Антонина Коптяева - Том 5. Дар земли Страница 8

Боясь близкой ночи, тоскуя о ночлеге, Ярулла зашагал еще быстрее. Позади осталась Уртазы, прогремевшая, наверное, на весь Советский Союз. Где же промысел?

На отлогом увале вздымалась в небо сорокаметровая буровая вышка, обшитая снизу тесом для защиты от ледяного ветра. Далеко разносился ее глухой мощный скрежет, будто в ней вращались мельничные жернова, шумно было и в смежном сарае, где работали движки и насосы.

Возле буровой, оживляя безлюдный пейзаж струйкой дыма, стояла будка, где отогревались по очереди рабочие. Так выглядел «промысел», к которому стремился Ярулла Низамов.

В стороне был расположен «город»: большая землянка — общежитие буровиков, ведущих поиск нефти, — притаившаяся в сугробах; выдавал ее лишь столб дыма над белым бугром крыши да черные глазки окон, высматривавших из снеговых окопчиков.

И еще два дымка курились там, обнаруживая места, где находились контора разведки и общежитие инженеров.

— Когда смотрю я на наши степи, то часто думаю: не всегда здесь был такой холодище! Плескалось море, позже зеленели тропические леса, в теплых испарениях болот бродили всякие чертозавры. Восхитительно! — говорил в землянке инженеров старший геолог конторы Семен Тризна, ловко орудуя у слесарного верстака. — Потом снова корежило и ломало матушку-землю и снова разливалось море. Какие буквально потрясающие перемены. И конечно, жратвы было полно: гиганты пожирали друг друга… Они жили как боги, черт возьми! Весело думать о том, что произошло за каких-нибудь шестьсот миллионов лет. Меня, как нефтяника, интересует именно этот период, когда образовались осадочные породы, а в них родилась нефть. Что происходило на планете раньше, не мое дело. Наши бородачи вычислили ее возраст: пять-шесть миллиардов лет. Каково? Они запросто кидаются цифрами: миллиардом больше, миллиардом меньше, им ничего не стоит! Достоверно, пожалуй, одно: моря от сотворения мира были голубыми, как твои глазки, моя Танчурочка. А в морях всегда водилась рыба. Бедняге Робинзону в свое время недурно жилось, ей-богу! Он ел черепашьи супы, дичи и рыбы у него было предостаточно! С каким удовольствием съел бы я сейчас миску доброй Робинзоновой ухи с лавровым листом и перцем!

— Прекрати, пожалуйста, болтовню, — сердито сказала молодая женщина, казавшаяся неуклюжей в стеганых ватнике, штанах и подшитых валенках. — Чем мечтать о жареных рябчиках, приготовил хотя бы похлебку! Нас интересуют не миллиарды лет, а те полчаса, которые ты провел здесь. Лодырь, даже картошки не начистил! Когда она теперь сварится?

— Зато я разжег дрова, и чайник уже закипает. А картошка?.. Она загремела, точно булыжник, когда я встряхнул мешок. Замерзла. Теперь ее не очистишь, поставим варить в мундире, не оттаивая, как делают на Севере. Хорошо, что ты пришла, — добавил Семен, довольный тем, что жена избавила его от дальнейших хлопот у железной печки.

Танечка, не умевшая долго сердиться, на ходу поцеловала мужа и, подвернув рукава ватника, сдвинув на затылок шапку-ушанку, стала мыть насквозь промерзший картофель.

Она отлично все понимала, поэтому низкий гладенький лоб ее перечеркнула морщинка почти материнской заботы. Много разной дичи водилось и в башкирской лесостепи, но здешним робинзонам некогда было заниматься охотой. Однако они уже привыкли довольствоваться малым, и добрые глаза Танечки, скорее зеленые, чем голубые, опять заблестели молодой жизнерадостностью, что очень шло к ее круглому лицу с курносым носом и улыбчивыми ямочками на щеках.

Танечка работала лаборанткой на буровых: проверяла удельный вес и вязкость глинистого раствора, отбирала образцы пород и всегда была весела, как весенняя птица. За Семена Тризну она вышла замуж, едва закончив семилетку. Немало сил приложил он, чтобы молоденькая жена поступила в нефтяной техникум. Танечка любила вспоминать, как ревностно и даже сурово следил он за ее успехами в учебе. С юных лет Семен помешался на нефти и, получив диплом грозненского института, сразу отправился на поиски в Башкирию, которую многие ученые-нефтяники считали бесплодной.

Слыл он и прирожденным механиком и в свободное время вечно что-нибудь мастерил в углу общежития, где стоял верстак с тисками и сверлильным станочком. Тут же высились на железных подставках небольшие станки — токарный и фрезерный. Танечке и ее подругам по общежитию поневоле приходилось мириться с этим неудобством, потому что весь ремонт инженеры производили сами. Лишь строгальный станок, предмет особой их гордости, и походный горн были вынесены в сарай.

