь в «Метрополе»: «Разрешите пригласить вашу даму!» А потом и разрешения спрашивать не стали. Надо ночью опять позвонить Зине… Когда же кончится эта каторга?..