— Все-таки хорошо мы тут сработались! — сказал Семен, звякая на верстаке какими-то деталями.

— Сработались хорошо, но будет ли толк? Когда брызнула нефть в Уртазах, шуму-то было-о! Колхозники в честь такого события красный обоз с хлебом отправили, резервуары построили. Помнишь, Сеня, как мы петушились тогда? А долгожданное месторождение поплескало чуть-чуть — и иссякло.

— Ничего не поделаешь: разведка требует жертв и большого упорства! Но чем упорнее мы стремимся открыть нефть, тем хитрее она от нас ускользает. Если опять потерпим неудачу на буровой, зашумят еще злопыхатели. Дескать, говорили мы, что лучше затратить деньги на разведку южных районов. И начнут трепать нервы дорогому Ивану Наумовичу! Мы все должны преодолеть. И преодолеем! Но иногда просто тошно становится… Вот сегодня снова предстоит разговор с Безродным. По-моему, эти комиссии, кроме вреда, ничего не приносят. Они только тем и хороши, что выявляют наших врагов и сторонников.

— В самом деле?

— Конечно. Противники Губкина так и рвутся поставить крест на Урало-Волжской платформе, и напролом лезут, и тихой сапой действуют. — Семен стер с лица муку, которой Танечка мазнула его мимоходом, и снова ссутулился над станком.

Он был некрасивый, но симпатичный — это признавали все, а Танечке казалось, что он, плечистый, светловолосый, со своим носом уточкой и толстыми губами, куда интереснее и начальника буровой конторы красавца Алеши Груздева, и инженера Димы Дронова.

Отщипывая кусочки темного теста и бросая их в кипящую подсоленную воду, Танечка представила себе Дронова, сухощавого, порывистого в движениях, с острым кадыком на шее. Нос у него, если смотреть в профиль, большой, а глянешь спереди — полоска, подчеркнутая другой полоской прямо прорезанного рта.

«Хоть и высокий Дима, а никакого впечатления не производит и в работе пока еще не проявил себя по-настоящему», — подумала Танечка. «Скорее бы найти хорошее месторождение, а то сживут нас со света! Конечно, неспроста притащился сюда академик Безродный».

У Ивана Наумовича Сошкина, директора нефтяного научно-исследовательского института, как и у шефа его, академика Ивана Михайловича Губкина, было много противников. В Московском геологическом комитете существовали самые различные теории о происхождении нефти. Отсюда возникали и разные мнения о дом, где и как искать ее? Борьба этих мнений с годами не ослабевала, а все больше ожесточалась.

Устав от заседаний и споров, порой нужных, принципиальных, а часто и вздорных, Сошкин отдыхал душой, выезжая на периферию. То его видели на совещании в Баку, то он принимал экзамены в Грозном, то колесил по Сибири и Поволжью, проверяя работу буровых контор и полевых экспедиций.

В последние два года он уделял особое внимание Башкирии, ездил на притоки Камы и Белой, в холмистые лесостепи под Стерлитамаком. Влюбленный в эти прекрасные края, пока еще скупо вознаградившие поиски нефтяников, Сошкин верил в то, что здесь, в отложениях древних морей, хранятся богатейшие запасы нефти.

Фонтаны, забившие под деревней Уртазы, подтвердили его правоту, но быстро иссякли, и это окрылило противников Урало-Волжской платформы. Одним из таких ярых противников был академик Олег Сергеевич Безродный, который утверждал, что наличие месторождений нефти возможно только в предгорьях больших хребтов, что нефть Башкирии и Поволжья — жалкие остатки запасов, уничтоженных геологическими переворотами. Он защитил докторскую диссертацию на эту тему и, когда кто-нибудь осмеливался доказывать обратное, прилагал все усилия, используя связи в Академии наук и Госплане Союза, чтобы свести на нет неугодные ему работы.

Заметив интерес Сошкина к районам Башкирии, он тоже стал наведываться сюда, возглавляя выездные комиссии «на высоком уровне» и вынося споры и столкновения из академических стен в полевые станы разведчиков.

Новый его приезд в башкирские степи, конечно, не предвещал добра местным энтузиастам.

Из тесного барака-конторы бурения Олег Сергеевич вышел, чувствуя себя победителем. Он был еще не стар; бодрый шаг, широкая прямая спина, густоволосый под каракулевой шапкой затылок — все говорило о нерастраченном здоровье, недаром академик уделял особое внимание своему отдыху, прогулкам с целью «провентилировать легкие» и режиму питания. С удовольствием вдохнув еще раз чистейший воздух степи, чуть отдающий запахом древесного дымка и свежестью предвесенних заморозков, он потянулся к двери землянки-общежития, но в эту минуту кто-то, шагавший следом, коснулся рукава его добротной шубы.